Вне закона - Иосиф Герасимов

— На это найдется, — ответил Луганцев и решительно хлопнул себя по ляжкам.

Снова зазуммерил аппарат; Луганцев встал, довольно легко при его грузности, быстро взял трубку радиотелефона, нажав кнопку, сказал:

— Минутку, — тут же повернулся к Сергею и снова улыбнулся, но теперь улыбка казалась ненужной, кивнул: — Договорились… Через несколько дней встретимся. Все.

Разговор был закончен, Сергей двинулся к дубовым дверям, подумал: «А платить за это будут?» Тут же ему показалось: где-то он продешевил, согласившись сразу. Глупо. Может, что-то надо потребовать. Он обернулся.

Луганцев говорил по радиотелефону, его спина, обтянутая блестящей материей жилетки, колыхалась от смеха.

«Да ну его!» — подумал Сергей и открыл дубовую дверь.

Глава четвертая

Люся должна была ждать неподалеку от остановки, возле афишного щита — так договорились.

Сергей едва втиснулся в лифт, опасливо взглянув, не зажжется ли сигнальная лампочка, предупреждающая об излишке груза, но все обошлось, и он, прижимаясь к чужим спинам, спустился вниз, торопливо шагнул в холл, стараясь, чтобы его не сбили с ног; в руке сжимал пластиковую сумочку — богатство на вечер: бутылка сухого вина, десяток котлет «а ля макдональдс», три вареных яйца и булка хлеба, — буфетчица распределяла продукты заранее, в магазинах же нет ни черта. Сергей вымолил двойную порцию котлет, сказав, что у него «званый ужин».

— Тогда я тебе и вина дам, — шепнула буфетчица.

Некоторое время он стоял на подиуме, с которого открывался большой, почти квадратный холл с запотевшими из серого мрамора стенами. На этом пространстве копошились, сталкиваясь, люди, голоса их сливались в прибойные звуки, а к люстре, увешанной медными пластинами, поднималось облако испарений, замешанных с табачным дымом. Толпа разделялась на несколько потоков, устремленных к высоким дверям, возле них орудовали охранники, одетые в форму мышиного цвета.

Сергей спустился в холл, его понесло к выходу, он раскрыл пластиковую сумочку, длинноволосый страж воткнул в нее тоскливый взгляд и отвернулся; эта небольшая заминка стоила Сергею тычка в плечо.

Когда его вытолкнули на улицу, он прижался спиной к колонне, чтобы вдохнуть в себя влажный, насыщенный бензинным перегаром воздух, и оглядел площадь. До назначенного Люсе времени еще оставалось пять минут. От круглых фонарей исходил маслянистый свет, неровно растекавшийся по поверхности асфальта, обильно насыщавший лужи и мягко сползавший с автомобильных крыш.

Стоянка редела, машины разворачивались, чудом не сталкиваясь, и устремлялись к перекрестку, где образовалась пробка.

«У всех тачки… Каждый гребет, как может. Один я за четвертной ишачу, — раздраженно подумал он. — Тупая жизнь. Бред, а не жизнь».

Он двинулся вниз по широкой лестнице к назначенному для свидания месту и тут же почувствовал, как его взяли за рукав куртки.

— Подожди, — сказала Люся.

Уличный фонарь хорошо освещал ее, волосы бликовали, выбиваясь из-под остроконечного капюшона серебристой куртки.

— Здравствуй, — насмешливо сказала она. — Можешь меня поцеловать, если хочется… Я тебя совсем потеряла.

— Будем выяснять отношения, да? — сказал он и сам подхватил ее под руку.

— Подожди, — опять повторила она. — Куда ты меня тащишь?.. На метро ехать противно. Пахнет потом, мочой, табаком и водкой. Хотя два последних компонента в глухом дефиците.

— Таксисты спятили, просят доллары. Мы становимся страной американского влияния. Или колонией.

— До этого еще далеко, — хмыкнула она. — За четвертак тоже повезут.

Сергей присвистнул:

— У меня двести пятьдесят ре в месяц! Скоро буду бегать трусцой до дому.

— Договорились. Я тебя везу. Частник с меня больше пятерки не сдерет.

Она шагнула к краю панели. Только теперь он увидел — серебристая куртка на ней коротка и бросаются в глаза длинные, стройные ноги, обтянутые черными колготками. Она вскинула руку, и сразу же заскрипели тормозами «Жигули».

— Ого! Пользуешься успехом.

— А ты думал, — хохотнула она. — Просто ты меня недооцениваешь.

И, приоткрыв дверцу, втолкнула его в машину. Бородатый водитель поскучнел на глазах, но было поздно, спросил «Куда?» и тронул машину.

— Если бы я тебе не позвонила, ты бы и не шелохнулся, — сказала она.

Он звонил ей в редакцию после того, как вышел из больницы, но ему ответили: Люся в командировке.

— Я тебя искал. Могла бы, между прочим, навестить меня в больнице.

— Бедненький, — проговорила она, — мне сообщила об этом Клавдия Васильевна только сегодня… Но ты ведь сам не хочешь выяснять отношений.

— Только о делах потом, — согласно кивнул он.

Она откинула капюшон, поправляя длинные волосы, лицо ее слегка напряглось, блики света от встречных машин прошли по нему, и он вспомнил, что когда впервые увидел ее, то подумал: эта женщина сошла со старинных портретов, любовно выполненных кистью взволнованного художника: ровный, с едва наметившейся горбинкой нос, острый подбородок с небольшой ямочкой, высокий, немного выпуклый лоб и насмешливый прищур глаз, а может быть, даже чуть лукавый — мол, я знаю нечто такое, чего вам знать не дано… Впрочем, он в день их первой встречи заметил: другие ее воспринимали иначе — чаще всего сторонились, словно побаивались, он тогда даже ей сказал: «От вас, по-моему, шарахаются, да?» — и тут же испугался — обидится. Но она ответила: «Такое время, от журналистов все шарахаются».

— Ты, конечно, обо мне не вспоминал.

— Почему же?.. Я же сказал: ждал — ты придешь в больницу.

— Я бы пришла. Но ведь — Дальний Восток. А это серьезно… Я про тебя много думала. Даже, кажется, влюбилась.

— Бред.

— Обычная реакция. Когда человеку открывают глаза, он относится к этому с недоверием.

— Я постараюсь поверить, — улыбнулся он.

Он был рад, что ее видит, и ждал встречи с ней после того, как она позвонила.

Машина остановилась, Люся расплатилась, она и в самом деле сунула пятерку, не дав возможности водителю пикнуть, и почти вытолкнула Сергея.

Вошли в лифт, она преданно посмотрела на него зелеными глазами, и он, взяв ее за плечи, подумал: что бы там ни было, а все-таки есть на свете хоть один человек, с которым он может поговорить не таясь. И в самом деле жаль, что они так давно не виделись. Они и познакомились-то летом, хотя все могло бы произойти раньше.

Она позвонила в душную пятницу, когда он уж сговорился с компанией выехать на дачу, назвала свою фамилию, которая показалась знакомой, но он не мог вспомнить, откуда ее знает, тогда она напомнила: писала о Григории Тагидзе.

Про отца при его жизни и была-то всего одна статья, понаделавшая шуму. Ему не хотелось посвящать вечер журналистке, и он бесцеремонно предложил: поедемте со мной за город, там и поговорим.

Она пришла к электричке в назначенное время, и стоило ему ее увидеть, как он тут же пожалел, что говорил с ней грубовато.

Бог весть, что было на этой даче сынка умершего академика той душной ночью; осталась в памяти только Люся и все, что с ней связано. Лысый академический сынок напился сразу, гремела музыка, по углам шли неинтересные споры. Сергей увел Люсю в угол, она начала говорить что-то об отце, но мешали слушать подходившие разные пьяные рожи. Ему это надоело, и он сказал: «Пошли отсюда». Она тут же встала и двинулась за ним.

Ни он, ни она не знали, куда идут, он взял ее за руку, они миновали дорогу, спустились в овраг, где пахло мятой и гнильем, журчал неподалеку ручей. Пойдя на этот звук, почувствовали под ногами твердую тропу, она вывела их в лес, в нем было сухо и тепло, и они долго шли меж деревьев.

Белая луна преобразила просеку: тени были черны, а там, где они обрывались, трава светилась сизым. Эти переходы из тьмы в неестественный свет волновали, и Люся, словно боясь неожиданности, прижималась к нему, и он обнимал ее отяжелевшей рукой. Сейчас и не вспомнить, о чем они говорили, но как-то текла их вольная беседа, а может быть, в ней слова и не значили ничего.

На просеке обнаружилась старая скамья — два столба, вкопанных в землю, сверху набита широкая доска, серая от дождей, а рядом стоял незавершенный сруб: то ли под баню, то ли под небольшой сарайчик. Получилось так, будто они оба знали об этом месте, хотя, как выяснилось, ни он, ни она ни разу тут не бывали. Здесь все тот же ручей, что протекал по оврагу, уютно лепетал в ночи.

Люся склонилась к ручью, опустила в него руки и удивилась: «Теплая».

Он понял это как зов, приподнял Люсю, прижал к себе, почувствовал упругость ее тела и испугался — как бы ей не повредить; он был невысок, но крепок и, подняв Люсю, не ощутил тяжести.

Они лежали в срубе на свеженакошенной траве, небо неторопливо светлело, вот уж и желтые полосы потянулись по нему, Люся сказала: «Пора».