Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья) - Валерий Язвицкий

— Лучше того, государь, и быть не может! — обрадовался Константин Иванович и, обратясь к княгине, добавил: — Ну, будь теперь покойна, государыня, Федор-то Василич такой воевода, что мимо его и заяц не проскочит и мышь не прошмыгнет!

На второй день после отъезда обоза с припасами для кормления монастырской братии поехал в Сергиеву обитель и великий князь. Княжич Иван, по желанию отца, ехал с ним в возке и тут же против государей своих сидел воевода Федор Басёнок, а дядька княжича, Васюк, любимец Василия Васильевича, умостился у ног их на сене, постланном для тепла. Часть стражи из конников Федора Васильевича впереди с обозом ехала, а большая ее часть возок великого князя охраняла.

— Не погневись, государь, — сказал, усмехаясь в свою рыжую бороду, Федор Басёнок, когда уж посады московские проехали, — что по мольбе княгини твоей я целую сотню конников взял. Не верит она монахам-то…

— Да ведь оставил яз царевичей в заслон Москве, — молвил Василий Васильевич. — Никого от ворогов не пропустят они к нам, а с матерью Кутузов с нашей стражей…

— А от Шемякиных людей, может, кто будет, — быстро проговорил Басёнок, — сей токмо часец о том и помыслил, государь. Может, княгиня-то умней нас. Кто ведает, что у них на уме…

Княжич Иван вспомнил, что бабка ему говорила не раз; «Богу молись, а монахам не верь…» Теперь вот матунька воеводе о том же сказала. Он задумался и понять не мог, почему все в монастыри ездят, кормленье монахам возят, а сами монахам не верят.

Думал он об этом долго и напряженно, а спросить отца или воеводу не смел. Больше он не слушал разговоров старших, занятый своими мыслями, но так и заснул, не уразумев, зачем монахи нужны, раз им верить нельзя…

Проснулся он уже в селе Братошине, где решено было ночевать, чтобы на рассвете выехать дальше. Уже стемнело. От Москвы с полудня всего пятьдесят верст проехали: дорога уж очень плоха. Из-за оттепелей измаялись кони и кологривы. По всей дороге, в низинах особливо, много зажор было. Луна светила, и в синевато-серебристой мгле Иван хорошо разглядел село, вспомнил его. Узнал, и страшно ему стало. Тогда, будто давным уж давно, ночевали они с Юрием здесь, приехав из Танинского, с охоты на волков.

После ужина Васюк раздел и уложил на пристенной скамье великого князя в отведенном ему и княжичу покое. Уложил потом и княжича у другой стены, на скамейке, а сам лег возле него на полу. Подложив под себя два снопа соломы, он постелил на них азям, а сверху укрылся полушубком.

— Вишь, Иване, — шепнул он княжичу, — добре я постелю свою уладил.

Будет мне, как у Христа за пазухой…

Княжич ничего не ответил ему, но, помолчав немного, шепотом спросил своего дядьку:

— А помнишь, Васюк, как тогда мы ехали с татой?

Он вздрогнул всем телом и добавил:

— Боязно мне!..

Васюк приподнялся немного и, ласково положив руку на плечо княжича, молвил чуть слышно, чтобы не обеспокоить великого князя:

— А что помнить-то все? Прошло худое, и нет его. Спи с богом…

Сказано это было так спокойно и умиротворяюще, что Ивану стало сразу легко и уютно. Чувствуя на плече руку Васюка, он медленно закрыл глаза и вдруг как-то весь растворился в темной теплоте и мгновенно заснул.

Через день, когда все были уже в Сергиевой обители, княжич отпросился у отца в Троицкий белокаменный собор. Игумен отец Мартемьян, седой суровый старик, послал с княжичем своего келейного служку, молодого расторопного Митрофанушку, повелев показать ризницу и вещи преподобного Сергия.

— Узришь, как просто жил сей преславный святитель, — строго сказал княжичу игумен, — а всей Руси указывал. Он и Димитрия Донского впервой ополчил на татар, на Мамая. Благословлял тут он великого князя перед Куликовой битвой, когда князь в поход к Дону шел.

Отец Мартемьян благословил княжича, дал поцеловать руку и добавил ласково:

— Иди с богом, Митрофанушка все тобе покажет, а наипаче иконописание.

Сам он сему ныне учится. Ученики у нас остались от Рублева-то Андрея…

Княжич ушел в сопровождении Васюка и Митрофанушки, оставив отца с игумном и воеводой Басёнком. У крыльца келарских хором, откуда вышел Иван, приметил он трех конников из стражи и пеших человек пять в полном вооружении. У Троицкого собора и внизу, у Пивной башни, где прятался Иван с Юрием два года назад, тоже были конные и пешие воины.

Снова тревога овладела Иваном, воспоминанья охватили тоской его сердце. Схватившись за руку Васюка, он прижался к дядьке и спросил вполголоса:

— Пошто вои кругом?

Васюк ласково усмехнулся и сказал весело:

— Брось, Иване. Ждет ноне государь матерь свою…

— Бабунька приедет, — оживился княжич и, сразу успокоившись, спросил: — А когда она будет?

— А бог ведает. Ноне ждут…

Не договорил Васюк, бросился к старику монаху, крикнув на ходу:

— Глянь, Иване! Пивной старец, спаситель наш…

Подбежав к монаху, Васюк радостно возопил:

— Благослови, отче Мисаиле!..

Облобызав руку пивного старца, сказал он поспешно:

— Отче, княжич Иван туточка…

Иван, узнав старого монаха, подбежал к нему, обнял и поцеловал его.

Вдруг снова вспомнился ему в этот миг весь страшный тот день. Мелькнули темные подземные покои, переодеванье в монашеские рясы и отец на, голых санях. Задрожал он от боли и страха, но сразу успокоился, увидев сияющую, радостную улыбку отца Мисаила.

— Ну и вельми же возрос ты, Иване! — весело восклицал старый монах. — Помню, и в те поры велик был, а ныне выше плеч моих!

Увидев Митрофанушку, он крикнул:

— И ты с княжичем?

— Отец игумен повелел, отче, — ответил Митрофанушка, — иконы и стенописания Рублева показать и ризницу. Ризы преподобного…

— Поди-тко ты в Пивную башню. Там отец Никифор у меня сидит. Возьми ключи у него, — сказал старец и, обратясь к Ивану, разъяснил: — Отец-то Никифор — пономарь и ключарь у Троицы.

Отец Никифор почти бегом прибежал вместе с Митрофанушкой — хотел видеть он княжича Ивана, будущего великого князя московского. Княжич не знал пономаря, но приветливо ответил на его поклон.

Гремя ключами, отец Никифор торопливо отпер железные врата собора и первым впустил княжича. Приблизившись ко гробу Сергия, все благоговейно опустились на колени, а пивной старец, отец Мисаил, пропел вслух небольшой отрывок из акафиста преподобного.

— Наперво в ризницу, — заявил отец Мисаил, когда все встали с колен, помолясь в соборе у гроба преподобного.

Но Иван невольно задержался перед иконостасом, где на царских и боковых вратах сверкали красками, как сияющие радуги, иконы письма Андрея Рублева. Тут застал их всех пришедший поспешно сухонький старичок протоиерей с трясущейся головой, настоятель собора. Благословив Ивана и прочих, сказал он глуховатым, но все еще нежно звенящим голосом:

— Прошу тя, княже, в ризницу.

Не выходя из собора, пошли они внутренним узким проходом, которым ризница соединяется с храмом. Ивану было все это любопытно вначале, но потом наскучило — вещи преподобного не трогали его.

Он довольно равнодушно смотрел на ризы, кресты и остроносые башмаки Сергия, на ложку его и посох.

Только деревянная чаша для причащения понравилась ему. Никогда княжич не видал деревянных чаш, а только из серебра и золота. На этой же чаше по багряному полю мелко-мелко были писаны иконы, изображая Христа, богоматерь и Ивана Предтечу…

Княжич устал, голова закружилась немного, и стал он позевывать. В это время прибежал в ризницу монашек от игумна звать княжича. Иван безразлично встретил этого посланца, но, услышав, что приехала старая государыня, невольно воскликнул:

— Отпустите меня к бабуньке!

И, не дожидаясь ответа, бегом устремился к выходу, сопровождаемый Митрофанушкой и с трудом поспевавшим за ними Васюком.

В сенях Ивана встретила мамка Ульяна. Увидев питомца своего, всплеснула руками она и воскликнула:

— Куда ж ты растешь-то тако, Иванушка!

Но тотчас же заплакала от радости, охватила его за шею руками, целовала и бормотала сквозь слезы:

— Ишь, мамку свою перерос! Да и пора: ты вверх, а я уж вниз расту, соколик мой ясной. Господи, не чаяла, не гадала и свидеться…

— Бабунька где? — целуя мамку, спросил Иван.

— Беги, беги, солнышко, — улыбаясь радостно, затараторила Ульянушка, — у игумна бабунька с татой…

Но Иван не дослушал и не помнил, как пробежал по сеням к трапезной.

Софья Витовтовна вскочила со скамьи, увидев внука.

— Иванушка! — вскрикнула она и замолчала, крепко обнимая княжича.

Она не могла говорить, и только радостные слезы бежали у нее по щекам. Но, быстро овладев собой и отодвинув немного внука, она, улыбаясь, сквозь слезы смотрела в его лицо, а княжич всхлипывал и повторял без конца:

— Бабунька милая! Бабунька…