Цареградский оборотень. Книга первая - Сергей Смирнов

В Царьграде один служивший во дворце македонский коновал однажды, забывшись во хмелю, поведал Стимару великую тайну, которую наяву знают только коновалы, а во сне — все гончары. Если женщина только что вязала сноп, толкла пестиком в ступе или держала в руках еще горячий, с обжига, кувшин, то пока ее руки не остыли, она всегда — если ее в эти мгновения обнимает мужчина — она всегда в эти мгновения чувствует входящую в ее лоно силу, даже если туда еще не вошла плоть.

Эту тайну и понадеялся теперь применить княжич, издали благодаря того пьяного коновала, но оказалось, что князя Лучина объехать труднее, чем радугу или завтрашний дождь.

— Кабы так, то я и сам недолго бы возился, княжич, — развел руками Лучин, рассыпая своих зябликов уже невзначай. — Только нет среди них старшей. Все трое родились в одночасье, как пальцы на одной руке.

— Неужто и зачал ты их, князь, в одночасье, как тремя пальцами, когда макаешь кусок хлеба в мед?! — изумился Стимар, вовсе не желая обидеть Лучина.

А тот и не обиделся, потому что так оно и случилось, как могло случиться только в его роду после переклятья.

Однажды, вернувшись с долгой охоты, съевшей у него приманку из целых трех хорошо откормленных дней, что пахли молочными поросятами, скорый на дело Лучин захотел наверстать упущенное и взял сразу трех своих жен, торопясь к закату наперегонки с Лучиновым переклятьем. Он велел живо соорудить для себя три ложа и расставить их на равных расстояниях друг от друга — от восточной межи до западной. Стоял наготове самый быстрый конь, хотя конь в тот год был в роду только один и принадлежал он самому князю.

Когда жены легли, он начал с той, что дождалась его первой на восточнном ложе, а завершил мужское дело, два раза вскочив и два раза спрыгнув с седла, в западной постели. Когда все жены после соития поочередно поднялись и сошли на землю, то их закатные тени оказались равной длины, что могло означать только одно: все три дочери князя были зачаты им в одно и то же мгновение, пустившее три одинаковых корня на три княжеских ложа.

А случилось то тройное зачатие на закате, как раз перед самой короткой летней ночью.

— Выбирай, княжич, сначала — первую, а потом — третью, вот и вся твоя воля-свобода, — вывел новый итог Лучин из своей старой сказки.

Один белый плат покрывал всех трех дочерей князя, и они чудились княжичу тем самым разделившимся натрое мгновением, которое князь и поймал на свою трехдневную приманку.

— По обратному чину платом покрыть невесту годится после зачатия, а не раньше, — заметил Стимар.

— Мудро, — согласился князь Лучин. — Только начал бы ты, княжич, с выбора, а то как бы потом глаз не хватило.

Но Стимар теперь стоял на своем, сомневаясь, как у него может не хватить глаз, если в Царьграде он, бывало, видал по полсотне красивых девушек разом и не за три, а за половину одного мгновения.

Тогда князь повелел снять с дочерей рассветный плат.

Зябкая полевая сырость потянулась низом обратно и рассеялась вместе с платом.

Перед Стимаром открылись лицом три красавицы-невесты, и Лучин оказался прав: глаз у княжича не хватило. Так красивы были дочери радимического князя, что, как ни пятился княжич, а все равно разом мог видеть только двух, а третья терялась, и от любой из тех трех потерь княжичу сразу делалось горько, будто он терял в самом конце пути из родной земли в Царьград какую-нибудь из самых дорогих сердцу вещиц, захваченных из дома — ножик Коломира, конек-оберег отца или даже один из тех новых красных сапожков, если бы тот случайно упал с корабля в бездонную и бескрайнюю полынью, что с любого из своих краев называлась морем.

Так и пятился княжич в растерянности, пока не уперся спиной в стену Лучинова кремника.

И тогда, невольно оперевшись на чужую стену, Стимар вздохнул с облегчением и понял, о чем предупреждал его князь Лучин: когда в самую короткую летнюю сходятся две зари, вечерняя и утренняя, тогда нельзя увидеть сразу три света, на самом деле являющихся небесной тенью одного Солнца. Две таких тени-зари Солнце отбрасывает в две стороны, чтобы замкнуть ими весь мир, как обручем-колесом в ночь летнего солнцестояния. И сойдясь кольцом, те две тени образуют на небосводе шов-полоску третьей тени, самой короткой, но самой широкой тени, похожей на родничок младенца. Соединение двух теней Солнца, обнимающих самую короткую ночь, кажется на небе и самым темным местом, но только такой тьмы, как догадался северский княжич, и боится дьявол, отец лжи, о котором предупреждал уже не какой-то радимический князь, а сам Господь Иисус Христос.

Как ни стой посреди той ночи, которой, как кольцом, соединен-скован весь небесный свет, в какую сторону ни смотри тогда, никогда не сможешь объять взглядом сразу три солнечных тени.

Так получилось и с дочерьми Лучина: с какой бы из них ни начинал считать Стимар, всякий раз сбивался со счета, притом теряя вовсе не его конец, а — начало.

Тогда решил он выбирать по-другому, как выбирал в Царьграде себе меч в день совершеннолетия. А выбрал он себе тот, который был больше остальных похож на полуденную дорогу от земного окоема до вежи Турова града, ведь по той дороге отец каждую осень возвращался домой из гона на Поле.

Дочь князя, зачатая им на западе, была очень красива. Своей красотой она изумляла больше, чем вишня, выросшая не в саду, а в березовой роще, и одевшаяся в белый цвет не по весне, а под дождем осеннего золота. Но на нижней губе у нее была родинка, будто на той вишне еще с прошлого года осталась одна засохшая и такая же упрямая, как само дерево, ягода. Когда князь Лучин поднимался с ложа, оставив свое семя догорать в лоне западной жены, он поцеловал ее перед тем, как нагим вскочить в седло. А жена, оставленная на западе, имела обыкновение долго разжевывать все мужнины поцелуи, как спелые ягоды, и выплевывать косточки. Вот откуда появилась родинка у дочери.

Восточная дочь князя была красивее ржаного поля в юной, серебряной спелости, когда на таком поле, как на тихой озерной воде, отражается не только падающий с неба сокол, но даже мерцает иглами холодной росы стук его хищного сердца. Но на этом поле один колос вырос выше остальных и был красного цвета. Темной краснотой тлел правый зрачок невесты, напомнивший Стимару о его давнем страхе.

Князь Лучин в молодости был легок на подъем и успевал завершить охоту до первого пота. И в тот день он от рассвета до заката оставался сух всем телом, как полуденный ветер. Только у восточной межи князю пришлось потрудиться втройне, потому что оставленную там на ложе супругу он взял у соседнего рода вирой за убитого в ссоре родича, и от этого ее лоно долго напоминало собой еще не вырытую и не обогретую углями могилу. Весь пот, успевавший у скорого князя после всякого труда высыхать еще под кожей, теперь выступил одной горячей каплей, пробежал с шипением по его теменному волосу и, упав в глаз жене, обжег ей зрачок. Жена вскрикнула, как в первую брачную ночь, и впервые испытала наслаждение от соития с мужем. С тех пор она стала видеть тем глазом только то, что происходит под землей на глубине в одно поприще, а ее дочь родилась с красным зрачком. Вернее на месте зрачка у нее оказалась прозрачная родинка.