Код Онегина - Брэйн Даун

— Не слушайте его, — сказала проходившая мимо женщина с корзиной белья, — он сумасшедший. Все бредит о дочке. Ночами до рассвета с электричеством сидит, все прислушивается, где какая машина проедет. Так и оглох. А дочки-то никакой у него отродясь не было. И жены, между прочим, тоже.

— Но сам-то он сидел?

— Да вроде сидел, — ответила женщина, пожимая плечами, — это давно было, я не родилась еще… А кто не сидел?

VI

Сентябрь был на исходе, вот-вот уступит место октябрю, а в воздухе ничего не менялось, небо все также было прозрачно, после обеда термометр на здании Сбербанка, куда выходило окно гостиницы, показывал двадцать шесть градусов. Только ковер из листьев становился гуще с каждым днем. Но еще многие деревья не сдавались. Клен и осина — они из тех, кто складывает лапки загодя, — давно смирились со своею участью, и ясень, и тополь, береза и могучий дуб прекратили сопротивление; но липа чуть не вся еще была зеленая, и глупая зеленая трава пробивалась сквозь старую, седую.

— Октябрь какой, — сказал Геккерн, — сроду не помню такого теплого октября. Как летом… Даже лучше. Комаров и мух нет. На рыбалку бы…

Они все реже говорили о тех, и о нем, и о том, а все больше о разной чепухе или не говорили вовсе.

На слова Геккерна Дантес равнодушно кивнул. Он стал молчалив, это пугало Геккерна. Дантес все думал о чем-то. Раньше он думать не очень любил. Геккерн предложил Дантесу взять бабу, но тот отказался. Это был плохой признак. Должно быть, Геккерн ошибся, полагая, что Дантес находится на пути к излечению.

— Когда осень теплая, — сказал Геккерн, — это к чему?

— Угу, — сказал Дантес.

— К войне, кажется.

— Угу.

— У нас все к войне. Грибы — к войне, урожай — к войне…

Дантес наконец поднял глаза. Выражение его лица поразило Геккерна.

— Толя, — сказал Дантес, — я тебе когда-нибудь рассказывал про своего дедушку?

Геккерн покачал головой.

— Я ведь из потомственных чекистов, ты знаешь… Мой дедушка работал по делу Промпартии. Он брал Кондратьева, брал Чаянова, брал Ларичева… А потом взяли его самого. Моя мать работала по делу… ах, я не могу говорить, еще срок давности не вышел… Но… Толя, они возьмут нас. Как только мы возьмем Профессора и Спортсмена, нас тоже возьмут.

Наконец-то Дантес понял то, о чем Геккерн уже давно догадался. Геккерн бьш солдат и гражданин и гнал эту мысль от себя; но больше гнать не мог. То, что их с напарником по завершении операции ликвидируют, не казалось ему чем-то слишком жестоким или несправедливым; это было логично и естественно, он на месте своего начальства поступил бы точно также. Но он не хотел умирать, и это тоже было естественно.

— Вася, мы не можем бесконечно тянуть и нарочно не брать их, — сказал он, — нами и так уже недовольны… Нас отзовут — и все… Ведь мы уже и так знаем слишком

— Не в этом дело, — сказал Дантес, — много мы знаем или нет. Это просто такой физический закон: ты берешь, берешь, потом, когда наберешь сколько нужно, берут тебя. Толя, у нас один выход…

Геккерн понял какой. Опять они во всем понимали друг друга, это было хорошо. Нужно бежать — не на Запад, конечно, а на Восток, — там они смогут лечь на дно, они профессионалы, чистильщики не найдут их.

— Стоило оставить тебя на пять минут… — проворчал Большой. Он стоял над Мелким и держал две бумажных тарелочки, на которых лежали сосиски, политые кетчупом.

— А что я такого сделал?!

— Предупреждаю: если ты попытаешься написать, что они все вчетвером подружились, уехали в Сибирь и там открыли галантерейный магазин и стали жить-поживать да добра наживать — я тебя прибью. Клянусь, так отделаю — как звать тебя позабудешь.

— Да я уж давно позабыл, — сказал Мелкий. В его прежней жизни его часто отделывали, очень часто.

Большой смягчился.

— Жарища какая, — сказал он, — сроду не было такого октября… К чему это, а?

— К войне… — пробормотал Мелкий.

— Глупости. У тебя все к войне. Любишь каркать, как старуха. Наверное, зима будет холодная… Будешь сосиски?

Они стали есть сосиски. Переведя дух, Мелкий пошел в наступление (он уже порядком пообтесался, вращаясь вокруг Большого):

— Нет, ты лучше объясни, зачем они у тебя все время жрут арбуз?! Ну, к чему этот арбуз? В «Евгении Онегине» нет ничего про арбуз, я восемь раз перечел. Может, Пушкин и ел арбуз, но об этом ничего не известно.

— Таким, как ты, может, и не известно, — сказал Большой, — но он ел арбуз. Он покупал арбузы на ярмарке в Михайловском, а также в Одессе и Кишиневе, об этом есть масса свидетельств. Он умел выбирать арбузы. Существует также анекдот о том, как он с Вяземским ел арбуз и…

— Ну, мало ли что он ел. Он ел виноград, ел дыню, ел сливы, ел яблоки… Черешни ел и плевал в фуражку косточки…

— Да уж он был не дурак поесть. Все классики были не дураки поесть. Это мы жрем черт-те что, химию какую-то.

— Так что же твой арбуз символизирует?! Большой на секунду задумался: роль и миссия арбуза ему самому была неясна или, во всяком случае, ясна еще не до конца. Если б он писал не конспирологическую халтуру, а настоящую вещь, там у арбуза с самого начала было бы свое место в системе ценностей и символов, или же никакого арбуза не было бы вовсе. С другой стороны, своим безответственным отношением к арбузу Большой подавал Мелкому пример безответственного отношения к работе (и результат налицо: кот Черномырдин пропал куда-то в середине повествования и не давал о себе знать; похоже, Мелкий попросту позабыл о нем), а ведь художник должен ко всякой работе подходить ответственно, даже если за нее платят деньги. Большому стало стыдно, что он подает дурной пример, и он сказал:

— Видишь ли… Арбуз — вещь, обладающая свойствами архетипа, почти как черная кошка… Он символизирует Ро… («А почему, собственно, не Америку? Он же полосатый…» — думал Большой, пока его голосовой аппарат без всякого участия мозга произносил разные умные слова.) И еще он символизирует нелепость нашей жизни, разрыв между фантазией и действительностью… Вспомни…то есть прочти «Даму с собачкой» — как Гуров ест арбуз… А Хлестаков с его арбузом «прямо из Парижа»! Также у Шекспира… — Он вдруг прервал свои объяснения и, наклонившись к Мелкому, сказал тихим и злым шепотом: — Не оборачивайся… Эта машина стоит там уже два часа… Мне это не нравится…

— Ох, — выдохнул Мелкий, побелев как полотно. Сосиска упала ему на светлые брюки и забрызгала их кетчупом.

«Девятка» была черная, с темными стеклами. Не понять было, сидит в ней кто-нибудь или нет.

Однако побег был бы спасением для Дантеса, но не для Геккерна, у которого в Москве осталась семья. Семью дезертира не бросят на произвол судьбы, о ней — позаботятся. Геккерн не мог этого допустить. Он также не мог допустить, чтобы Спортсмен и Профессор нашли его и погубили Россию; в таком случае Геккерн до конца своих дней не знал бы душевного покоя. Но все это не означало, что нужно опустить лапы и ждать смерти. Мысль Геккерна даже в таких стрессовых условиях работала с дерзостью и размахом.

— Ты уходи, — сказал он Дантесу. Он произнес это совершенно спокойно. Он великолепно владел собою.

— А ты?

— Я возьму Спортсмена и Профессора, я возьму рукопись и уйду на Восток с ней. Потом оттуда буду торговаться с нашими. Это трудно, но возможно. Я спасу свою семью, наши получат рукопись и спасут Россию. В итоге все останутся довольны. И в эмиграции совесть моя останется чистой.

— А я?

— А ты уходи…

— Нет, — сказал Дантес, — мы вместе возьмем их и рукопись. Потом мы уйдем вместе. Вдвоем проще. И у меня тоже есть совесть…

Теперь самообладание изменило Геккерну. Он закрыл лицо руками. Вдвоем было, может, и проще, но стократ опаснее. Он никак не ожидал, что Дантес не захочет бросить его, даже не надеялся.

Решение, которое приняли агенты, не так уж много меняло для них, они продолжали работать во имя спасения России, только немного более кружным путем. Для Саши с Левой это решение не меняло вообще ничего, они подлежат ликвидации в любом случае.

VII

Еще трое суток Саша и Лева жили в доме Мельника, носили ему на речку еду и пытались его образумить, но ничего у них не вышло. Перед ними была дилемма: ждать здесь, пока он (может быть!) очухается, или уехать и через несколько недель вернуться. Горюхинцы не смотрели на них косо и были умеренно приветливы, но деньги расходовались попусту, а рабочие руки в Горюхине никому не были нужны. Беглецы выбрали второй вариант. Они решили поехать снова в Ненарадово, к мутетеле, и заработать еще денег. Они не могли забрать у Мельника обратно те деньги, что заплатили авансом за работу, потому что предусмотрительный старик в тот же день положил их на сберкнижку, и они не были уверены, что он вспомнит их, когда придет в себя, и вспомнит, что получал аванс, и не потребует платить по новой. Они сложили свои вещи, забрали с собой неоконченную работу Мельника, чтоб она никому не попалась на глаза и чтоб старик не выбросил ее в припадке сумасшествия, и зашли перед отъездом на речку, чтобы попрощаться.