Монголия. Следами номадов - Андраш Рона-Тас

На южном склоне гор уже было видно дома и юрты сомонного центра. Вскоре мы въезжаем в посёлок. Нахожу я тут несколько домов, построенных в китайском стиле, симметричных, с выгнутыми крышами. В одном из них находим руководство сомона. Узнаём, что приготовлен для нас уртон гэр, или почтовый двор. Почтовый двор также размещается в китайском домике, состоящем из двух комнат и прихожей. В одной комнате находятся три металлических кровати, стол и лавка, в другой, или в кухне, всю меблировку составляет каменная печь. В доме этом мы обосновываемся на несколько дней.

Пополудни мы едем на конях осматривать окрестность, так как бензина у нас уже немного, и его нужно беречь.

Посещаем знакомых Сухэ-Батора. Когда мы туда приходим, пожилая женщина обрабатывает как раз шкуру. В то время, когда мы попиваем чай с молоком, она не отрывается от работы, чтобы не высохла её вымытая в холодной воде шкура с большой овцы. Шкура мокла перед этим три дня. Она занималась отделением кровяных обрывков мяса с внутренней стороны. Потом женщина вынесла шкуру из юрты, повесила её на палку, прибитую к столбу, и специальным ножом сдирала остатки жира. По окончании этого занятия вынула она деревянный подойник с простоквашей и всыпала в неё какой-то порошок. Я спросил, что это такое?

– Шю, – ответила она.

Слово это только внешне напоминает венгерское слово су (соль). Это название заимствовали у китайцев.

– Откуда же это берёте?

– Оттуда, из-за холма.

– Так близко есть тут карьер?

– Да ну, откуда, мы только сметаем.

Оказалось, что это сода. Кочевник должен свои принадлежности дополнять такими средствами, какие ему доступны в степи, поэтому для сложного химического процесса выделки шкуры нашёл он себе такие материалы, как сода и простокваша, находящиеся на этой территории под рукой в каждой пастушеской семье.

Хозяйка сняла сейчас с полки кухонной какой-то удивительный инструмент. Я попросил её, чтобы она позволила мне его осмотреть. Была это обыкновенная челюстная кость овцы, но так сметливо обработана, что можно было ею отлично размазывать кашицу на внутренней стороне шкуры. Монголка намазала хорошо шкуру, уложила её и выставила на солнце, чтобы высохла. Операцию эту нужно повторять ежедневно три или четыре раза, и чем больше раз это делать, тем лучше будет шкура. После трёх или четырёх дней снова нужно шкуру смочить и мокрую тереть специальным зубчатым инструментом и ножом попеременно так долго, пока не размякнет. Для отделки шкуры коровьей также употребляется кашица, приготовленная из соды и простокваши, но покрытая этим шкура должна лежать в течение десяти дней. Шкура верблюда только мочится и сушится, других операций не требует.

Вскоре появился хозяин. Жена его прервала работу с кожей и приготовила ужин. Сварила четыре куска жирной баранины. Монгол угостил нас водкой из молока. Узнав, какая цель моего путешествия, он предложил посмотреть мне своё стадо коней, пасущихся поблизости. Я принял его предложение.

В нескольких километрах дальше, на опушке леса увидели мы животных, которые паслись сами по себе.

По-видимому, держатся они вместе, опасаясь волков. Хозяин с гордостью показывал свои достижения. Определял он коней такими терминами, что едва я успевал за ним повторять. Так, одно название имел годовалый жеребёнок, а другое – двухгодовалый. Иначе также пастух называет шестилетнего коня, жеребца или кобылу, чем тех же самых животных, когда им семь лет. В течение получаса на месте составил я список пятидесяти разных мастей коней, а были это только основные масти или их разновидности. Я не был захвачен врасплох, когда мне показали коня «голубо-красного», так как знал, что по-монгольски цвет голубой означает также седой. Об одной кобыле хозяин выразился, что это его любимая буланка, применяя при этом выражение шарга – жёлтый. Когда я ему сказал, что в венгерском языке буланого коня называют также «жёлтый» (сарга), видел самое выразительное, что приобрёл я в его глазах. Оказывается, подобное название коня живёт также в языке монгольском.

На следующий день пополудни посетили мы одну из ближайших усадеб. Дорога наша проходила рядом с небольшим оазисом. На зелёном склоне горы росло несколько вязов. У подножия цепи холмов разливалось озеро, заросшее тростником. Как нас информировали, бывают тут и лебеди, но охота на них строго запрещена. Мы остановились у поселения, состоящего из четырёх юрт. Приветствовал нас громкий лай собак. Держащему к нам путь неустойчивым шагом монголу едва удалось отогнать собак, немного меньших телят.

Здесь, в юрте услышал я первый раз песенку под названием «Моя буланка», одну из наиболее любимых песен народности группы дариганга. Позднее я слышал её многократно, следовательно, мне удалось записать слова.

Песенки никто не сумел допеть до конца, так как каждый из поющих запомнил какой-то её фрагмент, но из услышанных строф можно понять, что содержанием её является печаль покинутого любимой человека. Слушая песню в первый раз, можно уже заметить, что рифма в монгольских песнях находится не в конце строки, а в начале; есть это, следовательно, аллитерация. Этот старинный способ написания стихов является повсеместно применённым в наиболее ранних монгольских литературных памятниках, а следовательно, также в «Тайной Истории Монголов». Любовь является содержанием ещё другой народной песни. Вот она:

Конёк

Мчится твой конёк тёмно-гнедой,Крепко вожжи в руке держи!До твоей любимой дорога долгая,Хорошо сиди, не шатайся!Злых приятелей имеешь, что любимуюЗабрать у тебя хотят, итак, спеши!Через пустыни и долиныПусти конька рукой в галоп!Помогут тебе доброжелатели.Хорошо сиди, не шатайся!

Молодой пастух спешит к своей, находящейся вдали, любимой, которую злые приятели хотят у него забрать. Об этом говорит эта красивая народная песня.

Очень частой темой монгольской песни есть какой-то любимый, которого по дороге останавливают родственники или знакомые.

Рассматриваем юрту. На середине стоит печь, вылепленная из глины. Только в эту минуту я увидел эту этнографическую редкость. В Монголии, а может быть, даже во всей Центральной Азии, населённой кочевниками, есть это единственная окрестность, в которой посередине юрты находится не подставка под котёл или железная печь, а вылепленная из глины топка. Изготовлена она на земле, и нет возможности её перенести, а следовательно, при переселении нужно её оставить. При обратной дороге, когда переходили мы через поле, по одной и другой стороне видели выглядывающие из травы остатки таких брошенных топок.

В то время как в юрте раздавалось пение, одна из молодых девушек пряла что-то из верблюжьей шерсти. Служило ей для этой цели небольшое веретено, головка которого была изготовлена из дна старой деревянной кружки. Воткнут был в неё стерженёк, и веретено было готово. За штаны девушки держался испуганный ребёнок. На его измазанное лицо спадали длинные волосы. Не исполнилось ему ещё время пострижения, называемое здесь «праздником первых волос», который у девочек бывает на четвёртом году жизни, а у мальчиков – на третьем или на пятом. С оказии этого торжества ребёнок получает подарки, а родители устраивают выпивку. До этого времени нельзя было прикасаться к волосам ребёнка ножницами.