Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стихотворение «О слезы на глазах!..» написано в год возвращения Цветаевой из эмиграции. Это возвращение, с одной стороны, реализовало стремление вырваться из общего в то время для Европы движения вниз по теченью спин[82], с другой стороны, стало актом отречения от того, что казалось главнее главного – отречения от возможности независимого бытия отверженного поэта ради общей судьбы со своими близкими, вернувшимися в СССР.
В поэтических произведениях Цветаевой встречаются весьма разнообразные причастные образования от глагола быть, как лексически и грамматически нормативные для современного русского языка (бывший, небывший, будущий), так и ненормативные: сохраняющее глагольность – сущий, краткие – сущ, равносущ, будущ, аналитически образованное причастие будущего времени имеющему быть рожденным. Сам факт сравнительной частотности окказиональных форм по отношению к общему числу причастий говорит об осознанном внимании поэта к этой части речи и о том, что содержание высказываний требовало языкового сдвига.
Действительное причастие настоящего времени сущий, утратив глагольность, в современном русском языке выступает только как прилагательное со значением ‘настоящий, подлинный, истинный’ (сущая правда) или как существительное (всё сущее).
Цветаева употребляет слово сущий как причастие в трагедиях на античные сюжеты – «Ариадна» (ниже – пример 1) и «Федра» (пример 2) – в произведениях, изобилующих стилевыми архаизмами, в стихотворении «С этой горы, как с крыши…», где символика также связана с античной культурой – образами из произведений Гомера (пример 3). Слово с корнем -сущ– встретилось в лирических стихотворениях вне стилизации (примеры 4, 5, 6).
1. Прорицатель
‹…›
Жив! Не сожжен, а жгущ,
Бьющ – тако огнь пурпурный
Лемноса. Старец, сущ –
Сын твой! Не горстку в урне… –
(III: 623);
2. Ипполит
‹…›
Сон мне
Снился. Тмящая мне всех жен
Сущих – мать посетила сон
Мой. Живущая в мне одном
Госпожа посетила дом
Свой. Се – урна ее золе!
Дом единственный на земле
(III: 640);
3. От очевидцев скрою
В тучу! С золою съем.
…С этой горы, как с Трои
Красных – стен.
Страсти: хвала убитым,
Сущим – срам.
Так же смотрел на битву
Царь – Приам
(II: 222);
4. Шестикрылая, ра – душная.
Между мнимыми – ниц! – сущая,
Не задушена вашими тушами
Ду – ша
(II: 164);
5. Ибо в призрачном доме
Сем – призрак ты, сущий, а явь –
Я, мертвая…
(II: 183);
6. В мире, где всё –
Плесень и плющ,
Знаю: один
Ты – равносущ
Мне
(II: 238).
Примеры 1–5 обнаруживают общую закономерность: и в стилизации, и вне ее слово сущий является членом важных семантических оппозиций. Оно противопоставлено слову мертвый или его синонимам: в первом примере речь идет о мнимой смерти Тезея, в которую поверил его отец, во втором – об умершей матери Ипполита, в третьем эксплицитно выражена оппозиция убитым – сущим, в пятом – сущий – мертвая. В четвертом контексте слово сущая противопоставлено слову мнимыми, говорится, что душа осталась живой, в шестом примере равносущность героя и героини выступают в мире, где всё – плесень и плющ, т. е. оппозиция сущее – мертвое (‘неподлинное’) имеется и здесь и в целом последовательно отражена при всех употреблениях с этим вариантом корня.
Противопоставление сущий – мертвый оказывается в поэзии Цветаевой предпочтительнее противопоставления живой – мертвый: ее понятие жизни, причем вовсе не бездуховной и не обывательской, а жизни напряженной, страстной, почти всегда рангом ниже, чем понятие бытия. Исключения составляют, пожалуй, только самые ранние стихи и самые поздние – «Тоска по родине. Давно…», «О слезы на глазах!..». В эссе «Наталья Гончарова» Цветаева прямо указывает на ограниченность понятия «жить» и на абсолютный характер понятия «быть»: «Из ущелья дует. Кажется, что на конце его живет ветер, бог с надутыми щеками. Ветер – живет, может ли ветер жить, жить – это где-нибудь, а ветер везде, а везде – это быть. Но есть места с вечным ветром…» (IV: 65).
Цветаева как бы постоянно подвергает проверке смысл слова сущий, связывая его то с понятием физической жизни (примеры 1, 2, 5), то с понятием физической смерти и освобождения духа от плоти (пример 4). Так, в контексте 2 именно умершая мать Тезея – Тмящая мне всех жен / Сущих – мать посетила сон, т. е. ‘в смысле абсолютного вневременного бытия превосходящая всех живых’; в контексте 3 также утверждается превосходство убитых воинов над живыми (Страсти: хвала убитым, / Сущим – срам); в стихотворении «Душа» (пример 4) говорится об отделении души от тела, о вознесении ее «в лазурь», в этом контексте лирическая героиня и названа сущей между мнимыми, т. е. живущими. В пятом контексте предельно ясно и афористично выражена связь слова мертвая с понятием высшим по отношению к сущему как к живому.
Таким образом, слово сущий (‘настоящий, подлинный, истинный’) как исходно отражающее и в общенародном языке, и в идиостиле Цветаевой высокое понятие бытия, приобретает в ряде контекстов смысл противоположный, что определяется повышением и превышением критерия истинности в картине мира Цветаевой, для которой истина – абсолют, лежащий за гранью жизни.
В целом анализ употребления двух ключевых слов в поэзии Цветаевой – существительного верста и глагола быть – показывает, что смысловая напряженность слов с общей семантикой предельности способствует реализации потенциальных свойств языка и на лексико-семантическом уровне (верста), и на грамматическом уровне (верста, быть). При этом индивидуально-авторское смысловое наполнение слова верста обнаруживает возможности, не реализованные в общенародном литературном языке, т. е. тенденции развития, а семантический объем слова быть актуализирует преимущественно утраченные языковые свойства, возрождает элементы прошлых языковых состояний.
3. Окоём
Рассмотрим смысловое и образное содержание наполнение слова окоём в сатирической поэме-сказке «Крысолов» и некоторых других текстах. Поэма написана в 1925 г. по мотивам немецкой легенды о музыканте, спасшем город Гаммельн от крыс. Сюжетная схема поэмы такова: крысы, соблазненные звуками флейты, выходят за городскую черту и тонут в озере. Получив вместо обещанной награды – дочери бургомистра – футляр для флейты, музыкант уводит на гибель детей.
Цветаева наполняет этот сюжет своим содержанием, основа которого – ответ на вопрос о сущности искусства (Что есть музыка?). По замыслу Цветаевой, крысы – «земные заботы, от которых Охотник освобождает город» (III: 779), но в поэме они скорее представлены как носители разрушительной стихии, агрессивной антикультуры. Гротескная метафора, изображающая крыс, двойственна в оценке: крысы, дойдя до крайности в своем безудержном обжорстве, всё
