Катастрофа - Валентин Лавров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К романам отношение было особым. От них требовалась толщина и раздирающий душу заголовок. Роман госпожи Бакуниной— «Твое тело принадлежит мне». Роман Анны Кашиной — «Жажду зачатия». Многотомный труд генерала Краснова — «От двуглавого орла к красному знамени» успехом пользовался потрясающим, его переиздавали и переводили.
Среди генералов Петр Николаевич был, конечно, классиком. Его отлично оформленные романы и повести выходили один за другим. Более того — они раскупались. Краснов словно изливал, елей на истерзанные души россиян, ибо писал об исторической России с восторгом и верой в ее будущее.
Заграничное отечество не грело души ни военным, ни штатским. Вот и писали, вот и вспоминали… Тосковали о поруганном Отечестве.
* * *
Барон Николай Врангель, отец доблестного генерала Петра Врангеля, тоже издал свои «Воспоминания» — в Берлине. Словно кровью сердца, он писал: «Прощай, Родина! Теперь беженцами скитаемся мы по чужбине. Серо, однообразно, бесполезно тянутся дни за днями. Глядим на гибель Родины, с горестью смотрим, как зарубежная Русь грызется между собою не для блага России, а за будущую, более чем гадательную власть.
Жизнь окончена. Впереди одна смерть-избавительница. Остается подвести итоги.
России больше нет. Миллионы людей убиты, миллионы умерли от голода, миллионы скитаются на чужбине. Жизнь заглохла. Поля зарастают бурьяном, фабрики не работают, поезда не ходят, города вымирают, на улицах столицы растет трава.
Недавняя житница Европы уже не в силах прокормить себя…
А в активе?
В активе общественные силы — все те же, слишком — увы! — знакомые лица, алчущие сыграть роль, на которую они не способны.
Заветы революции? Какие? «Грабь награбленное»? «Смерть буржуям»? «Диктатура пролетариата»?
Чтобы определить ценности заветов, нужно предварительно сговориться, в чем именно они заключаются.
Остатки русской армии? Хранители русской чести? Одними забытые, другими оплеванные!
Или легенда, красивый миф о богатыре Илье Муромце, который после вековой спячки воспрянет и будет творить чудеса? Увы! С таким активом едва ли Россию восстановить.
Правда, остается еще одно — долг чести бывших союзников. Но сведущие люди утверждают, что в наше время долги чести платят лишь чудаки с устарелыми взглядами, а не просвещенные нации.
А тем не менее — вопреки очевидности, вопреки здравому смыслу — верую… Россия будет!»
Да, жизнь на чужбине Бунину казалась постылой и конченой. Заграничный быт, расчетливый и скуповатый, лишенный любезных сердцу российского размаха и богатства, сушил душу. Дни тянулись до противного однообразно и уныло. Он вспоминал Россию, и ему хотелось плакать, как плачут о навсегда ушедшем любимом человеке.
2
Разнообразие в жизнь вносили встречи с «собратьями»: энергичным и полным планов Толстым, проклинавшим «Европы» Куприным, вечно влюблявшимся в молодых девиц Бальмонтом, маститым и самоуверенным Мережковским, его супругой, подвижной и ядовитой Зинаидой Гиппиус, сыпавшей остроумными шутками Надеждой Тэффи.
Весьма по сердцу пришелся Бунину его новый знакомый — химик по профессии Марк Ландау, с пылкой восторженностью относившийся к знаменитому писателю. Еще в России он издал две книги — поэтический сборник и литературоведческий труд. Бунин их не читал. Но теперь, по просьбе Ландау, ознакомился с рукописью его романа и приятно удивился:
— Батенька, да у вас настоящий талант. Истинно говорю — золото без лигатуры!
Бунин оказался провидцем. За свою жизнь бывший химик выпустил множество исторических романов, которые были переведены на многие языки и принесли их автору громкую известность. Печатал он их под псевдонимом Алданов (мы тоже будем его так звать).
Сестра Алданова — Любовь Александровна Полонская и ее муж Яков Борисович, в прошлом присяжный поверенный в Киеве, и теперь приказчик в книжном магазине Я. Поволоцкого на рю Бонапарт, устроили у себя литературный салон. Именно здесь Бунин прочитал свое первое стихотворение, написанное в эмиграции:
ИЗГНАНИЕТемнеют, свищут сумерки в пустыне.Поля и океан…Кто утолит в пустыне, на чужбинеБоль крестных ран?Гляжу вперед на черное распятьеСреди дорог—И простирает скорбные объятьяПочивший бог.
* * *
За этот период сохранилась единственная дневниковая запись Бунина: «Париж, 19 августа 1920 года. Прочел отрывок из дневника покойного Андреева. «Покойного»! Как этому поверить! Вижу его со страшной ясностью, — живого, сильного, дерзко уверенного в себе, все что-то про себя думающего, стискивающего зубы, с гривой синеватых волос, смуглого, с блеском умных, сметливых глаз, и строгих, и вместе с тем играющих тайным весельем; как легко и приятно было говорить с ним, когда он переставал мудрствовать, когда мы говорили о чем-нибудь простом, жизненном, как чувствовалось тогда, какая это талантливая натура, насколько он от природы умней своих произведений и что не по тому пути пошел он, сбитый с толку Горьким и всей этой лживой и напыщенной атмосферой, что дошла до России из Европы и что так импонировала ему, в некоторых отношениях так и не выросшему из орловского провинциализма и студенчества, из того толстовского гимназиста, который так гениально определен был Толстым в одной черте: «Махин был гимназист с усами…»
В тот вечер к Буниным зашел Куприн.
— Ничего я здесь не напишу, — сказал Александр Иванович. — Я постоянно Россию вспоминаю, ничего другого даже в голову не идет. Какой-то кошмар! Вон Мережковские — им вроде наплевать — Невский проспект или Латинский квартал. Крыша над головой есть, обед и ужин есть — значит, порядок!
— А я дошел до того, что письмо не могу туда спокойно написать, ком в горле… Я или повешусь, или сопьюсь. Вот увидишь!
— Ты не один такой! — возразил Бунин. — Все мы Россию, наше русское естество унесли с собой, и где бы мы ни были, она в нас, в наших мыслях и чувствах. Надо не спиваться, а работать…
3
Русские оказались людьми крепкого замеса.
Случись трагедия, подобная Октябрьской, в другом государстве, и не поправиться никогда бы народу, а тем, кто оказался на чужбине, — зачахнуть, засохнуть или — что одно и то же! — втянуться в общий ряд, потерять свою душу и особенность.
Но русские, простите за неуклюжее слово, не ассимилировались. Они на берегах Сены создали свое, пусть и маленькое, государство, свою Россию — с церквами, магазинами, общинами, трактирами, ресторанами, застольями, песнями, тостами. С русским духом, с русской бессмертной душой, столь выгодно отличавшей во все времена россиян от иноземцев (при всем их уважении к последним).
Одним из способов общения стали литературные вечеринки. Посетители за вход почти ничего не платили, выступающие почти ничего не получали. (Исключениями были лишь творческие вечера с благотворительной целью.) Одну из таких вечеринок с хроникерской точностью и каплей сатирического яда описал Дон- Аминадо:
Артистка читала отрывок из БлокаИ левою грудью дышала уныло.В глазах у артистки была поволока,А платье на ней прошлогоднее было.
Потом выступал балалаечник КостяВ роскошных штанинах из черного плиса,И адски разделал «Индийского гостя»,А «Вниз да по речке» исполнил для биса.
Какая-то дива с огромным запасомИ чувства, и тембра, и даже металлаГремела и пела убийственным басом,Как будто бы тенора было ей мало.
Потом был мужчина с крахмальной манишкой.И черный рояль. И ноктюрн. И соната.И хлопанье черной рояльною крышкой,Как будто бы крышка была виновата.
Потом появились бояре в кафтанах,И хор их про Стеньку пропел и утешил.И это звучало тем более странно,Что именно Стенька бояр-то и вешал.
Затем были танцы, с холодным буфетом,И вальс в облаках голубого батиста.И женщина-бас перед самым рассветомРыдала в жилет исполнителя Листа.
И что-то в тумане дрожало, рябило,И хором бояре гудели на сцене…И было так грустно, что все это былоНе где-то в Торжке, а в Париже на Сене.
4
