Трагедия русского офицерства - Сергей Волков

Очень часто лишь случай (срочная необходимость в комсоставе, настроение местного руководства и т.д.) решал - попасть ли офицеру под расстрел - или на службу. Офицеры, числящиеся в списках заложников, при острой нужде в кадрах оказывались иногда в списках мобилизуемых в Красную Армию, и наоборот - из списков мобилизуемых при изменении обстановки офицеры с тем же успехом перекочевывали в списки заложников и расстреливались. В докладе ЦК Российского КрасногоКреста приводится и такой, например, характерный случай. В киевский концлагерь после взятия Кременчуга 31 июля 1919 г. было привезено 17 взятых на улицах офицеров. За что их взяли - ни один из них не знал. Им говорили: "Вы заложники, потому что вы враги советской власти". Через четыре дня без всяких допросов их определили к растрелу. Однако появилась какая-то комиссия, и на следующий день им было объявлено, что они будут отправлены в Москву для занятия командных должностей. Их увезли, но судьба их осталась неизвестной{1161}.

Тем более трудно было ожидать благожелательного отношения красноармейцев, в значительной части бывших солдат, еще по большевистской агитации на фронте привыкших ненавидеть "золотопогонников". В лучшем случае поэтому бывшие офицеры ощущали молчаливую враждебность и настороженность со стороны подчиненных. Случаи убийств были иногда настолько часты, что грозили оставить части без комсостава. На Северном фронте после того, как несколько бывших офицеров были убиты в бою своими же солдатами, пришлось всех бывших офицеров отправить в тыл, в район Великого Устюга. Столь же неприязненным было и отношение и "коллег" - красных командиров-выдвиженцев. Буденный вспоминал, что когда командующим Южным фронтом был назначен полковник Егоров, то, узнав, что, по слухам в Царицын приехал "генерал" и привез с собой "десятки офицеров", многие командиры из низов помчались туда посмотреть, "нет ли генеральских лампасов на брюках Егорова"{1162}. Так что выгодав отчасти в смысле материальных условий и дальнейшего существования, офицеры, пошедшие на службу большевикам, оказались в тяжелейшем морально-нравственном положении, их жизнь или выгоды были куплены ценой бесконечных унижений и обид. Люди их круга, бывшие боевые товарищи, презирали их как предателей, а те, кому они служили, не доверяли им, всячески унижая и даже иногда натравливая в случае неудач солдатские массы.

Отношение к офицерам отражала и большевистская печать. Характерна статья под названием "Революция и офицерство"{1163}, направленная против привлечения бывших офицеров : "Старое офицерство, вышедшее из Среды дворян, буржуазии и буржуазной интеллигенции - групп, несмотря на свою различную социальную природу, одинаково враждебных Советской республике - не пожелало служить рабочим и крестьянам. Почти поголовно оно передалось врагу....Эти же офицеры вступили с целью предательства в ряды советских войск в качестве инструкторов и военных специалистов, сплошь и рядом перебегают. Каждый день подтверждает, как опасно рабочему классу поручать командные места в своей рабочей армии выходцам из враждебных ему классов. Офицерские места в нашей армии должны быть замещены представителями класса - хозяина в нашем социалистическом государстве, выходцами из пролетариата". Автор пытается провести параллель с Французской революцией, перечисляя генералов-"выходцев из народа" (и по невежеству не зная, что половина перечисленных - дворяне и офицеры). В статье Берзина "Красное пролетарское офицерство" говорится, что хотя Наркомат по военным делам призвал много бывших офицеров, но это мера временная, и эти офицеры ограничены в своих правах, "Бывшие офицеры - не наши люди, они не вышли из пролетарской среды. Насколько богат пролетариат своими идейными вождями, настолько он беден своими руководителями и знатоками военного дела"{1164}. Там же пятью днями ранее была помещена большая статья самого Троцкого "Офицерский вопрос", где он, более всех по обязанности ратовавший за их привлечение, отзывается, тем не менее, о них крайне враждебно: "Офицерство царской армии руководило гражданской войной против рабочих и крестьян (имеется в виду пресечение беспорядков до революции - С.В.), поэтому не может говорить, что оно не хочет идти в Красную Армию, т.к. желает стоять вне политики, а война против Краснова и чехов не является будто бы войной против внешнего врага". Офицерство он делит на пять групп: 1) "нечисть", перекрасившаяся в большевиков, которую надо искоренять, 2) более или менее "понявшие смысл революции" и работающие не за страх, а за совесть - "пока немногочисленная", 3) "службисты", служащие по принципу "что ни поп, то батька", 4) прямые враги (подлежащие истреблению), 5) (самая многочисленная) - "трусливые враги", представляющие резерв контрреволюции - "в области чехословацкого мятежа переходят на действительную службу, где Советская власть крепка - судачат и создают атмосферу враждебности вокруг офицеров, преданных Советской власти". Вывод делается такой: "Офицеры, получившие образование за счет народа, те, которые служили Николаю Романову, могут и будут служить, когда им прикажет рабочий класс. Это вовсе не значит, что государственная власть всем им вручит командные должности. Нет, командовать будут те, которые на деле докажут свою готовность повиноваться рабочей и крестьянской власти. На остальных будут только возложены обязанности - без каких бы то ни было командных прав. Советская власть считает, что настал момент подчинить суровой дисциплине саботирующее и фрондирующее офицерство"{1165}. В конце 1918 г., заявляя, что "офицеры хотят вырваться к нам с Украины, но боятся репрессий", он соглашался принять "тех бывших офицеров, кот сами явятся к нам с повинной головой и заявят о своей готовности служить на том посту, который им будет указан"{1166}. Но, пожалуй, наиболее откровенно отношение к служащим в Красной Армии бывшим офицерам было выражено в статье некоего Н.Кузьмина: "Мы говорим генералам и офицерам, пришедшим к нам на службу: "Гарантировать вам, что вас не расстреляют по ошибке красноармейцы, мы не можем, но гарантировать вам, что мы вас расстреляем, когда вы начнете изменять, мы можем и даже обещаем"{1167}. Пафос статей большевистской печати сводился к трем основным положениям: 1) все офицеры происходят из "эксплуататорских классов" и являются врагами рабоче-крестьянской власти, 2) привлекать их поэтому не надо, а если и привлекать, то держать "на цепи" и в бесправии (по типу упряжных собак, которых съедают, когда в них отпадает необходимость), 3) офицер виноват уже тем, что он офицер, и может искупить этот "первородный грех" (да и то не до конца), только полностью отдавшись в распоряжение новой власти без каких-либо притязаний. Очень редко к концу войны "в порядке дискуссии" появлялись статьи с требованием единоначалия в армии{1168}.

Отношение белых к офицерам. служившим большевикам было, в общем-то, однозначным: их презирали как изменников Родины, пошедших на службу германским наймитам и разрушителям России. Многие из них, попав в плен, были расстреляны или повешены по суду, невзирая на чины (в т.ч. генералы А.П.Николаев, А.В.Соболев, А.В.Станкевич, бар.А.А.Таубе, полковники А.А.Маклаков, Н.Новиков, Г.Петров, А.К.Сенотрусов и другие). Описывая сцены, когда первопоходники, проходя мимо пленных красных офицеров, плевали им в лицо, Деникин говорит об этом как "одной из самых больших трагедий русского офицерства". "У дома, отведенного под штаб, стояла шеренга пленных офицеров-артиллеристов квартировавшего в Лежанке большевистского дивизиона. Вот она, новая трагедия русского офицерства!... Мимо пленных через площадь проходили одна за другой добровольческие части. В глазах добровольцев презрение и ненависть. Раздаются ругательства и угрозы. Лица пленных мертвенно бледны. Только близость штаба спасает их от расправы. Проходит ген. Алексеев. Он взволновано и возмущенно упрекает пленных офицеров. И с его уст срывается тяжелое бранное слово....Оправдания обычны: "Не знал о существовании Добровольческой армии...", "Не вел стрельбы...", "Заставили служить насильно, не выпускали...", "Держали под надзором семью..."...Помню, как в конце мая в бою под Гуляй-Борисовкой цепи полковника Кутепова, мой штаб и конвой подверглись жестокому артиллерийскому огню, направленному, очевидно, весьма искусной рукой....Через месяц при взятии Тихорецкой был захвачен в плен капитан - командир этой батареи. - "Взяли насильно...хотел в Добровольческую армию...не удалось." Когда кто-то напомнил капитану его блестящую стрельбу под Гуляй-Борисовкой, у него сорвался, вероятно, искренний ответ: "Профессиональная привычка...". Итак, инертность, слабоволие, беспринципность, семья, "профессиональная привычка" создавали понемногу прочные офицерские кадры Красной армии, подымавшие на добровольцев братоубийственную руку"{1169}.

П.Н.Врангель вспоминал, как в Киеве к нему явился (выгнанный им) бывший ген. Одинцов, оправдывавший себя следующим образом: "Гораздо легче пожертвовать жизнью, чем честью, но и на эту жертву я готов, ради любви к Родине" - В чем же эта жертва? - Как в чем. Да в том, что с моими убеждениями я служу у большевиков..."{1170} М.Г.Дроздовский, отвечая на появившуюся в мае 1918 г. в Ростове статью Накатова "Там и здесь", говорившего о единомыслии с добровольцами офицеров Москвы и Петрограда, поступающих в Красную армию, писал: "Мы слишком хорошо знаем все русское офицерство, его достоинства и недостатки, его душу и мозг, его настроения и надежды. И мы удостоверяем, что отнюдь не патриотизм, не стремление к Единой и Великой Руси толкнуло офицеров в ряды красногвардейцев, ибо для всех ясно, что большевизм и именно советская власть явилась главным, почти единственным фактором расчленения России...Если, вступая в ряды ленинских воителей, офицеры, внеся туда тень порядка, хотя немного продлят агонию умирания красной армии, то этим они совершают одно из роковых преступлений момента...И если отдельные, единичные офицеры, вступающие в красные ряды по особым соображениям, которых мы здесь не касаемся, и там творят великое русское дело, то вся масса ленинских офицеров не во имя родины и патриотизма, не в защиту неделимой России пошла туда, а из эгоистических мотивов - сохранить свою жизнь и здоровье от гонений, в поисках, где безопасней и ради права на сытое и беззаботное хорошо оплачиваемое житье"{1171}.