Глядя на море - Франсуаза Бурден

отец? Хм… Кажется, да. Но старшие все время над ним потешались! Их больше интересовали подвижные и грубые игры, как и всех мальчишек такого возраста. Сыновья, все, каждый в свое время, вошли в состав школьной футбольной команды — так они выпускали пар, лупя по мячу, — знала бы ты, в каком состоянии они мне отдавали свои формы и кроссовки!

Она засмеялась, разнеженная воспоминаниями, и Анжелика поняла одно: никогда, рассказывая о юных годах сыновей, бабушка не упоминала Матье. Раньше она не обращала на это особого внимания, но теперь заметила.

— Четверо ребят, — медленно проговорила она, — это, наверное, очень тяжело.

— Еще бы! Между нами говоря, последнего не стоило заводить, жаль, что я это поняла слишком поздно.

— Тебе всегда хотелось иметь дочку, ведь так?

— Да. Какое разочарование. Признаюсь честно, я до сих пор от него так и не оправилась.

Анжелика подошла и опустилась перед бабушкой на колени, взяв ее руки в свои.

— Ты мне только что сказала, что зря родила моего папу. Я не желаю больше никогда этого слышать. Ведь он отлично это чувствовал, бедный малыш!

— Разумеется, нет, — возразила Мишлин раздраженно. — Я знаю, что ты отца обожаешь, но каким же трудным он был ребенком! Вечно сидел и дулся, забившись в угол, или все время приставал, норовя ко мне приласкаться, хотя у меня и без него было столько дел! И потом, эти его вечные выдумки… книги… дзюдо, все ради того, чтобы отличаться от старших братьев, а не подражать им, как это обычно бывает в семьях. Когда же трое старших ушли из дома, вот тут-то он и попался!

— Короче, ты его совсем не любила.

— Неправда! Но и у матерей бывают свои предпочтения, сама увидишь.

— Надеюсь, что нет, — возмутилась Анжелика.

— Никогда не зарекайся, девочка моя. Кстати, твой отец тоже не питает ко мне особой привязанности, раз так редко приходит.

— Он очень долго был нездоров.

— Отговорка!

— Напомню, что именно он нашел тебе этот прекрасный пансионат, чтобы ты жила в нем и ни в чем не нуждалась.

Выражение лица Мишлин стало жестким.

— И я еще должна его за это благодарить? Да я отвратительно здесь живу! Умираю от скуки, всегда в одиночестве. Твой отец попросту посадил меня в тюрьму.

— Как ты можешь такое говорить? Ты нуждалась в медицинской помощи. Здесь постоянно следят за твоим здоровьем, тебе оказывают всевозможную помощь в хозяйственных делах, парк под окном чудесный, комната всегда в безупречной чистоте, большая и светлая, персонал очень вежливый, прекрасная еда. Чего другого можно желать? Получить здесь место стоило для папы настоящей битвы! Ты всегда им пренебрегала, он же относился к тебе с глубоким почтением.

На этот раз Мишлин ничего не возразила. В этот момент Анжелика вдруг заметила, что ей не приходилось повторять или кричать. Когда бабушка надевала слуховой аппарат правильно, она не так уж плохо слышала.

— Я очень скоро приду снова, — сказала Анжелика, вставая.

Она не хотела становиться заложницей семейного конфликта. Размолвка между ее отцом и бабушкой не заслоняла того факта, что перед ней была старая, слабеющая женщина, чувствовавшая себя брошенной, не важно, по какой причине. Тем не менее при мысли о детстве отца Анжелике пришлось бороться с неприязнью к ней. Нет, жестоко с ним не обращались, но его вообще сбросили со счетов, и он, ничего не значивший ребенок, предоставленный самому себе, сильно страдал. Не потому ли Анжелика стала его единственным ребенком? Не боялся ли отец этих ужасных «предпочтений», которых вполне мог ожидать от Шарлотты?

На пороге комнаты девушка обернулась, чтобы помахать рукой бабушке на прощание. Но та, казалось, уже забыла о ее существовании. Она не сводила с окна мрачного взгляда, абсолютно равнодушная к красоте цветущего парка.

* * *

Несколько напряженный, Бенуа ерзал в своем кресле. Он вовремя, со свойственной ему пунктуальностью, прибыл в Руан для ежеквартальной встречи с коллегой, который его курировал. За ним, как и за всеми серьезными психиатрами, тщательно наблюдали кураторы, отслеживая путь их профессионального развития, и обычно Бенуа любил эти дискуссии. Однако сегодня он был обязан посвятить куратора в свою связь с Тесс и рассказать, что ее возлюбленный был раньше его пациентом. Он чувствовал свою вину, поскольку нарушил закон профессиональной этики, и к тому же ничего с этого не получил.

— Мне не следовало соглашаться брать ее друга себе в пациенты. В тот день, когда Тесс попросила меня об этом как об услуге, мы оказались в баре, и я мгновенно снова подпал под ее обаяние. Я не смог ей отказать.

— Ты боялся, что, если откажешь ей, окончательно потеряешь с ней контакт?

— Нет, я боялся совсем другого — мести с ее стороны. После нашего разрыва с ней, должен признаться, я очень сильно это переживал.

— Почему она все-таки обратилась именно к тебе?

— Понятия не имею, Эдуар. Она не знала никого другого и, может быть, надеялась, что получит от меня какие-нибудь сведения о своем друге.

— И ты это делал?

— Нет. Я не говорил ей о Матье, когда она пригласила меня в кафе с надеждой узнать новости о нем. Но она меня позвала, и мне это было приятно, признаюсь.

Эдуар долго молчал, потом спросил:

— Ну а сам-то ты что обо всем этом думаешь?

— Я очень на себя рассержен. Пациенты уверены в безупречности своего врача в этическом смысле, а я все нарушил. И, главное, из личного интереса.

Чем тщательнее Бенуа изучал этот случай, тем больше ему становилось стыдно. До сих пор он безупречно следовал намеченным курсом, не совершая ошибок, что позволяло ему испытывать определенную гордость за свое занятие. Теперь же у него было ощущение, что он все испортил и больше не был на высоте профессии. Однако он прекрасно понимал, что, случись такое еще раз, и он совершил бы ту же ошибку. Влечение, которое он испытывал к Тесс, очень трудно было побороть, и он продолжал страдать теперь уже по поводу своего второго провала.

— Я даже не думал, что окажусь настолько слабым, — вздохнул он.