1001 Смерть - А. Лаврин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Причиною же покушения на жизнь Энрико Маттеи, по мнению многих, была его независимая экономическая политика. Руководитель итальянской энергетики вступил в борьбу с «семью сестрами» мирового нефтяного бизнеса, пытаясь освободить Италию от их удушающего диктата. Такое не прощается.
МАХГУБ Рифаат (1926–1990) — египетский политический деятель, председатель Народного собрания (парламента) Египта. Утром 12 октября Махгуб направлялся в отель «Семирамис» (в Каире) для встречи с сирийской делегацией. На одной из оживленных набережных Нила с машиной поравнялись два мотоцикла. Внезапно мотоциклисты вскинули автоматы и несколькими очередями мгновенно изрешетили Махгуба и его шофера. Затем также в упор расстреляли машину с охраной, следовавшую сзади. Все это произошло за считанные секунды, так что прохожие и водители других автомобилей не успели даже как следует разглядеть тех, кто стрелял.
Впоследствии выяснилось, что в покушении участвовало 6 человек. Четверо напали на кортеж Махгуба, а двое в этот момент держали под интенсивным автоматным обстрелом вход в ближайший отель, блокируя возможное вмешательство охраны отеля. Покушение заняло всего 40 секунд, в течение которых было выпущено 120 пуль, убито 6 человек.
После выполнения террористического акта нападавшие, беспорядочно стреляя вокруг, бросились бежать и скрылись в близлежащих переулках.
МАЯКОВСКИЙ Владимир Владимирович (1893–1930) — советский поэт. Маяковский начинал как яркий представитель русского футуризма, а в конце жизни превратился в певца строительства коммунизма.
Он хотел «быть в струе», но пик его популярности давно миновал. На его вечерах стали зевать, а то и посвистывать. Анатолий Мариенгоф рассказывает об одном из последних публичных выступлений поэта перед студентами-экономистами.
«Маяковский закинул голову:
— А вот, товарищи, вы всю жизнь охать будете: «При нас-де жил гениальный поэт Маяковский, а мы, бедные, никогда не слышали, как он свои замечательные стихи читал». И мне, товарищи, стало очень вас жаль…
Кто-то крикнул:
— Напрасно! Мы не собираемся охать. Зал истово захохотал…
— Мне что-то разговаривать с вами больше не хочется. Буду сегодня только стихи читать… И стал хрипло читать:
Уважаемые товарищи потомки! Роясь в сегодняшнем окаменевшем говне, Наших дней изучая потемки, вы, возможно, спросите и обо мне…
— Правильно! В этом случае обязательно спросим! — кинул реплику другой голос…
Маяковский славился остротой и находчивостью в полемике. Но тут, казалось, ему не захотелось быть находчивым и острым. Еще больше нахмуря брови, он продолжал:
Профессор, снимите очки-велосипед! Я сам расскажу о времени и о себе.
Я, ассенизатор и водовоз…
— Правильно! Ассенизатор!
Маяковский выпятил грудь, боево, по старой привычке, засунул руки в карманы, но читать стал суше, монотонней, быстрей.
В рядах переговаривались.
Кто-то похрапывал, притворяясь спящим.
А когда Маяковский произнес: «Умри, мой стих…» — толстощекий студент с бородкой нагло гаркнул:
— Уже подох! Подох!»
Творческий кризис, отторжение от читателей стало одной из причин, толкнувших Маяковского к самоубийству. Другой равнозначной причиной, по мнению биографов, была неустроенность личной жизни.
12 апреля 1930 г., за два дня до смерти, он написал прощальное письмо:
«Всем в том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.
Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.
Лиля,[55] люби меня.
Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская.
Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо.
Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.
Как говорят — «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид.
Счастливо оставаться.
Владимир Маяковский 12/IV-30 г.Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным. Сериозно — ничего не поделаешь. Привет.
Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться.
В.М.В столе у меня 2000 рублей — внесите в налог.
Остальное получите с Гиза.
В.М.»Маяковский, написав это письмо, два дня еще оттягивал роковой поступок. Накануне дня смерти он посетил вечеринку у Валентина Катаева, где встретился с Вероникой Полонской.
«Обычная московская вечеринка. Сидели в столовой. Чай, печенье. Бутылки три рислинга…» Маяковский, по воспоминаниям Катаева, был совсем не такой, как всегда, не эстрадный, не главарь. Притихший. Милый. Домашний.
Его пытались вызвать на борьбу остроумия молодые актеры Борис Ливанов и Яншин, но Маяковский отмалчивался.
«Память моя, — пишет Катаев, — почти ничего не сохранила из важнейших подробностей этого вечера, кроме большой руки Маяковского, его нервно движущихся пальцев — они были все время у меня перед глазами, сбоку, рядом, — которые машинально погружались в медвежью шкуру и драли ее, скубали, вырывая пучки сухих бурых волос, в то время как глаза были устремлены через стол на Нору Полонскую — самое последнее его увлечение, — совсем молоденькую, прелестную, белокурую, с ямочками на розовых щеках, в вязаной тесной кофточке с короткими рукавчиками, что придавало ей вид скорее юной спортсменки…, чем артистки Художественного театра вспомогательного состава…
С немного испуганной улыбкой она писала на картонках, выломанных из конфетной коробки, ответы на записки Маяковского, которые он жестом игрока в рулетку время от времени бросал ей через стол…
Картонные квадратики летали через стол над миской с варениками туда и обратно. Наконец конфетная коробка была уничтожена. Тогда Маяковский и Нора ушли в мою комнату. Отрывая клочки бумаги от чего попало, они продолжали стремительную переписку, похожую на смертельную молчаливую дуэль.
Он требовал. Она не соглашалась. Она требовала — он не соглашался. Вечная любовная дуэль.
Впервые я видел влюбленного Маяковского. Влюбленного явно, открыто, страстно. Во всяком случае, тогда мне казалось, что он влюблен. А может быть, он был просто болен и уже не владел своим сознанием….
С вечеринки расходились в третьем часу ночи. Надевая пальто, Маяковский хрипло кашлял.
— А вы куда? — спросил Катаев почти с испугом.
— Домой, — ответил Маяковский.
— Вы совсем больны. У вас жар! Останьтесь, умоляю. Я устрою вас на диване.
— Не помещусь.
— Отрублю вам ноги, — попытался сострить Катаев.
— И укроете меня энциклопедическим словарем «Просвещение», а под голову положите юбилейный прибор вашего дяди — земца?.. Нет! Пойду лучше домой. На Гендриков.
— Кланяйтесь Брикам, — сказал тогда Катаев. — Попросите, чтобы Лиля Юрьевна заварила вам малины.
Нахмурившись, Маяковский ответил, что Брики в Лондоне.
— Что же вы один будете там делать?
— Искать котлеты. Пошарю в кухне. Мне там всегда оставляет котлеты наша рабыня. Люблю ночью холодные котлеты.»
Катаев пишет, что в этот момент он почувствовал, как одиноко и плохо Маяковскому. Прощаясь, продолжает Катаев, Маяковский
«поцеловал меня громадными губами оратора, плохо приспособленными для поцелуев, и сказал, впервые обращаясь ко мне на «ты» — что показалось мне пугающе-странным, так как он никогда не был со мной на «ты»:
— Не грусти. До свиданья, старик.»
По воспоминаниям Полонской, Маяковский был в тот вечер груб, несдержан, откровенно ревнив.
Ночью, проводив Яншина и Полонскую до Каланчевки, Маяковский отправился в Гендриков переулок. До утра он не спал, а утром на заказанной машине в половине девятого заехал за Полонской, чтобы отвезти ее на репетицию в театр.
По дороге он начал говорить о смерти, на что Полонская просила его оставить эти мысли. По ее словам, поэт ответил: «…Глупости я бросил. Я понял, что не смогу этого сделать из-за матери. А больше до меня никому нет дела».
До театра заехали в комнату Маяковского на Лубянке. Началось очередное «выяснение отношений».
Маяковский нервничал, требовал ясно и определенно ответить на все его вопросы, чтобы решить все раз и навсегда. Когда Полонская напомнила, что опаздывает на репетицию, Маяковский взорвался.
— Опять этот театр! Я ненавижу его, брось его к чертям! Я не могу так больше, я не пущу тебя на репетицию и вообще не выпущу из этой комнаты!
«Владимир Владимирович, — вспоминает о дальнейшем Полонская, — быстро заходил по комнате. Почти бегал. Требовал, чтоб я с этой же минуты осталась с ним здесь, в этой комнате. Ждать квартиры нелепость, говорил он.
