На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев

Восемь часов труда – это минимальный срок. И я, при своей сноровке художника, едва успел окончить работу минут за десять до звонка. Голова гудит, руки онемели, но на душе отрадно – я не только справился с задачей, но справился с ней легко и свободно. Сегодня мы сдаем экзамен за должность адъютанта старшего батальона. Следующий экзамен по штабной специальности нам предстоит сдавать за должность на ступень выше, и при аттестации не исключена формулировка: «Может быть использован с повышением». Я, естественно, на подобную характеристику не рассчитываю – я всего лишь лейтенант, и мне только 21 год.

14 декабря. Экзамены окончились. Предстоят практические полевые учения, где нам надлежит работу, проделанную в классе, выполнять и осваивать на открытом воздухе, в условиях «предельно приближенных к боевой обстановке». А тут еще встали мои часы. На учениях по штабной специальности без часов как без рук. Попробовал договориться с мастером – заломил цену: 1700 рублей за ремонт. Отказался.

31 декабря. Канун Нового года. Купили парадный ремень с портупеей и латунной пряжкой за 650 рублей. Слушатель из соседнего взвода, продавший мне ремень, сказал, что получил его в канун парада на Красной площади 7 ноября 1941 года, участником которого он был. «Мне очень жаль его, но мне нужны деньги», – сказал он.

В столовой праздничный ужин, к наркомовским ста граммам добавили из «Военторга». В клубе и офицерском собрании много городских девушек.

В уголке сиротливо прижалась к стене Лера Мухина. Мне ее стало жаль, и я силком вытащил ее в круг танцующих. Танцевал я и еще с кем-то, но без радости и удовольствия. Шутил, острил, а сам думал о днях, проведенных с Клавдией. Она и теперь в городе. Но то, что нас некогда связывало, нечто невещественное – разорвано, перерублено. Быть может, впервые в эту новогоднюю ночь осознал я в полной мере роковую необратимость всего совершающегося в этом мире. В час ночи начался концерт артистов местных театров. Актеры, особенно мужчины, да и зрители тоже в сильном подпитии. Это никого не смущает, все чему-то смеются, радуются, веселятся. В фойе гремит джаз. Чувство одиночества и тоски начало душить меня. Я вышел на воздух. Небо усыпано множеством сверкающих звезд. Танцы продолжались до четырех утра. Потом все пошли в город провожать знакомых девушек, дурачились, кидались снежками. Будто и не было войны.

1 января 1944 года. Побудки не было. Встали все поздно. Кабана в роте не видно, и в столовую шли поодиночке. В клубе танцы под радиолу. В столовой после обеда концерт вчерашних артистов, которые уже и сегодня успели изрядно хлебнуть. Зрители в большинстве тоже на взводе.

После обеда пошел в город поздравить Марию Ивановну Евсееву, приютившую нас с Лапиным в первый день нашего пребывания в Боровичах. Потом Лапин предложил мне зайти к его знакомым по фамилии Мошко, где по соседству жил часовой мастер. Мы быстро сговорились, и он пообещал исправить часы за триста рублей. Это меня устраивало, и я дал задаток.

В казарму вернулись к вечеру. В клубе еще танцевали, а в спальнях было тихо и пусто. Не дожидаясь отбоя, я завалился в постель и заснул.

8января. На утренней поверке сообщили, что дата выпуска перенесена с 18 января на 18 февраля. Программу обучения мы выполнили, и все наши занятия теперь будут состоять из тренировок по решению штабных оперативно-тактических задач. Введены регулярные вечерние прогулки на лыжах. Многие использовали это время для посещения своих городских знакомых. Мне в городе ходить было не к кому.

12 января. Поднялась температура, и я слег в постель. Врач выслушал и сказал: «Грипп», прописал какие-то порошки и не велел выходить на улицу. Лежу, читаю. Книги носит из библиотеки офицерского собрания Лера Мухина. Давно не читал я столько беллетристики. Осилил первый том «Тихого Дона», «Мещанское счастье» Помяловского, отдельные вещи Мопассана, Толстого и Вальтер Скотта. «Чтение – это все-таки одно из величайших эстетических наслаждений», – записал я в тот вечер.

14 января. Утром объявили о переходе в наступление войск Волховского фронта. Слушатели, в большинстве «волховчане», встретили сообщение громогласным «ура» и, схватив нашего толстяка-замполита, стали его качать. Он, бедняга, краснел, отдувался, но и смеялся со всеми вместе.

16января. Всем взводом, во главе с майором Яковлевым, мы отправились к местному фотографу-инвалиду, и он на улице, около своего дома, сделал групповой снимок. Память об академических курсах в Боровичах.

17 января. На отделении ЧП – чрезвычайное происшествие. Перед строем всего личного состава слушателей совершалась церемония разжалования одного из офицеров параллельной роты. Вина его состояла в том, что под Новый год откусил нос начальнику комендантского патруля.

Наш слушатель мирно брел в новогоднюю ночь из гостей к себе в казарму. Но путь ему преградил комендантский патруль, который, как и везде, «имеет зуб» на представителей воинских частей гарнизона. Патрульные схватили нашего слушателя, скрутили ему руки и начали бить, благо их было числом поболее. Слушатель как-то изловчился и вцепился зубами в нос начальника патруля. И каким-то образом откусил его. Состоялся суд, вынесший приговор: «Разжаловать в рядовые и отправить с маршевой ротой на фронт». В последнем слове подсудимый сказал: «Офицерские погоны вырастут, а вот нос у этой тыловой крысы не вырастет никогда».

Слушатели перестали ходить в одиночку, а завидя комендантский патруль, озорно кричали: «Эй вы, берегите носы!»

20 января. Наше отделение выводят на месяц в зимние подвижные лагеря. Из Боровичей путь лежит на север через населенные пункты Греблыш, Бабино, Юрино. На тринадцатом километре колонна лыжников сворачивает на Дудино и далее по проселку на Лягково. Перейдя по льду речку Услуку, приняли вправо и расположились лагерем в лесу, километрах в двух восточнее Сушилово. Это места, некогда исхоженные знаменитым детским писателем Виталием Бианки и так поэтически описанные им в своих рассказах и повестях.

В высоком еловом лесу, густом и сказочно-прекрасном, сразу же выкопали землянку на взвод, то есть на 26 человек. В плане землянка – удлиненный прямоугольник, в середине прохода три железных печи, а по обе стороны – нары. Крыша землянки бревенчатая, двускатная. Рубили лес, заготовляли плахи, вязали углы – всё сами. Сухостоя на дрова вокруг достаточно, и нет нужды страдать от холода. По замыслу начальства, обстановка предполагаемых учений должна быть предельно приближенной к условиям фронта, разве только без стрельбы.

24января. К вечеру закончили отделку блиндажа. В печурках запылал веселый огонь, кипели котелки с чаем. А мы лежим