Волшебная сказка Нью-Йорка - Джеймс Данливи

Корнелиус Кристиан стоит под невидано звездным небом. На вершине холма. По рельсам проносится, грохоча, залитый светом трамвай. Холодный воздух пахнет морозцем. Лето кончилось. Игры, в которые мы играли на задних дворах. Засовывая монетки в щелку у нее под платьем. В них теперь уж не поиграешь, теперь она выросла и стала красивой. Сам готовил себе бутерброды к школе, с ореховой пастой и джемом. А приемная мать приглядывала, чтобы я не резал хлеб слишком толсто. И никто никогда не водил меня в ресторан. Я полагал, что это такое особое место, куда пускают одних богачей. Мне в него не попасть. И вот оставил ее. А путь отсюда без маминой машины неблизкий.

Кристиан шагает по гальке. Насыпанной поверх шлака и пепла. И добравшись до кустиков. Из которых взметаются розовые и фиолетовые цветы, опускается на колени близ распахнутого крошечного окошка. Весь огромный зал как на ладони. С подпираемым бледно-желтыми дорическими колоннами потолком. Под которым меня наградили шиканьем, шипом и фразами вроде а ты кто такой.

Шарлотта Грейвз понуро сидит за столом. Над мягкой и округлой его белизной. Мимо с нагруженными в кухне подносами пролетают лакеи. Двое из них чего-то ждут, перешептываясь. Она оборачивается, чтобы взглянуть на пустую лестницу. По которой я удалился. Покусывает губы. И ногти, покрытые розовым лаком. Она была первой, кто показал мне, что на моих имеются лунки. Касается пальцем разложенных по скатерти столовых приборов, одного за другим. Вновь поднимает глаза. На лакеев. Которые отворачиваются, унося поднятые над плечами блюда в следующий зал. Где обитают веселые люди, те, что получше нас, где смех прокатывается по их разгульной толпе. Следовало настоять, чтобы и нас туда провели. Моя есть султан. Разящий наповал. Когда б не рука. Я бы привел это заведение к покорности, внушил бы ему глубокое уважение и заодно обратил в христианство.

Шарлотта Грейвз, подняв широкополую соломенную шляпу. Водружает ее на соломенно-светлые волосы. Одинокая мышка. Забежавшая в просторное выкошенное поле. Подходит метрдотель. Останавливается. Выправляя манжеты из рукавов. Парящий ястреб. Голова ее поднимается. От черных туфель и брюк. К сияющей белизной груди и лицу.

— Не желает ли мадам, чтобы ее обслужили.

Шарлотта Грейвз качает горестной головой. Слабые плечи, похожие на два птичьих крыла. В восьмом классе школы. Она крошечным бумажным клинышком сложила записку. Отдала ее Мигеру, чтобы тот отдал мне. В ней было сказано, я тебя люблю. И после этого я уже не нуждался ни в отце, ни в матери. Ни в чьей либо еще любви.

— Могу ли я что-нибудь принести вам, мадам. К примеру, воды.

Волосы Шарлотты сияют. Вымытые в пиве. Полная раковина. Улыбалась, рассказывая мне. О том, сколько банок я мог бы выпить. Пенистого, холодного, упоительно вкусного пива. Шарлотта сидит, неподвижная и безмолвная.

— Не желает ли мадам съесть омлет. Блинчики «сюзет». Бифштекс. В таком случае, возможно, мадам, соблаговолит выслушать наши объяснения.

Шарлотта кивает, вверх, вниз. Я обошелся с ее любовью надменно. Я посмеялся над ней. Безжалостный, я сказал, я тебя не люблю. Она покраснела. И убежала по улице, как бегают девушки. Прижимая локтями учебники. Так поступать можно лишь с теми, кто покрасивее. А я поступил так с ней, и она заплакала.

— Видите ли, мадам, у нас имеются некие неписанные правила. Подразумевающие, что те, кто приходит сюда, подразумевают их. Мы не против того, чтобы человек посещал места, не относящиеся к естественной среде его обитания. Мы стараемся, чтобы такие люди чувствовали себя у нас, как дома, мы не внушаем им мысли, будто им здесь не место. Может быть, мадам, желает перебраться в другой зал.

Шарлотта покачивает головой, вправо, влево. Вот ведь сукин сын. Что он о себе возомнил. Выбрал противника по плечу, прыщ злокачественный. Робкую, невинную девушку, над которой он может изгаляться, как хочет.

— Мне не хотелось бы ранить чувства мадам, но если мадам будет угодно выслушать мое мнение, я скажу, что мадам избрала неподходящего спутника. Мы ожидали, когда он уйдет. У нас немалый опыт, мы сразу видим кто есть кто. Ни один джентльмен не позволил бы себе подобного поведения в присутствии дамы. Он кричал, требуя, чтобы его обслужили.

— Потому что вы к нам не подходили.

— О нет, дело вовсе не в этом.

— Именно в этом.

— С дозволения мадам, у нас тут много таких перебывало. Мы хорошо знаем людей подобного сорта. По всему видать, что он, как говорится, вырос в другом квартале.

— Мы выросли в одном.

— Послушайте, мы понимаем, что вы испытываете по отношению к нему некое подобие лояльности, но я не хотел бы, чтобы меня заставили пересчитывать дома, стоящие между его кварталом и вашим. Девушки вроде вас вправе рассчитывать на знакомство с самыми лучшими мужчинами. Для чего следует лишь почаще бывать в заведениях вроде нашего.

— Нет, спасибо.

— Я смотрю, малышка, на вас не угодишь. Вы не будете возражать, если я скажу вам пару слов личного свойства. Понимаете, я сразу увидел, что вы происходите из хорошей семьи. Вы только поймите меня правильно. Но платье, которое вы надели, выглядит так, будто оно принадлежало вашей бабушке.

Шарлотта Грейвз складывает хрупкие крылья. Цветок жимолости, закрывающийся на ночь. Когда подступают холод и мгла. В ушах у меня гудит. Робкие души, летите на небо. Вознеситесь над всяческим злом. Подальше от этого гада, терзающего ее.

— Бросьте, малышка, я всего лишь стараюсь помочь вам с честью выйти из дурацкого положения. Вы меня неправильно поняли. Насчет платья я просто-напросто пошутил. Будь по вашему, оно вам идет. Но девочка вроде вас нуждается в хорошей оправе. Самое лучшее, когда ее часто видят в обществе мужчины, у которого денег куры не клюют. Ну чего вы, я же не сказал, что у вас такой вид, будто вы только что выскочили из антикварной лавки.

— Сказали.

— Да нет. Вы отлично смотритесь. В вас есть изысканность. А этот ваш малый, вы меня простите, но он ни дать ни взять какой-то замызганный мексикашка.

Шарлотта Грейвз вновь опускает голову. Плечи ее медленно вздымаются. Океанские волны, тягостно ухающие под раскаленными небесами. Каждому людоеду. Только и подавай смиренных и слабых.

— Эй, да чего я такого сказал. Вы что, поплакать надумали. Не плачьте. Я ведь чего говорю. Ничего я не говорю. Ну, что я такого сказал, объясните.

Мажордом распрямляется, оглядываясь по сторонам. Манит рукой лысоватого лакея, стоящего в дверях буфетной.

— Послушай, Гарри, я не знаю, что мне с ней делать.

Семеня, приближается Гарри. Колыхаясь на плоскостопых и косолапых ногах. Оглядывает Шарлотту Грейвз. Волосы, спадающие на спину длинными, лоснистыми, подвитыми прядями. Хрупкие руки. Мягкую кожу. Вязанное, алебастрово-белое платье.

— Оставь малышку в покое. Пусть выплачется. Ну-ка, малышка. Вот вам полотенце. Не переживайте так, все в порядке. Вас тут никто не обидит. Чего ты к ней прицепился. Не видишь, она плачет.

— Это все из-за ее ухажера.

— Ну, ухажер, ну и что. До слез-то малышку зачем доводить.

— Я пытался наставить ее на истинный путь.

— Ну еще бы, ты же у нас крупная шишка, тебе все пути видать. Какого черта ты лезешь не в свое дело.

— Она пришла сюда с ухажером, по которому сразу видно, что он дешевка. Я таких за милю чую.

— И что из того. Кто к нам еще-то ходит, одни дешевки.

— Гарри, мальчик мой, это ты мистера Ван-Гроба и его гостей называешь дешевками.

— Да, Фрицик, мой мальчик, именно их я называю дешевками. А кто он, черт побери, такой. Тоже мне, персона, гондоны он делает.

— Попридержал бы язык при женщине. Мистер Ван-Гроб известный филантроп.

— Ты его только титулами не награждай. Гондоны он делает и все.

— Гарри, мальчик мой, ты это уже говорил, не надо повторяться.

— А мне нравится, как это слово звучит, Фрицик, мой мальчик.

— Ну ладно, я занят. Я как-никак мажордом. Нам следует убрать этот столик.

— Почему бы тебе не оставить малышку в покое.

— Нам следует убрать этот столик.

— Мы разве кого-нибудь ожидаем. Зачем нам столик.

— Послушай, Гарри, мальчик мой, кто здесь распоряжается, ты или я.

— Нет это ты послушай, Фрицик, мой мальчик, оставь малышку в покое, я тебе говорю.

— А я приказываю тебе убрать все с этого столика.

— Мне казалось, ты хочешь помочь малышке.

Фриц задирает подбородок и машет раскрытой кверху ладонью в сторону содрогающейся Шарлотты Грейвз.

— Она все еще думает, что парень, который ее бросил, что-то собой представляет. А он дешевка. Дешевая мелкая душонка.

— Ну вот что, Фриц, кончай. Ты обижаешь малышку.

— Любая малышка, которая ходит с такой дешевкой, заслуживает, чтобы ее обижали.

Гарри делает шаг вперед, вплотную приближая задранное лицо к кончику Фрицева носа.

— Еще раз тебе повторяю, Фрицик, мой мальчик, угомонись. Может, ты тут и распоряжаешься. Но малышке ты досаждать больше не будешь. Потому что я тебе врежу. Есть такое слово. Когда-нибудь слышал его.