Год людоеда. Игры олигархов - Пётр Кожевников

— Я ж тебе жизнь спас, ехидна! — сдавленным голосом с явным усилием в каждом слоге процедил бомж, продолжая лежать на спине со скрещенными на груди, очевидно, сломанными руками. — Убивать будешь?

— Ничего, ничего, — успокаивающим голосом произнес Игорь и навис над тяжело дышащим Поликарпом. — Все там будем!

— Будь ты проклят! — выдохнул Поликарп прямо в лицо Кумирову, даже не пытаясь или не имея сил сопротивляться. — Дьявол!

Игорь успел заметить, что из беззубого рта бомжа совершенно не воняет, а пахнет словно парным молоком. «Как у ребенка», — мелькнуло в голове Кумирова. Он занес правую руку и ударил лежащего кулаком, словно молотом, по лицу, потом ударил левой, и так, чередуя руки, разбивал истекающее кровью лицо.

Глава 44. Слезы Людоеда

Наступал момент, когда он уже не мог найти себе места. Ему казалось, что он сейчас взлетит, станет невидимым, исчезнет! Что-то неизбежно должно было вскоре произойти, случиться, — так не может долго продолжаться! Он просто не выдержит наркотического кошмара, пьянящего все его существо! Тело начинает бить тревожная дрожь. Если ему сейчас потребуется кому-то что-то членораздельно сказать, это вряд ли получится: слова и даже буквы путаются и слипаются, словно ветви и листья на сумасшедшем ветру. До его слуха доносятся стоны и вопли. В памяти всплывают моменты утоления им своей страсти, и эти сладостные и одновременно отвратительные его взору картины переплетаются с фантазиями о несбывшемся или грядущем. Его тело покрывается испариной, и вот уже по его лицу градом стекает пот, мгновенно взмокшая одежда липнет к раздраженному телу. Во рту появляется приторный вкус, слюна становится вязкой и обильной. «Мед, это — мой мед, это — мое проклятье!» — повторяет про себя в эти минуты человек, прозванный Людоедом Питерским.

Если это мучительное состояние застает его дома, то он подходит к окну, выглядывает за его пределы и выбирает себе жертву, предвкушая опасную и захватывающую охоту и неизбежную победу. Он привык смотреть на людей как на двуногую дичь, ощущая себя охотником. Как сладок ему страх в глазах испуганного, беспомощного существа, еще мгновение назад смотревшего на него самоуверенно и даже нагло. Уж он-то знает, что важны не юность и красота его добычи, а степень ужаса и боли, которые он заставит испытать того человека, попавшего в его ловушку. Пусть им окажется невероятный уродец, инвалид, но эти сорняки человечества еще больше цепляются за свои никчемные жизни! Как они страдают, когда понимают, что обречены! Понимают, но не верят очевидному — приближению мучительной смерти!

Настроение его постоянно меняется. Душераздирающее уныние сменяет истерическое ликование, полную бесконтрольность сменяет тотальная подозрительность. Иногда ему даже кажется, что все вокруг уже давно осведомлены о том, что именно он и есть один из символов его с детства любимого города, что именно он и есть чудовище по прозвищу Людоед Питерский. Да, порой он действительно вполне отчетливо различает осторожные полуулыбки на лицах окружающих его людей и даже улавливает двусмысленные фразы, — они, наверное, пытаются обращаться с ним как с больным, но он-то абсолютно здоров! То есть у него, как и у любого другого человека, случаются простуды, неврозы, проблемы с желудком, но с головой-то у него пока что все в порядке! Он — адекватен! Те, кто считает, что он немножко «того» и поэтому совершает вещи, которые доставляют беспокойство другим людям или их близким, — все они очень опасно заблуждаются! Да ведь его так называемые жертвы, а по сути, всего лишь материал, которым давно переполнена планета, вполне заслужили то, на что он их так бесстрашно обрекает! Они даже сами просят его особым и не всем понятным образом помочь им решить накопившиеся у них вопросы к мирозданию. Так уж устроен мир: кому-то дано право распоряжаться чужими судьбами, и он — чего, между прочим, никогда ни у кого не просил — оказался в числе избранных. И его жертвы тоже, по-своему, относятся к избранным, только их очень много, а он — один! Он имеет на это право, и он может это совершить!

Что же вы, господа охотники на людоеда, неужели бы отказались вволю насладиться смертным страхом какой-нибудь морщинистой, с лицом словно стянутым клеем, старушонки? Мало пожила? Сносной жизни не видела? А он-то здесь при чем? Это разве его проблемы?! Его долг — отправить грешную душу в другое измерение. Какое? Ему этого пока не дано знать. Он знает только то, что вначале жертву нужно очистить, омыть… собственной кровью.

Иногда ему хочется выйти на какую-нибудь самую людную площадь, да хоть и на Дворцовую, причем где-нибудь в белые ночи, а еще лучше во время ответственного парада, и объявить себя: вот он я, греховный, навеки отверженный, истязатель и пожиратель людей, безропотный слуга Люцифера! Так-то ему и поверят! Лет пять еще протянут со следствием, все перепутают, а потом признают психически ненормальным или просто выскочкой, эдаким оригиналом, решившим привлечь к себе внимание отечественной и мировой общественности. То-то и оно, что люди не понимают правды, а сами стараются все извратить и запутать. А зачем? Да все лишь затем, что так проще самим грешить и безбожничать!

Кто бы знал, сколько он за эти годы перечитал книг и переговорил с теми, кто мог хоть что-то прояснить в его трудной судьбе! И все впустую! Что они понимают, эти психиатры, следователи и тюремные надзиратели?! Что понимают судьи и прокуроры?! Ничего они толком не понимают, а просто худо-бедно выполняют свою малооплачиваемую работу и даже не догадываются о том, что все их законы и положения давно пора пересмотреть, а при новых установках перво-наперво разделить человечество на тех, кто, грубо говоря, «может», и тех, кто «не может»! Вот тогда наступит другой порядок, правильный порядок, по-настоящему гуманный. Овца — пасись, пока не уволокли на заклание, пес — сторожи, пока зубы не истончают, волк — режь тех, кто слаб и застенчив! И не нужно ни охранять, ни защищать тех овец, которые того не стоят!

А сколько судьи да врачи за все годы человеческих судеб перекалечили? За что сажают? За что лечат? Смешно сказать! Ну растерзал, сожрал кого-то, а кому от этого убыток образовался? Что ж вы, ребята, львов да тигров не судите да не лечите? А орлов, а крокодилов? В природе-то вон как все четко отрегулировано! Да что он, кино про животных не видел? Вон они все рядышком пасутся: и рогатые, и лохматые, а хищники на расстоянии одного ленивого прыжка прохаживаются, словно игра такая в догонялки, — одним словом, кто успел, тот и съел!

Он помнит себя с трех с половиной лет, и уже тогда он, как понял гораздо позже, ощутил свою избранность, во всяком случае, кажется, именно с тех пор чувствовал себя, мягко говоря, не совсем таким, как все остальные детишки. Он помнит, что ему очень нравилось разрушение, он постоянно что-то ломал, хотя его за это довольно сурово наказывали. У него был плюшевый мишка — его любимец и жертва: мальчик ласкал игрушку, спал с ней, а днем жестоко мучил. Даже глаза у Мишки пришлось срезать — это были стеклянные шарики — и нашить кусочки тряпки, потому что несносный ребенок несколько раз разбивал себе об эти глаза свои еще слишком нежные кулачки.

Был случай, когда он умыкнул у девочки-соседки ее любимого пупса и насквозь проковырял игрушке вызывающе выпуклые пластмассовые глаза. Его маленькая подружка горько плакала, ощупывая зияющие отверстия расстроенными пальцами, а он заиндевел в сладостном столбняке и думал, до чего же все это просто — взял да выколол!

А сколько он замучил жучков-паучков?! Как они испуганно дергали лапками и прощально шевелили своими усами? А с каким удовольствием восьмилетний мальчик наблюдал за агонией голубей? Какова была его радость, когда он узнал, что одна из его малолетних подружек ловит голубей, сажает их в картонные коробки из-под торта, а сама водружается сверху? Оказалось, что он — не один, есть еще люди, которые могут и умеют убивать!

А какая тайна смерти открылась ему, когда он стал ловить кошек, закапывать их в землю, оставляя на поверхности только встревоженную голову, и разводить вокруг нее костер! Как смешно и трогательно начинало чихать обреченное животное, как безнадежно выло, задыхаясь в опаляющем мареве, а позже… да, этого ему никогда не смог заменить никакой секс!

Но все серьезное началось гораздо позже. Перед настоящим посвящением он должен был пройти очень ответственные, а для большинства непреодолимые испытания. В четырнадцать лет он понял, что его существование, да и существование остальных людей совершенно бессмысленно: его совершенно не привлекали никакие соблазны, ему хотелось одного — освободиться от своей никчемной жизни! Кому, действительно, все это нужно? Рождаешься, страдаешь, болеешь, боишься и… умираешь. Не лучше ли сразу?