Фантастика - 1979 - Виталий Севастьянов

— Садитесь, здесь сухо.

Лавров сел рядом, качели качнулись…

Кто-то стучал в дверь.

— Да! — крикнул Лавров, вскакивая с кровати. — Войдите.

Пришел сосед.

— Извините, вот это моя кровать? Извините, пожалуйста, а курить в номере можно? Нет, нет, раз вы не курите… Извините, а горячая вода есть? Извините, пожалуйста, вы сейчас не будете принимать душ?…

Лавров сбежал от этого «извините» через пять минут.

Ушел из теплого, уютного номера почти не отдохнувший, злой и хмурый. И погода была под стать его настроению — шел мелкий, почти невидимый и неощутимый дождь. «Как тогда», — мелькнуло воспоминание, и Лавров с удивлением огляделся: да, этот проспект ему был хорошо знаком.

И парк… Парк…

Он перешел проспект, огляделся, увидел широкую аллею, украшенную фонарями в виде белых зонтов, а дальше ноги понесли сами: по аллее до поворота направо, потом еще один поворот… «Детская площадка», — прочел он и через десять-пятнадцать шагов стоял перед качелями под крышей.

«Тут есть детские качели, они под крышей… Посидим?» Он колебался — это было неожиданно, он почти забыл ее голос, не говоря уже о лице… «Садитесь, здесь сухо».

Он сел, качели качнулись… Она, кажется, вскрикнула, а может, ему показалось — все получилось слишком быстро.

Он только почувствовал у себя на подбородке ее мокрые волосы и провел по ним ладонью…

Она не отпрянула, не пошевелилась. Замерла. И он, почти не соображая, что делает, осторожно прикоснулся ладонью к ее щеке.

— Какой вы нежный! — прошептала она тихо, чуть повернула голову, и он на своей ладони ощутил ее губы. — Поцелуйте меня, — прошептала она ему в ладонь так тихо, что он едва расслышал…

Здесь, на качелях, они просидели до глубокой ночи. Шел мелкий, въедливый дождь, но у них под крышей было сухо.

Постепенно смолкли все звуки: сначала музыка, потом голоса людей, потом начал стихать шум машин на проспекте.

И был такой миг, когда она очнулась, отпрянула и спросила, почти выкрикнула с вызовом:

— Я хорошо целуюсь, правда?

Он не стал ей отвечать, а привлек к себе и опять, как в первый миг, осторожно, ощущая дрожь в пальцах, провел по ее мокрой от волос щеке.

— Вы правда нежный, — услышал он шепот, и этот доверчивый шепот вдруг отдался в его сердце болью. «Как все глупо, не нужно… Зачем мне это? Вот тебе и гид…» — подумал он, впервые за весь вечер вспомнив о жене и детях.

А потом она плакала — необъяснимо, беззвучно, давясь слезами, и он ее успокаивал, говорил какую-то чепуху. Она притихла, словно согрелась у него на груди, и вдруг сказала:

— Спеть вам песенку? Старую шотландскую песенку о Томи, который любит качели.

И запела, не дожидаясь его ответа:

Ты любишь качели, Томи?Вверх-вниз, вверх-вниз…Как хорошо ты смеешься, Томи,Еще разок улыбнись!

— Хм — сказал он, понявший, что эту «старую шотландскую» песенку она придумала сама, и обрадовался, что догадался сам — без ее объяснений. — А дальше?

— А дальше песенка грустная, — сказала она. — Но все равно конец у нее хороший.

И вновь запела:

Но почему ты плачешь, Томи?Вверх-вниз, вверх-вниз…Разве от счастья плачут, Томи?Лучше смеющейся мне приснись!

— Хорошая песенка, правда?

— Угу. Значит, вы от счастья плакали?

— угу. А вы этого не поняли?

Они опоздали и на троллейбус и на метро. Оказалось что один и тот же вопрос: «Зачем мне это?…» И еще предчувствие, что добром эта поездка не кончится.

— Пойдемте, — сказала Томи и дотронулась до его руки.

Она жила в старом трехэтажном доме напротив какого-то завода. В квартире было много хозяев, он догадался об этом по разноцветным почтовым ящикам, набитым на дверь, и в нерешительности остановился на площадке:

— Ну вот и ваш дом…

— Не будете же вы стоять здесь всю ночь, — улыбнулась Томи. И добавила, едва усмехнувшись: — Я одна живу. Отец, когда мне исполнилось восемнадцать, переехал на другую квартиру.

Она запнулась на слове «переехал», и он догадался, что отец ее не переехал, а женился.

У нее была высокая и длинная комната с циркульным окном. Шкаф у двери, за ним тахта, стол с коробками пластилина, карандаши в стаканах…

— Это мамина комната, — сказала Томи тихо. — Она здесь жила почти всю блокаду. Не захотела эвакуироваться…

И — через небольшую паузу: — Я сейчас приготовлю чай.

— Нет, нет, — запротестовал Лавров. — Уже поздно — какой чай?

— Да? — удивилась она. — Ну тогда…

Она открыла шкаф, вытащила белье, подушку, быстро постелила на тахте и сказала, глядя в пол, точь-в-точь как в вестибюле гостиницы:

— Ложитесь.

И она выскочила из комнаты.

«Черт побери, — выругал он себя. — И номер есть, а вот… Однако что теперь делать?» И вслух сам себе ответил: — Спать.

Потушил свет, разделся и лег. Минут через пять дверь осторожно открылась: «Можно? Вы легли?» — но он промолчал, он увидел, что в дверном проеме торчит угол раскладушки.

Раскладушку можно было поставить только рядом с тахтой. Она постелила, разделась за дверцей шкафа и в ночной, до пят, сорочке — все это он видел сквозь смеженные веки — юркнула под одеяло.

— Спокойной ночи, — прошептала она.

И тут он понял, что круглый идиот и в какую влип глупейшую историю.

Утром он проснулся. И сразу все вспомнил, и ощутил под сердцем ноющую боль. «Этого еще не хватало, — разозлился он на себя. — Не надо было быть слюнтяем… А может, она не спала всю ночь?» Повернулся на бок, чтобы увидеть раскладушку, а увидел широко открытые, темные и тревожные глаза.

— Не спится, Томи? — сказал он как можно бодрее и все же фальшивя.

— Я сейчас встану, — быстрым шепотом сказала она. — Отвернитесь, пожалуйста, к стене.

Он отвернулся, закрыл глаза, но все равно все видел: и как она откинула одеяло, и как опустила ноги на пол, и как прошла за дверцу шкафа… «Дурак», — скрипнул Лавров зубами.

Когда он выходил из комнаты, в коридоре была уже женщина.

— Доброе утро, — вынужден был он поздороваться.

— А? — широко открыла глаза женщина. — Доброе… — Она с любопытством, но в общем-то безобидным любопытством осмотрела его с ног до головы и забросала вопросами: — Значит, это вас вчера Томи таскала по городу? Вы впервые в Ленинграде? Понравился вам город? С гостиницами у нас только плохо. Но мы вас устроим, у меня приятельница в «Октябрьской»…

— Спасибо, — вставил наконец слово Лавров.

— А, Томи! — повернулась женщина к двери ванной. — Опять ночевала на раскладушке? А я думаю, кто взял? А чего ты не пришла к нам? У нас же диван…