Эфирное время - Полина Дашкова

– Ну, глядите, – тяжело вздохнул купец, – я хотел с вами по-хорошему, по-соседски, но, видно, не получится. Не такие вы люди.

Купец ушел, не оглядываясь.

– Он наймет бандитов, они перероют весь дом, – задумчиво произнес, глядя ему вслед, доктор, – эта брошь действительно стоит страшно дорого.

– Папа, ты же ее не видел.

– Она к твоей белой блузке приколота. А блузка валяется на стуле в твоей комнате. На портрете эта брошь получилась у Миши значительно лучше, чем твое лицо. Портрет надо убрать подальше, унести куда-нибудь из дома. А брошь необходимо спрятать. За ней придут и перероют весь дом. Возможно, нас с тобой тоже станут обыскивать. Купец за этот камень кому хочешь глотку перегрызет. Миша рассказывал мне историю камня. Он говорил, что это единственная его ценная вещь.

– Он перед смертью просил не отдавать им брошь. Меня не волнует, сколько она может стоить. Мы ведь не станем ее продавать, – медленно произнесла Соня.

Ночью доктор проснулся от страшного шума. В доме ломали дверь. Через минуту послышался сдавленный крик. Кричал фельдшер Семен. Доктор выхватил из-под подушки заряженный револьвер, кинулся наверх, в Сонину комнату.

Соня в ночной рубашке сидела, привязанная к стулу. В комнате находились купец Болякин и его верный шофер-телохранитель Андрюха. Они ожесточенно рылись в Сониных вещах. Шофер коротким финским ножом вспарывал подушки. Купец, сидя на полу, перетряхивал нижнее белье. По комнате летели перья. Доктор направил револьвер на купца. Во всем доме слышались крики, топот.

– Бросьте, Константин Васильевич, – покачал головой купец, – моих людей здесь слишком много. А помощи вам ждать неоткуда. Власти никакой теперь нет. Я предупреждал, чтобы вы отдали по-хорошему.

Доктор опустил револьвер. У него перед глазами белело Сонино лицо. К ее горлу был приставлен короткий финский нож. Шофер Андрюха молча глядел на доктора. В левой руке он сжимал пистолет.

– Может, все-таки скажете? – спросил купец, не вставая с пола и продолжая перетряхивать белье. – А то ведь придется Софье Константиновне больно сделать. Я говорю, людишек моих здесь много. Мы – не уйдем, пока не отыщем брошь. В последний раз предупреждаю, отдайте по-хорошему, а то ведь поздно будет.

– Тихон Тихонович, дымом пахнет, – подал голос Андрюха.

Дверь распахнулась, в комнату ввалился огромный солдат-дезертир, племянник кладбищенского сторожа, огляделся дики – ми красными глазами, открыл рот и рухнул прямо на купца. Из рассеченной головы пульсирующей широкой струёй била кровь. За ним стоял фельдшер Семен с топором. Купец вскрикнул, Андрюха рефлекторно кинулся к нему, доктор выстрелил и попал шоферу в затылок. Купец забился, придавленный двумя огромными телами. Внизу что-то страшно грохнуло, послышался отчаянный матерный вопль, Тяжелый быстрый топот.

– Константин Васильевич, горим. – крикнул фельдшер. – Там еще двое, я их запер, но, видать, выбрались. Надо уходить.

Доктор схватил ножницы с туалетного столика, разрезал веревки.

– Соня, прикрой лицо, не дыши дымом, – он нащупал на полу пистолет, выпавший из рук шофера, кинул его Семену, – надо их отогнать.

– Да удрали они, небось не дураки, скоро крыша рухнет!

Однако топот и мат приближались. На дороге в дыму возник огромный силуэт, прозвучал выстрел. Первый бандит упал, но тут же поднялся, за ним влетел второй. Захлопали выстрелы, стрелять приходилось наугад, дым ел глаза, ничего не было видно.

– Помогите, – сдавленно кричал и плакал купец, – помогите вылезти! Ноги! Не могу, помогите! Софья Константиновна, голубушка, спасите меня, старого дурака, очень больно, обе ноги сломаны…

Старый деревянный дом был уже весь охвачен пламенем. Соня, кашляя и щурясь, на ощупь подобралась к Тихону Тихоновичу, заваленному двумя огромными телами, протянула ему руку:

– Держитесь, вылезайте!

Он вцепился в ее запястье мертвой хваткой и прохрипел:

– Не пущу! Заживо сгоришь! Где камень?

Тем временем один из бандитов набросился на доктора, другой на фельдшера, в маленькой задымленной комнате четверо дрались насмерть, и нельзя было понять, кто кого одолевает.

Соня попыталась выдернуть руку, но купец держал очень крепко, тянул к себе. Она уже захлебывалась кашлем от дыма и только успела отчаянно, из последних сил крикнуть:

– Папа!

Ее крик как будто придал сил Константину Васильевичу. Ему удалось рукоятью пистолета садануть одного из бандитов в висок. Сверху угрожающе затрещало, стало слышно, как валятся балки на чердаке Бандит вышиб головой окно, спрыгнул со второго этажа, бросился в рассветный туман. В револьвере, который успел подобрать фельдшер, остался последний патрон.

– Камень, – бормотал купец сквозь кашель и стон, – где брошь? Отдай! Не твое!

– Соня, ты где? Отзовись, Соня! Хлопнул выстрел, так близко, что Соне показалось, выстрелили в нее. Она уже не могла дышать от дыма, плохо соображала, в горле так першило, что вместо крика получился слабый, хриплый шепот:

– Папа!

Через секунду она почувствовала, что купец обмяк. Она изо всех сил старалась высвободить руку. Тихон Тихонович был мертв, но продолжал держать Соню. Пальцы его свело. Доктор нашел Соню, пытался на ощупь разжать пальцы, освободить ее запястье, но не мог.

– Ай, хватит! – гулко простонал подоспевший фельдшер и рубанул по мертвой руке топором.

Наконец все трое выбрались из пылающего дома. Уже рассвело. Соня едва держалась на ногах. С диким грохотом и треском обрушилась крыша, полетели искры.

Соня потеряла сознание.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

– Я задержусь после эфира, – сказала Лиза, целуя мужа на прощанье, – надо обсудить кое-какие проблемы с начальством.

– Почему обязательно ночью?

– Ты же знаешь, на телевидении нет ночи, нет дня. Сплошной производственный процесс.

От собственного вранья у нее запершило в горле. «Хватит, . – подумала она с раздражением, – это в последний раз».

Дело было не только во вранье. Она уже привыкла выдумывать уважительные причины и достоверно объяснять, почему вернется не в два часа ночи, а в шесть утра. Но сейчас впервые она поймала себя на том, что вовсе не хочет ехать к Юре. Она знала, что там ее ждет тягостный бессмысленный разговор. Ради этого было совсем уж глупо и обидно врать мужу.

В Останкино все продолжали судачить о смерти Артема Бутейко. Это уже перестало быть главной темой разговоров, однако появление Лизы сразу освежило в памяти трагическое событие недельной давности. Она ловила на себе осторожные косые взгляды.

Говорили, что вроде бы убил Артема его старый приятель, одноклассник, которому Артем не возвращал долг. Поначалу у следствия не возникло никаких сомнений, убийцу взяли прямо на месте преступления, однако что-то там застопорилось, застряло, нескольких операторов и администраторов допрашивали оперативники и следователь.

– К тебе еще не обращались по поводу Бутейко? – спросил Лизу директор новостийной программы. – А то ведь наверняка нашлась какая-нибудь сволочь, которая проболталась о ваших особых отношениях.

«Почему сволочь? Почему проболталась? – подумала Лиза. – И какие у нас были особые отношения? На телевидении подобная вражда, тайная и явная, – вполне обычное дело».

– Нет. Ко мне не обращались.

– А, ну-ну. Жди привета из прокуратуры. Как там Канада? Ты хорошо отдохнула на конференции?

Она отработала эфир, села в машину. Ей нравилось ездить по пустым ночным улицам. Дорогу она знала наизусть и отдыхала за рулем. Совсем недавно, всего лишь пару недель назад, именно здесь, на перекрестке, в конце Шереметьевской улицы, остановившись ночью на светофоре, она заметила в соседней машине рядом с водителем знакомый профиль. Ей показалось, в «жигуленке» ехал Артем Бутеико.

Подъезжая к Новокузнецкой, она увидела ту же машину, и вдруг пришла в голову совершенно дикая мысль, что Артем следит за ней. А она, между прочим, направлялась к Юре.

«Он, конечно, сумасшедший, но не до такой степени, – подумала она, – неужели ему не достаточно постыдного шоу, которое он устроил с моей мамой? Неужели не сыт еще?»

Она хорошо изучила характер Бутеико и понимала, что гадить он ей будет долго и серьезно, при всякой возможности. Ничего удивительного, если завтра в его ночной программе появится сюжет о ее тайном романе. Но откуда он мог узнать? Нет, это ерунда. Никто не знает, да и машина не обязательно та же, мало ли в Москве вишневых «жигулят»?

Во дворе она огляделась, но никого, кроме Юры и Лоты, не увидела.

Сейчас, подъезжая к перекрестку, она думала о Бутеико. Как, в сущности, глупо он жил и как рано, как нелепо погиб. Про него многие говорили, что он «допрыгается». Но вряд ли за те мелкие пакости, которые он делал, его могли убить. Он подглядывал в замочную скважину и охотился за чужими тайнами, в основном любовными. Однако в наше время знаменитости обоего пола с восторгом трясут перед многотысячной толпой грязными простынями двадцатилетней давности, несут свои замаранные постельные принадлежности, как транспаранты на праздничной демонстрации. Темой очередного интервью становится какой-нибудь роман, о котором. забыли рассказать в прошлом интервью. Не стесняются называть имена бывших постельных партнеров и партнерш, при этом не спрашивая их разрешения, не заботясь о том, нужна ли им и их семьям эта пикантная правда.