Фирма - Джон Гришем

— Сердечный удар?

— Так сказал врач.

— Ничего удивительного, Эйвери. У нас в фирме заслуживает уважения тот юрист, который доживает до пятидесяти.

— Это все Кэппс, Митч. Сонни Кэппс. Именно он нанес мне этот сердечный удар. Он позвонил в пятницу и заявил мне, что нашел для себя новую фирму в Вашингтоне. Потребовал все свои бумаги. И это мой лучший клиент! В прошлом году он заплатил фирме почти четыреста тысяч, это моя заслуга — я выбил из него почти столько же, сколько он выплатил казне налогов. Расходы на юристов его нисколько не смущают, но одна только мысль об уплате налогов приводит его в бешенство. Я отказываюсь его понимать, Митч.

— В любом случае он не заслуживает того, чтобы из-за него умирали. — Митч обвел глазами палату, рассчитывая увидеть электрокардиограф, но палата оказалась совершенно пустой, аппаратуры не было никакой. Он уселся на стоявший у стены единственный стул, ноги положил на край постели.

— Джин потребовала развода, знаешь?

— Да, я слышал об этом. Но ведь тут нет ничего страшного, так?

— Я удивлен, как это она не додумалась до этого еще в прошлом году. Я предложил ей неплохую сумму, лишь бы дело закончилось тихо. Надеюсь, она примет ее. Мне вовсе не нужны никакие шумные процессы.

Кому они, интересно, нужны, подумал Митч.

— А что сказал Ламберт? — спросил он.

— Это был настоящий спектакль, право слово! За девятнадцать лет работы я ни разу не видел, чтобы он терял над собой контроль. А вот тут не выдержал, сорвался. Заявил мне, что я слишком много пью, что хожу по бабам и черт знает что еще. Сказал, что я бросаю тень на репутацию фирмы. Предложил мне обратиться к психиатру.

Говорил Эйвери медленно, как бы с трудом, голос его время от времени слабел, прерывался. Во всем этом чувствовалась какая-то фальшь: иногда он забывал о необходимости держать себя в узде, начинал говорить нормально. На кровати он лежал вытянувшись, совершенно неподвижно, края простыни были аккуратно подоткнуты со всех сторон. Цвет лица у Эйвери был на редкость здоровый.

— Думаю, тебе действительно стоит поговорить со своим психиатром. Даже, может, не с ним одним.

— Благодарю. Мне нужно погреться месяц на солнышке. Доктор сказал, что меня выпустят отсюда через три-четыре дня, но что к работе я смогу вернуться не раньше чем через два месяца. Это шестьдесят дней, Митч. Он твердо заявил, что я ни при каких условиях и близко не должен подходить к фирме в течение этих шестидесяти дней.

— Какое блаженство! Я тоже хочу заработать себе небольшой удар.

— С твоими темпами он тебе гарантирован.

— Ты уже успел здесь заделаться врачом?

— Нет. Я просто испугался. Когда тебя вот так прижмет, начинаешь задумываться над разными вещами. Сегодня я впервые в жизни подумал о смерти. Когда человек не думает о смерти, он начинает меньше ценить жизнь.

— Наш разговор становится уж больно серьезным.

— Да, пожалуй. Как там Эбби?

— Все о’кей, я так надеюсь, по крайней мере. Мы с ней давненько не виделись.

— Может, тебе было бы лучше съездить за ней и привезти домой? И подумать наконец и о ней тоже. Шестьдесят часов в неделю — этого вполне хватит, Митч. Если ты будешь работать больше, то твоя семейная жизнь пойдет ко всем чертям, да и сам ты раньше времени сойдешь в могилу. Она хочет детей — так заведите их. Если бы я мог начать сначала!

— К черту, Эйвери! На какое число назначены твои похороны? Тебе сорок четыре, у тебя случился сердечный удар. Ну так что? Пока еще ты не превратился в растение.

В дверь просунулась голова санитара.

— Уже поздно, сэр. Вам пора уходить.

Митч вскочил на ноги.

— Да, конечно. — Он похлопал Эйвери по ногам, направился к двери. — Встретимся через пару дней.

— Спасибо за то, что пришел. Передай Эбби мой привет.

Кабина лифта была совершенно пуста. Митч нажал на кнопку шестнадцатого этажа и уже через несколько секунд выходил из раздвинувшихся дверей.

Сделав несколько шагов по коридору, он прошел к лестничной клетке и бросился по ступенькам вверх. Оказавшись на восемнадцатом этаже, он перевел дух, толкнул дверь и вышел в коридор. В глубине его, на изрядном расстоянии от лифтового холла у стены стоял Рик Эклин, ждал и бормотал что-то в трубку неработающего телефона-автомата. Увидев приближающегося Митча, он кивнул ему, указывая рукой на небольшое помещение, в котором обычно сидели взволнованные родственники больных. Сейчас в комнате стояла темнота. Там внутри не было ничего, кроме двух рядов складывающихся кресел и телевизора, который не работал. Единственным источником света служило небольшое окошечко в автомате по продаже кока-колы. Рядом с автоматом сидел Тарранс и перелистывал какой-то старый, потрепанный журнал. На нем был костюм из фланели, поперек лба — трикотажная лента, поддерживающая волосы, темно-синие носки и белые парусиновые туфли. Тарранс-спортсмен.

Митч уселся рядом, лицом к коридору.

— Ты чист. Они шли за тобой до стоянки, потом свалили. В коридоре дежурит Эклин, где-то рядом — Лэйни. Не волнуйся.

— Какая изящная у тебя ленточка.

— Спасибо.

— Как я понимаю, до тебя дошло мое сообщение.

— Это и так ясно. А ты умник, Макдир. Сегодня после обеда сижу у себя за столом, голова занята мыслями, ведь кроме фирмы Бендини есть еще и другие дела. В том числе и у меня, ты это знаешь. И тут входит моя секретарша и говорит, что звонит какая-то женщина, которая хочет побеседовать о человеке по имени Марти Козински. Я подпрыгиваю в кресле, хватаю трубку, и, естественно, это оказывается твоя, скажем, служащая. Говорит, что дело срочное, ну, так говорят всегда. Хорошо, отвечаю, слушаю вас. Но нет, она в такие игры не играет. Она заставляет меня бросить все дела и мчаться сломя голову в «Пибоди», в бар — как его там? «Малларда»? — чтобы сидеть и ждать там бог знает чего. Прилетаю, сажусь, начинаю размышлять о том, какая это все глупость — ведь наши телефоны чисты. Черт меня побери, Митч, но я знаю, что они не прослушиваются! Мы можем смело по ним говорить! Сижу, пью кофе, и тут подходит бармен и спрашивает, не моя ли фамилия Козински. Я ему в ответ: «А имя?» — так просто, смеха ради, если уж мы начали этот спектакль, а? Он с удивлением на лице — представляешь? — уточняет: «Марти Козински». Я говорю: «Да, конечно, это я», — но каким же дураком, Митч, я себя чувствую. И после этого он сообщает мне, что мне звонят. Подхожу к стойке и вновь слышу голос твоей служащей. У Толара, видите ли, сердечный приступ или нечто в этом роде. Ты придешь его навестить около одиннадцати. Неплохо придумано.

— Не правда ли? Ведь сработало.

— Да, и сработало бы ничуть не хуже, если бы она сразу передала мне все это по телефону.

— Так мне больше по вкусу. Так безопаснее. А потом, нужно же тебе хоть иногда вылезать из своего кабинета.

— Вот я и вылез. И не я один — со мной еще трое.

— Слушай, Тарранс, пусть будет по-моему, о’кей? Головой-то рискую я, а не ты.

— Хорошо, хорошо. На чем это ты сюда подъехал?

— Взял «форд» напрокат. Аккуратная штучка, а?

— Что же случилось с пижонским «БМВ»?

— Насекомые замучили. Просто некуда деться от «жучков». Был в субботу вечером в Нэшвилле, оставил его там с ключами внутри у торгового центра. Ну кто-то и позаимствовал. По секрету, я очень люблю петь, но у меня такой ужасный голос. Получив права, я пел, только сидя за рулем, в полном одиночестве. А когда в машине завелись «жучки», сам понимаешь, я начал стесняться. Пение стало меня утомлять.

Тарранс не смог сдержать улыбку.

— Это по-настоящему хорошо, Макдир. Действительно хорошо.

— Видел бы ты лицо Оливера Ламберта, когда я сегодня утром вошел в его кабинет с полицейским рапортом в руках. Он начал заикаться и мямлить что-то про то, как искренне ему жаль. Я показал ему, что тоже весьма огорчен. Страховка возместит потери, так что старина Оливер пообещал мне новый, не хуже. Затем он сказал, что пока фирма хочет арендовать для меня машину, на что я ответил, что уже сделал это сам. Прямо там же, в Нэшвилле, вечером. Это ему не понравилось, поскольку он знал: эта — без «жучков». Он тут же снимает трубку и при мне звонит представителю компании, торгующей «БМВ». Спрашивает, какой цвет я предпочитаю. Я отвечаю, что черный мне надоел, пусть будет лучше бургунди, цвета старого вина. А салон обит оливковой кожей. Вчера я сам специально ездил в их демонстрационный зал: ни одной модели цвета бургунди у них нет. Он сказал в трубку, что мне требуется, и выслушал их ответ. Может, все-таки черный, спросил меня, может, темно-синий, или серый, или красный, белый? Нет, говорю я ему, нет. Только бургунди. В таком случае, им придется его заказать, объясняет он мне. Ну что ж, отвечаю, отлично. Тогда он кладет трубку и спрашивает, неужели мне на самом деле хочется именно бургунди. Бургунди, подтверждаю я. Он начал было спорить, но тут же осознал, насколько глупо это выглядит со стороны. Таким образом, я впервые за десять месяцев получил возможность петь в собственной машине.