Я, Елизавета - Розалин Майлз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И больше не задумывалась об угрюмом, Форестере.
А и задумалась бы – что бы это изменило? И все же мне было приятно, что Робин обратился ко мне, спросил моего совета, что он живет ради моего одобрения – как я жила ради него! Ради него я одевалась, ездила верхом, танцевала, пела, играла и, даже читая, думала только о нем.
Я старалась, несмотря на множество дел, совершенствоваться в греческом и латыни. И хотя я ежедневно занималась испанским и итальянским, чтоб свободнее общаться с послами, древние языки влекли меня куда больше. Эскам, который по-прежнему был при мне, не удивился, когда я отодвинула Плиния и попросила взамен Овидия или Катулла. «Да, все лучшие поэты когда-нибудь да воспевали любовь! Но, если ваша милость позволит, я бы почитал Мелеагра или несравненную Сафо, певицу Лесбоса». Звучным, хорошо поставленным голосом он продекламировал:
Эрос вновь меня мучит истомчивый -Горько-сладостный, необоримый змей.
Сколько радости черпала я в общении с Эскамом, сколько утешения дарил он мне своими щедрыми выдержками из древних, пока старость и ухудшившееся здоровье не заставили его удалиться на покой; и сколько же радости черпала я в общении с Робином, даже в мыслях о нем…
Но в каждом, Эдеме обитает свой змей, нет радости, которая не таила бы в себе боль.
Я знала, что Робин потратил часть подаренных мною денег на то, чтобы перевезти жену ближе ко двору. Сесил, у которого тоже были свои «глаза и уши», проследил, чтобы мне донесли. Заботами Норфолка, который запустил слух в нашу придворную лужу, зная, что он обязательно доплывет до меня, я узнала и место – Кумнор в Оксфордшире, где Робин поселил также и своего управляющего, молчаливого, угрюмого Форестера вместе со слугами и приказом держать ее взаперти.
Меня это смущало. Зачем сажать ее под замок?
Значит, она – пленница, птичка в клетке, потому что он залетел в небесные выси и не хочет обременять свой полет грудастой сизаркой-женой?
Почему я думала о ней? Ведь ее существование оставалось для меня нематериальным. Мало того, она оказывала мне услугу: никто не мог заподозрить Робина в том, что он из корыстных целей добивается моей руки. Он женат, я думаю о замужестве, больше и говорить не о чем.
Однако образ Эми по-прежнему преследовал меня. Я видела ее ясно, как днем, ее маленькое тело и полуоткрытый рот, этот враждебный взгляд исподлобья, пухлые смуглые груди и облако рыжих волос.
Почему он никогда о ней не говорит?
И еще хуже: почему я сама не решаюсь вызвать ее призрак?
Потому что она не уйдет. Она будет жить, она будет нас преследовать. Ибо она жива, она не призрак, она – реальная женщина, а значит, и реальная угроза моему спокойствию.
И все же я не заговаривала о ней.
А жизнь шла своим чередом. Чем щедрее я одаривала Робина, тем больше совет настаивал на моем замужестве. Что мне отвечать?
Пока я медлила, кое-кому надоело ждать.
Однажды в присутствии новый посол, епископ Квадра де Авила, толстый, гладкий князь испанской церкви, разодетый в алое и черное, вручил свои верительные грамоты и попросил разрешения обратиться.
– Говорите, ваше преосвященство.
У него был приятный, ласкающий слух выговор.
– Его Священное Католическое Величество король Испанский приветствует свою возлюбленную сестру. Ее Светлейшее Императорское Величество королеву Англии, и просит пожелать ему счастья по случаю помолвки.
– Помолвки?
– С французской принцессой.
С сестрой короля и золовкой Марии! Значит, теперь и Филипп обернулся против меня?
Я затрепетала:
– Хороша же была любовь вашего хозяина ко мне, если он не утерпел подцепить принцессу, хотя мог заполучить королеву!
Де Квадра развел руками и зашевелил пухлыми смуглыми пальчиками, каждый из которых красноречиво выражал всю глубину его сожалений.
– И все же увы. Дражайшее Величество! – Он скорбно отклячил губу. – Королю нужен сын… Испании нужен наследник… а время не ждет.
Время не ждет…
– Габсбург! – вторили друг другу Шрусбери, Сесил и Дерби.
– Англичанин! – возглашали Бедфорд, протестанты и народ.
– Я! – канючил Арундел.
– Я? – вопрошал Пикеринг.
Лишь мой избранник молчал – и я знала почему.
Глава 7
Наконец я поняла, что не в силах больше копить горе в себе – надо выплеснуть его наружу, иначе оно разъест меня изнутри. Однажды, входя в присутствие, я увидела Робина – он, как всегда, стоял в дверях, чтобы первым приветствовать королеву. По обыкновению, все повернулись ко мне – кузен Ноллис, высокий белоголовый Гарри Хансдон, наш родственник лорд Говард, прямой, как шомпол, старик Бедфорд – он спорил о военном искусстве с только что вернувшимся из Франции графом Сассексом. Однако Робин весь ушел в разговор с моей нелюбимой кузиной Екатериной Грей и графом Гертфордом, сыном покойного лорда-протектора, рослым, хорошо сложенным, однако туповатым юношей, которого я никогда не жаловала.
Что-то в том, как Екатерина повернула бледное, словно примула, лицо к моему лорду – это мой лорд, слышишь, Екатерина! – ив том, как он с улыбкой внимает ее словам, задело меня за. живое.
– Ее Величество королева!
При выкрике герольдов он резко выпрямился и очутился рядом со мной.
– Ваша Светлейшая милость!
Я не утерпела, яд так и брызгал из меня:
– None vien ingannato, se поп che si fida!
За спиной у меня Мария Сидни, сестра Робина, и Джейн Сеймур деликатно отступили на несколько шагов. Глаза у Робина расширились, словно от сильной боли. Он медленно повторил:
– «Кто слишком доверяет, бывает обманут»?
Вы слишком мне доверяли? Доверяли? И обмануты – мною? Миледи, чем я заслужил подобный упрек?
Я злилась на него и еще больше на себя.
– Ничем! Прикажите музыкантам, пусть играют! Пусть все танцуют!
Он покачал головой, все еще недоумевая.
– Конечно, Ваше Величество… – Оглянулся на Екатерину – она ластилась к графу Гертфорду еще нежнее, чем за минуту до того к Робину. Лицо его потемнело. – На вашу пословицу, мадам, я отвечу другой! Chi ama, crede – кто любит, верит!
– Chi ama… – Я взорвалась:
– Это ложь!
Chi ama, tene! Кто любит, страшится! Всегда!
Всегда, всегда! – И, к своей ярости, разразилась слезами.
Он стремительно шагнул вперед и схватил меня за руку.
– Освободите зал! – крикнул он лорду-гофмейстеру. – Ее Величество удаляется!
Стража ринулась вперед и расчистила мне путь сквозь толпу.
– Идемте, миледи!
Подняв голову, кивая и улыбаясь по сторонам, словно все в порядке, Робин быстро провел меня через толпу в смежную комнату.
– Подайте Ее Величеству вина, смочите салфетку в розовой воде и оставьте нас, – приказал он служителям.
В мгновение ока приказ был исполнен. Мы остались одни.
Он подошел, нежно поднес к моим губам тяжелый серебряный кубок:
– Вот, мадам… глоток канарского… это придаст вам сил…
Я отпила. Его рука у меня на лбу была прохладна, нежна, тверда. В мозгу пульсировала боль. Он встал рядом на колени, заботливо приложил к вискам только что смоченную салфетку.
– А теперь. Ваше Величество… моя сладчайшая госпожа… царица женщин… скажите, что вас печалит. Неужто мой разговор с леди Екатериной? Вам нечего страшиться! Полноте, вы затмеваете ее, как звезда – головешку! Скажите же, чем я вызвал вашу ревность?
Меня затрясло, слезы хлынули градом. Я понимала, как жалко выгляжу, но я должна была сказать:
– В слове «чем» – три буквы, и одна из них «эм»!
Его лицо исказила невыразимая мука.
– О, миледи… леди Елизавета! Не плачьте из-за этого! Не плачьте из-за нее… или из-за меня!
Как объяснить ему, что я плачу не из-за нее, но из-за нас двоих?
– Робин… прости меня… что с Эми? Что с твоей женой?
И вновь его черты исказила нестерпимая боль.
– Мадам, вы не можете не видеть – не догадываться, – как мало она для меня значит! – Он затряс головой яростно, почти иронично. – Но она по-прежнему моя жена, да, моя дорогая « женушка!
Его горечь была как на ладони. Мне захотелось сделать ему больно.
– Но вы женились на ней!
Он почти оскалился.
– В семнадцать лет? Что мальчишка в эти годы понимает, кроме зова плоти? А когда я набросился на нее, как каннибал, и пресытился до отвала, что осталось потом?
Телесные браки начинаются с радости, а кончаются горем.
Пророческие слова Сесила, сказанные на Робиновой свадьбе, через десятилетие глухо отозвались в моих ушах. Бедная Эми. Ах, бедная Эми! Сафо словно знала ее историю, описав ее удел: «Лань, что со львом спозналась, от любви погибнет».
Жалость переполняла меня.
– Неужели совсем ничего не осталось?
Он зло рассмеялся:
