Политические партии - Морис Дюверже

Всякое описание единственной партии как таковой неизбежно остается абстрактным. И как только мы захотим хотя бы немного конкретизировать его, мы тотчас же сталкиваемся с фундаментальной противоположностью двух типов единственной партии — фашистского и коммунистического. Прежде всего это противоположность доктринального порядка, что выходит за рамки данной книги. Мы уже обращали внимание на то существенное различие, которое отделяет коммунистический оптимизм от фашистского пессимизма: коммунистическая философия — прямая наследница философии просветителей и веры в прогресс. Марксизм стремится доказать, что золотой век — век общества без классов, век конца эксплуатации человека человеком, век процветания и счастья — впереди. «А петь мы будем завтра», — эта крылатая строка Габриэля Пери типична для коммунистов. Фашисты же вечно воспевали «вчера», добрые старые времена; здесь всегда идет речь об утраченных традициях, о возвращении к иссякшим источникам: золотой век позади нас. Или, скорее, его вообще нет: фашизм обычно принимает если не откровенно консервативную и регрессистскую философию, то по крайней мере циклическую: завтра не будет лучше, чем вчера; человек всегда равен самому себе; история движется по замкнутой орбите — это символическое солнечное колесо, на котором изображена национал-социалистическая свастика.

Коммунисты возродили старую доктрину Руссо, несколько осовременив ее: человек рождается хорошим, но капитализм его развращает, фашисты же полагают, что человек испорчен от природы: он рождается порочным, я лишь общество цивилизует его. Есть, разумеется, исключения: это гении, герои, святые — избранные, те, «кто свыше получил способность больше отдавать своим современникам». фашизму свойственно одновременно и презрительное, и экзальтированное отношение к человеку: он презирает ординарного индивида и восхваляет сверхчеловека. Коммунизм же верит в обыкновенных людей. В своем первозданном виде он не содержит идеи сверхчеловека: ведь марксизм имел тенденцию сводить к минимуму значение активности субъекта в развитии истории. Но с тех пор многое изменилось: культ Ленина и Сталина — это обожествление фараона мертвого и фараона живого — в данном конкретном пункте сблизил его с фашизмом. И тем не менее он все же далек от врожденного пристрастия фашизма к «элитам», «кадрам», «вождям»: даже формируя с помощью партии новый правящий класс, он рассматривает его только как наиболее сознательную, преданную и просвещенную часть всего пролетариата в целом. В противоположность исповедующему аристократизм фашизму, он в основе своей остается доктриной эгалитаристской.

Следовало бы еще добавить, что только коммунизм представляет собой всеобъемлющую и монолитную философскую систему. Только он предлагает глобальное и непротиворечивое объяснение мира. Фашизм тоже стремится к такой цельности, но он ее не достиг. Вернее, он к ней пробивается, образно говоря, сквозь тьму и туман. Фашизму всегда недоставало той интеллектуальной оснащенности, которую коммунизм получил от Карла Маркса, и того движения мысли, которое создалось вокруг его доктрины. Будучи одновременно философией и логикой, методом и системой мысли, марксизм обладает тем интеллектуальным богатством, которого не хватает фашизму. Фантазии Розенберга о крови и почве путаны, темны и туманны; теории Муссолини о государстве, корпорациях и власти куцы и бессвязны. По существу, нет ни фашистской философии, ни фашистской доктрины: есть мифы, течения, притязания, достаточно разнородные и довольно плохо между собой связанные. Фашизм определенно утверждает примат иррационального и инстинктивного, тогда как коммунизм провозглашает верховенство разума и науки, нередко принимая, кстати, форму сциентизма — со всей той ограниченностью, к которой способна привести подобная парадигма; но это уже извращения эпигонов: базовой доктрине свойственны совсем иное богатство и иная интеллектуальная мощь.

В социальном плане определение коммунистических партий как «орудия пролетариата для слома власти буржуазии» и фашистских партий как «инструмента буржуазных классов, для того чтобы сохранить власть и не дать ей попасть в руки пролетариата», несколько абстрактны. Однако в основных чертах они соответствуют действительности. Партия коммунистов сломила в СССР не власть буржуазии, а скорее власть аристократии; она опирается не только на пролетариат, но и на крестьянство. Как бы то ни было, она сорвала попытку революции образца 1789 г., предпринятую конституционными демократами и Керенским; она ликвидировала «кулаков» и аграрную аристократию; она надолго обеспечила преобладание городского рабочего класса над гораздо более многочисленным крестьянством. В Италии и Германии фашизм в качестве главной цели имел сохранение власти за буржуазией: в обеих странах его субсидировал крупный капитал; в обеих странах он объединил средние слои, которые и составили его главную силу. Может быть, следовало бы различать «взятие власти» и «отправление власти». Что касается первой фазы, вышеприведенные формулы почти точны: коммунизм формировал армию рабочего класса, чтобы опрокинуть буржуазное государство; фашизм агломерировал средние слои и буржуазию, чтобы такое ниспровержение предотвратить. Наличие влиятельной коммунистической партии является, таким образом, одним из основных факторов зарождения и развития фашизма. Во второй фазе, как утверждают, фашизм и коммунизм обнаруживали тенденцию к уподоблению друг другу: первый склоняется к тому, чтобы все больше и больше опираться на рабочий класс и ограничивать власть буржуазии; второй — создать новую привилегированную касту типа буржуазии. Не будучи совершенно ошибочной, эта точка зрения все же в чем-то не соответствует действительности. Что члены партии в СССР заметно отличаются от остальной массы граждан как своими обязанностями, так и своими особыми правами — это бесспорно. Но вряд ли можно на этом основании говорить о возрождении буржуазии, так как здесь нет ни наследования привилегий, ни тех преимуществ, источником которых служат частная собственность и деньги. Партия возможно и составляет элиту, но элиту не буржуазную в социологическом смысле данного термина. Верно и то, что сегодня она более широко открыта для выходцев не из рабочих, чем в первые годы своей монополии: уставом 1939 г. установлен единый порядок рекомендации и длительность испытательного срока, он отменил привилегии пролетариата, что, конечно, не служит прямым доказательством обуржуазивания. С другой стороны, удельный вес рабочих в фашистских партиях, по-видимому, не особенно ощутимо вырос на протяжении всего срока их пребывания у власти. Поскольку прямой прием отменен, новые члены приходят исключительно через молодежные организации; но, как представляется, это не изменило сколько-нибудь серьезно соотношения социальных классов в партии. К тому же отсутствие документального материала не позволяет сделать каких-либо определенных выводов на этот счет.

Эти доктринальные и социальные различия слишком хорошо известны, чтобы на них задерживаться. Менее изученными остаются различия партийных структур, но они-то как раз очень важны. Общая структура обеих партий, разумеется, одна и та же: жесткая централизация и вертикальные связи. В то же время отметим, что в коммунистической партии официально приняты выборы как способ выдвижения руководителей, тогда как фашистские партии целиком основаны на принципе назначения. Но на практике указанное различие выглядит гораздо слабее, чем в теории. Это начинается с самих базовых элементов. Коммунистическая партия по-прежнему базируется на ячейках, фашистские партии — на вооруженных отрядах; но последние оказываются перед фактом неизбежного снижения их роли после взятия власти. По меньшей мере функции этих отрядов ограничиваются малопрестижной ролью вспомогательной полиции, а в конечном счете встает вопрос о необходимости их разоружения; данная тенденция усиливается страхом перед возможным формированием государства в государстве, способного свергнуть власть, которую эти военизированные формирования сами же и учредили. В Германии разоружение СА в основном прошло после 1934 г.: тренировочные сборы стали эпизодическими, штурмовики имели право появляться в униформе только в часы занятии или во время торжественных церемонии и шествий. Милиция превращается в особого рода орудие аппарата; собственно же партийную работу, как и у коммунистов, ведут только секции и ячейки.

Самое заметное отличие структуры двух партий касается приема. После прихода к власти доступ в единственную партию фашистского типа практически открыт лишь для юношей из ее молодежных организаций. В итальянской фашистской партии до 1922 г. вступление было практически свободным; с 1922 по 1925 г. — строго контролируемым, а затем было полностью отменено и временно восстановлено лишь в честь десятой годовщины режима — но с драконовской фильтрацией. У национал-социалистов прямое рекрутирование было полностью прекращено начиная с 1 мая 1933 г. В Италии нужно было сначала в самом юном возрасте вступить в ряды баллил (с 8 до 14 лет), потом стать авангардистом (с 14 до 18 лет), а затем молодым фашистом (с 18 до 21 года) и лишь тогда, после принесения присяги в ходе торжественной церемонии «фашистская зарница», получить партийный билет: все молодые люди одного и того же года рождения на манер призывников в один и тот же день вступали в ряды партии. В Германии члены Гитлерюгенд, достигшие 18 лет (для юношей) или 21 года (для девушек), могли быть приняты в партию при условии, что они принадлежали к организации в течение как минимум четырех лет без перерыва, «ревностным выполнением должностных обязанностей и безупречным поведением на службе и вне ее доказали свои национал-социалистские убеждения и национал-социалистский характер и внушают уверенность в том, что после вступления в партию станут ее достойными членами». Как видим, прием отнюдь не был автоматическим, и его порядок довольно серьезно отличался от итальянской системы. Правда, и здесь существовала торжественная церемония с принесением присяги 9 ноября, в годовщину мюнхенского путча.