Сын Розовой Медведицы. Фантастический роман - Виталий Чернов

Ильберс уложил своих спутников между камней и знаком приказал не издавать ни одного звука, ни одного шороха. Слабый ветерок тянул к ним, и только, надо полагать, поэтому ни Хуги, ни волк не чуяли людей. До них было метров двести, не больше. Рядом с ними, в скалах, чернелось большое, неровное, с гранеными выступами жерло пещеры. Так вот, оказывается, какое место избрал себе властелин гор! Если бы знал Ильберс, кому принадлежало это убежище раньше, ни он, ни его товарищи не ломали бы головы, почему в котловине так бесновался барс. Его изгнали из собственных владений по праву сильного. Что он мог сделать? А ведь он был законным владельцем пещеры, она досталась ему по наследству. Когда-то давным-давно сюда приходила Розовая Медведица, поднятая волками из берлоги в одну из далеких февральских вьюг. Она успела лишь насытиться архаром, добытым барсами, но и только. Плохо бы ей пришлось, не улизни она вовремя. А вот этот голый двуногий, ее приемыш, пришел сюда как домой, пришел, выгнал Пятнистого из логова и завладел им. Теперь живет в нем: спит, ест, выходит погреться на солнце. Да еще и не один, а вместе с лесным бродягой и мелким разбойником — красным волком. И ничего не сделаешь. Ибо таков закон леса и гор — лучшее должно принадлежать сильному.

Люди с затаенным дыханием наблюдали за диким человеком, видя в нем почти сказочное существо, вроде горного дэва [22]. Среди них был двоюродный брат этого дикаря, ученый, который привел их сюда. Два камня откатились от одной горы, оторвались плоть от плоти; но один засиял отшлифованным порфиром в лучах полуденного солнца, другой врос в землю, остался частицей древней природы. И оба по-своему велики…

18

В этот день все семнадцать человек работали в вырубках. С той и другой стороны до каменной стены оставалось прорубить каких-нибудь метра три. С обрыва беспрерывно сыпалась вынутая порода. Гремели камни, слышались подбадривающие возгласы:

— Ну-ка еще!

— Еще раз взяли!

— Та-ак… пошел…

И огромная глыба валуна, грохоча, летела с тридцатиметровой высоты вниз.

Работая, Ильберс не переставал думать о самом сложном для всех деле, которое было впереди. Пора было ловить Хуги. Теперь они знали место, где он обитает, хорошо изучили подходы к пещере. Но придумать какой-то оригинальный способ ловли было не так-то просто. Да и мог ли он быть, этот способ? Брать врасплох, навалившись всем скопом? Опасно, страшновато: этот геркулес может не одного покалечить, но ничего другого не придумаешь.

Мордан Сурмергенов предложил связать клетку из молодых кленов: надо же, мол, в чем-то держать его после поимки, но Сорокин отверг предложение. Клетка, конечно, будет нужна на первое время, чтобы доставить Хуги в Алма-Ату, но в горах ее не унесешь по тропам. Она потребуется внизу, в долине, где можно будет поставить ее на телегу. Одним словом, самое тяжелое только наступает. Хуги задаст хлопот. Беспрецедентный случай! Впервые, пожалуй, в мире им предстоит поймать взрослого звере-человека. Это не двенадцатилетний мальчик, найденный в 1661 году литовскими охотниками в медвежьей берлоге. И это не французский Виктор, пойманный в Авейронском лесу в 1797 году. Те были дети…

Утро выдалось пасмурное. Сорокин с тревогой поглядывал на белые пики Порфирового утеса и Верблюжьих Горбов. Они сливались с облачной мутью. Опять мог пойти снег.

Нежелательный.

Завтракали наскоро. Кто-то еще допивал свою кружку чая, а кто-то уже разматывал прочные шерстяные арканы, готовясь обматывать ими большой валун, прикрывающий доступ к пещере.

Арслан первым обвязал аркан вокруг валуна, попробовал, прочно ли. Его примеру последовали Айбек, Каражай и Каим Сагитов. Последний, достав миниатюрную кубышку с медной отделкой, тряхнул из нее на ладонь нюхательного табаку, поднес к высоко вырезанным ноздрям. С наслаждением потянул, зажмурился и громко трижды чихнул.

— Ах, жаксы! Будет удача.

Вокруг рассмеялись.

— Вот какой у нас хороший жаурынши на носовом табаке.

— А что, — ответил тот, — верный признак. Один раз чихнешь — надежда не исполнится, два раза чихнешь — исполнится, но не скоро. Три раза — полное исполнение желаний.

— А если ни разу? — спросил самый из них молодой — Айбек.

— Попробуй, торгай [23], - засмеялся Каим Сагитов. — Будешь чихать до следующего воскресенья.

Подошли остальные, стали разбирать арканы. Потянули под команду Сорокина:

— Спокойно, без рывков! Взя-али!

Семнадцать человек откинулись назад, дружно напрягли мускулы. Валун стронулся с места, обсыпал стены вырубки, медленно пополз за отступающими людьми.

— Пошел! Пошел! Пошел! — подбадривал Сорокин, и огромная глыба, весом в полторы-две тонны, послушно поползла по каменному коридору.

Арканы были натянуты, как струна: тронь — зазвенят. Витки на них раскручивались, распрямлялись, но крученые волокна не рвались.

— Пошел! Пошел! — покрикивал Сорокин. — Не останавливайтесь! Еще немного-о! Так, так! Стоп!

Арканы ослабли. Ильберс первым перескочил валун. Прямо в глаза глянуло темное отверстие размурованной пещеры. Торопливо, задыхаясь от волнения, он руками стал расширять в нее вход. Тусклый свет ненастного утра проник в каменный мешок и мгновенно вытеснил оттуда многолетний непроглядный мрак. Ильберс заглянул в пещеру и содрогнулся, кожа на его скулах мертвенно побледнела. Он выпрямился во весь рост и, склонив голову, медленно стянул с нее меховую казахскую шапку. Его примеру последовали другие.

…Они лежали рядом, обнявшись, лицом к лицу, как будто заснули совсем недавно. Смерть, которая пришла к ним четырнадцать лет назад, не только не уничтожила их, но сохранила молодыми. Руки, лица, казалось, даже не утратили светло-коричневого загара, были лишь чуть-чуть бледнее, чем им надлежало быть при жизни. Смерть от сравнительно медленного удушья не исказила их лиц. По всему было видно, что жизнь покинула людей не сразу. Какое-то время, осознав безнадежность своего положения, они продолжали не только жить, поглощая строго отмеренный им запас кислорода, но, как ученые, каждый свой последний вдох старались использовать для дела, ради которого сюда пришли. В руке у Дины был зажат фонарик, а рядом с Федором Борисовичем лежали карандаш и тетрадь в клеенчатом переплете.

Ильберс осторожно взял в руки дневник. Листы в нем не потеряли своей эластичности, они были совсем свежими, гибкими и хорошо сохранили на себе записи химическим карандашом. Они были сделаны в основном одним почерком — округлым, женским, но иногда перемежались отдельными вставками, написанными бегло, наспех, с последовательными правками. Той же рукой были исписаны две последних страницы. В этих записях уже не соблюдалось логической последовательности, не было и правок. Рука торопилась успеть записать то последнее, что могло еще пригодиться людям. Последнее, предсмертное…