Распутин-1917 (СИ) - Васильев Сергей Александрович

Если внимательно проанализировать процесс курощения плюшевого Никки, никакой принципиальной разницы с низвержением “сатрапов” Милошевича, Хусейна, Каддафи не найдёте. Всё начиналось попытками подружиться с англосаксами, продолжилось очень похожими управляемыми массовыми волнениями в столицах, а финиш… Впрочем, в феврале ещё ничего не закончилось, и Джордж Лэнсбери, главный редактор “Дейли Геральд”, чрезвычайный полномочный представитель лондонского Сити, с нескрываемым удовольствием наблюдал, как толпы покорно подчиняются заголовкам в средствах массовой информации, проявляя чудеса управляемости там, где любой публичный политик потерпел бы позорное фиаско.

28 февраля стало ясно, что поднятое цунами не остановить, и некоторые досадные огрехи никак не повлияют на конечный результат. Отдельные штрихи, как тёмные пятна на поверхности Солнца, омрачали парадную картину торжества гибкой, мягкой силы над косным неповоротливым государственным аппаратом. Нюансы. Оттенки красного. В другое время Джордж не придал бы им значения, но его сегодняшняя миссия в Петербург заключалась именно в том, чтобы подмечать провалы и шероховатости, анализировать их, постараться определить источник помех и ликвидировать. Тогда сэр Лайонел Ротшильд по достоинству оценит старания Лэнсбери, вознаградив их с королевской щедростью, в том числе и руками самого короля.

Досадные огрехи в атмосфере общей эйфории не замечались восторженными обывателями, поглощёнными liberté, égalité, fraternité. А для Джорджа Лэнсбери они — как песок в глазах.

Не удалось разгромить тюрьмы и выпустить заключённых с помпой, пожарами, красными флагами над поверженными узилищами и последующим подключением уголовников к бесшабашным тотальным погромам. “Кресты” и Литовский замок отбились, использовав один и тот же нечестный приём, сманив большую часть собравшейся толпы перспективой разграбления винных складов, разгромив и рассеяв оставшихся без прикрытия боевиков. Серьёзно пострадали обе специальные штурмовые группы. Потрёпанные, они всё же смогли организованно отступить. Смельчаки, решившие пойти на штурм полицейского архива, сгинули полностью. Можно было перегруппироваться и повторить акцию, но чертиком из табакерки выскочил грузин-большевик, обошёл со своей дружиной места заключения и вывел всех политических, оставив уголовников в острогах и лишив таким образом революцию самых радикальных и брутальных активистов. Зато авторитет РСДРП(б) и лично товарища Сталина взлетел до небес, затмив разом все левые партии. А это не было учтено никакими планами!

Несомненные успехи на всех направлениях борьбы с царским режимом смазывались отсутствием значимой, правильной сакральной жертвы. Она обязательно должна появиться ради аршинных заметок в вечерней прессе, пышных похорон мучеников и следующей серии статей, заранее подготовленной для передачи в тираж. Но ничего хоть отдаленно похожего на “Кровавое воскресенье” организовать так и не удалось. На Знаменской площади, где собрались все ведущие репортеры крупнейших газет, ожидаемое масштабное кровопролитие превратилось в конфуз. Кто-то выдал солдатам “варёные” патроны, и вместо разящих залпов зеваки услышали холостые щелчки, а в объективы фотокамер попали беспомощные растерянные лица гвардейцев при виде стремительно накатывающей толпы демонстрантов.(*) Волынский полк, изрядно помятый и отпущенный в казарму под обещание не покидать её в ближайшие пять дней, смотал удочки под свист и улюлюканье митингующих, выместив обиду на начальнике, капитане Лашкевиче, и призвавшем бунтовать унтере Кирпичникове. И тот, и другой числятся без вести пропавшими.

С правильной, своевременной жертвой у сценаристов революции Красных Бантов пока не сложилось, зато опять получилось у Сталина, организовавшего похороны погибшей семьи городового и произнёсшего перед рабочими проникновенную речь о недопустимости самосуда над полицейскими.

— Пролетарская революция — это не тать, — говорил большевик притихшей толпе, — она не должна врываться по ночам в мирные дома и убивать ни в чем неповинных домочадцев. Пролетариат не воюет с детьми, даже если это дети классовых врагов. Городовой — тот же бесправный наёмный работник, выполняющий предписания работодателя, как рабочий, вытачивающий деталь по чертежам конструктора. Хотите, чтобы он делал что-то другое — предложите ему новые чертежи, поставьте иные задачи. Но убивать-то зачем? Что это породит, кроме страха и злобы с одной стороны, безнаказанности и вседозволенности — с другой? Какое светлое будущее можно построить на костях невинных?

Прогрессивная общественность ожидаемо вскинулась, яростно обличая полицию во всех смертных грехах и предлагая лишить “псов царского режима” всяческих человеческих прав. Но после похорон убитых детей эти заявления выглядели настолько людоедскими, что их не разместили даже радикальные газеты. Других мер, кроме злобного шипения, никто не предпринял. По заводам и фабрикам прокатилась волна митингов, забил фонтан резолюций, и на следующий день городовые вышли на работу вместе с пролетарскими патрулями. Полицейскую форму тоже украшали красные банты, что не лезло ни в какие ворота. Развод производил лично генерал Волков, спасённый рабочим патрулём, когда его, 70-летнего старика выволокли из здания губернского жандармского управления и устроили показательный суд линча.

Джордж прочитал донесения, сделал пометки на городской карте, подчеркнул фамилию Сталин, поставив возле неё три жирных вопроса. “Новая фигура на шахматной доске, неизвестная и опасная”, - пробормотал он, не спеша оделся и вышел на свежий воздух.

Город притих, прислушиваясь к собственному бурлящему чреву, внешне ничем не выдавая волнение и страх. Революционная ситуация застыла в хрупком и нервном паритете. Полиция, не имея сил и воли для противодействия, не мешала разорять то, что не удалось отстоять в первую ночь, восставшие не лезли туда, где чувствовали непреклонную решимость не подчиняться уличной вольнице. Винные склады пали. Арсенал, Петропавловка, Кресты и Литовский замок, куда были стянута вся городская полиция, отбились. На тротуаре валялись сбитые вывески с надписями «Поставщик двора». Городовой на углу и патруль у костра, сложенного из деревянных двуглавых орлов, украшавших обувной магазин «Г.Вейсъ». Тут же, на Б.Конюшенной нумер 17, афишная тумба с рекламой, будто из другой жизни: “Сплендид‑палас — сегодня артистка Франции Габриэль Робин в драме «Уснула страсть, прошла любовь». Пассаж — «Ночная бабочка» — в главной роли знаменитая артистка Италии красавица Лидия Борелли! Небывалая роскошь постановки. Богатые туалеты. Последние моды Парижа. Приглашается публика из восставшего революционного народа.”

Неторопливо, с достоинством процокала казачья сотня. На втором этаже фешенебельного доходного дома нервно задёрнулась занавеска. В тот же день Татьяна Мельник-Боткина, дочь лейб-медика, сделала запись в своём дневнике:

«…Происходящее было жутким. Солдаты с криками грабили лавки и магазины, начиная всегда там, где были вино и водка. Уже с раннего утра солдаты были совершенно пьяны. Неужели это были те же самые люди, которыми мы восхищались несколько месяцев тому назад? Теперь это была банда воров, оборванных, нахальных зверей. <…>

Внезапно мы увидели казаков из личного эскорта Его Величества. Они проехали мимо, великолепные, как всегда, только на их шапках, на красивой форме и на гривах коней — всюду были красные кокарды и красные банты! Они проезжали мимо, улыбаясь пестрой толпе. Я была возмущена. Они, право же, заслуживали виселицы. Бесконечное доверие и необычайный комфорт, которым они пользовались на Царской службе, — как за один день все это можно было забыть!?»

После первой сшибки наступила оперативная пауза. Все ждали встречного хода противной стороны. Никто не хотел рисковать и отдавать инициативу. На окраинах появились первые баррикады, рабочие захватывали предприятия. В стачке уже участвовало около трёхсот тысяч человек. Политики привычно отделывались меморандумами и резолюциями.