Поцелуй архангела - Налини Сингх

— Ты выжила. — Рафаэль перестал обнимать Елену и устроился сверху, упёршись предплечьями по обе стороны от её лица. — Как и я. Бросишь меня из-за этого?

Мысль о том, что она может его потерять, острой болью отозвалась в сердце.

— Я уже говорила. Ты — мой. И теперь тебе не сбежать.

Их губы соединились в мучительно медленном поцелуе, от которого подгибались пальцы на ногах, поцелуе, из-за которого все ужасные события, казалось, произошли в прошлой жизни. Грудь Елены вздымалась от глубоких и судорожных вздохов, касаясь груди Рафаэля.

— Это место. Что-то здесь… — замотав головой, она убрала влажные пряди волос с лица. — Смерть. Такое количество смертей — плодотворная почва для моего воображения.

— Ты не веришь, что эти воспоминания правдивы?

— Не хочу верить, — прошептала Елена, поскольку знала, что её кошмары — не просто игра разума. — Если это правда… — Непролитые слёзы жгли ей глаза. — Он пришел за мной и оставил частичку себя внутри меня.

— Нет. — Рафаэль заставил Елену посмотреть ему в глаза, радужки которых полностью заволокла кобальтовую синева. — Если он заставил тебя выпить кровь сестры, — проговорил он, прервав её вырвавшийся всхлип, — тогда ты несешь в себе её частичку.

— Разве это лучше? Я могла ощутить её вкус. — Ладонь Елены взметнулась к горлу. — Насыщенный, богатый, полный жизни. — Ужас происходящего удавкой обвился вокруг её шеи.

— Даже моя мать, не взирая на то, во что она превратилась, никогда не осуждала меня за неизбежное. Думаю, твоя сестра была созданием куда более ласковым, ведь она любила тебя. — Сказал Рафаэль, нежно обхватив ладонью щеку Елены.

— Да. Бель меня любила. — Ей нужно было произнести эти слова вслух. Нужно было услышать. — Она всегда мне это говорила. И никогда бы не назвала чудовищем. — Так Елену назвал её отец.

«Я не позволю своему ребенку стать мерзким чудовищем. — Он тряс Елену так сильно, что она не могла говорить. — Никогда больше не упоминай об этих глупостях. Забудь эту чушь про запахи. Поняла?»

— Расскажи мне что-нибудь о своей матери, — выпалила Елена. Её душа стала слишком ранимой, чтобы справится с воспоминаниями о той ночи, когда отец впервые ранил её словами.

Это случилось через месяц после смерти мамы. Захлебываясь под черными волнами тоски, Елена заговорила о том, о чём за три долгих года даже не упоминала шепотом. В то время чутье охотника осталось единственной неизменной вещью в её жизни, и она думала, что Джеффри поймёт её потребность в этом. Но то, как он разозлился той ночью…

— Что-то хорошее, — добавила она. — Расскажи хорошие воспоминания о матери.

— У Калианны был голос небесной красоты, — начал Рафаэль. — Даже пение Ясона не сравнится с пением моей матери.

— Ясон поет?

— Наверное, у него самый прекрасный голос среди всех ангелов, но уже столетия его никто не слышал. — Рафаэль покачал головой и посмотрел на Елену. — Это его секреты, и не мне их раскрывать.

Елена с легкостью восприняла ответ архангела, она понимала законы дружбы и преданности.

— Его научила твоя мать?

— Нет. Калианна исчезла задолго до рождения Ясона. — Рафаэль наклонился и прижался ко лбу Елены своим, их дыхание смешалось в нежном моменте близости. — Она пела мне, когда я был совсем маленьким ребенком, едва научившимся ходить.

Её песни заставляли Убежище замирать, пока сердца всех и каждого тоскливо сжимались, а окрылённые души парили в небесах. Слушали все… но пела она для меня.

— Я так гордился, — продолжал Рафаэль, погрузившись в прошлое, — что у меня есть право слушать её песни. Даже отец не оспаривал эту привилегию. — Надиэль уже тогда начал понемногу терять себя, но в памяти Рафаэля осталось несколько счастливых воспоминаний о том времени, когда безумие ещё не завладело его отцом и не отобрало от сына и супруги. — Он говорил, что пение Калианны такое прекрасное из-за того, что состоит из искренней любви, любви, которую может испытывать только мать к своему ребенку.

— Хотела бы я послушать.

— Однажды, когда твой разум сможет полностью слиться с моим, а ты станешь достаточно сильной, чтобы это выдержать, я поделюсь с тобой воспоминаниями о её пении, — пообещал Рафаэль. Это его самые сокровенные сокровища и самый большой подарок, который он мог ей дать.

Глаза Елены засияли в темноте, и Рафаэль знал, что его охотница всё поняла. Однажды.

Они провели в объятиях друг друга всю ночь. Не раз она искала у него утешения, и он с радостью помогал ей забыться.

Следующим утром Елена снова и снова рассматривала ангела, шедшего рядом, не до конца веря, что он настоящий. Его волосы были необычными — цвета утреннего тумана и палящего солнца.

Никогда раньше она не встречала таких светлых волос — ещё белее, чем её собственные. Если бы она могла определить их оттенок, то охарактеризовала бы их как белое золото. Но даже такое название говорило о цвете.

Волосы же этого ангела не имели цвета, но сияли на солнце, словно каждую прядь покрывали осколки диамантов.

Его кожа была под стать волосам. Бледная, почти молочного оттенка, но с золотистым сиянием, которое из статуи превращало его в дышащего, живого человека. Алебастр, осыпанный золотой пыльцой — наверное, так можно было описать цвет его кожи.

И, конечно, глаза.

Чёрный зрачок, от которого к радужке отходили острые пики, словно осколки голубых и зеленых кристаллов. Можно было бесконечно смотреть в эти глаза и увидеть лишь своё собственное тысячекратно умноженное отражение.

Невероятно ясные и прозрачные, и в тоже время непроницаемые.

Его абсолютно белые крылья блестели так же, как и волосы, будто покрытые алмазной пылью. Они искрились под лучами яркого зимнего солнца так сильно, что почти резали глаза. Бесспорно, он был прекрасен.

Существо ошеломляющей красоты, которого никто и никогда не принял бы за человека. Но во всём его виде ощущалось что-то отстранённое, словно смотришь на статую или великое произведение искусства.

И всё же этот ангел был последним из Семерки Рафаэля. Его звали Эйдан. Он носил два меча в ножнах на спине, которые размещались вертикально параллельно друг другу. Их рукояти не были ничем украшены, кроме символа, похожего на кельтский узел, но с уникальным искусным узором.

Елена бы расспросила его, но он так редко говорил, что она до сих пор не запомнила тембра его голоса.

Это молчание вызывало странные ощущения после юмора Иллиума, ядовитых комментариев Вэнома и даже пошлого подтрунивания Дмитрия.

Но также позволяло постоянно сохранять бдительность и следить за их окружением.