Увидеть лицо - Мария Барышева

Мысль пришла в голову, когда он собирался перепрятать пакет с Лешкиным барахлом. А вдруг все равно найдут? Заметят кровь и что тогда? Как он будет выкручиваться? Выбросить гденибудь в саду, закопать, булькнуть в пруд? А как он выйдет из дома незаметно? Даже глубокой ночью — где гарантия, что кто-нибудь не спит? Услышит, как он отпирает входную дверь и прибежит — а куда это вы собрались? А что это у вас такое? Нет, нельзя.

А если найдут без крови?

«Перестраховаться! — думал он, закручивая кран. — А как подсохнет, либо перепрячу, либо выброшу утром гденибудь. В других комнатах прятать нельзя пока — наткнутся — кто-нибудь да и узнает Лешкин плеер. Лешки в доме не появлялось, как эти вещи сюда попали? Кто принес? Хозяев не было. А в лес за Лешкой кто ходил? Он и Виталий. А кому больше поверят, а? Уж явно не тебе!»

Евсигнеев сложил отмытое в полотенце, которое прихватил тут же в ванной, проверил — не вывалится ли — придал лицу равнодушносонное выражение, открыл дверь и столкнулся нос к носу с Алиной. На ней все еще был серый костюм, с согнутой руки свисал длинный бледнозеленый халат. Она обмахнула его удивленнонастороженным взглядом. Алексей повернулся и, посторонившись, сделал широкий жест в сторону ванной.

— Прошу! Подурацки дом устроили — комнат куча, а ванная только одна. Извините, что заставил вас ждать.

— Ничего, — отозвалась девушка, проскользнула мимо него и тихо прикрыла за собой дверь. Она показалась ему какойто подавленной, зеленые глаза словно смотрели куда-то внутрь себя, будто пытались отыскать нечто очень важное. А, к черту, не до нее сейчас!

…объясни мне, состоятельный человек, какого ты из Питера в Валдай едешь в какойто древней консервной банке?

Может, это конкуренты устроили ему аттракцион? Или эти… как их… свидетели, что на мамашкину квартиру позарились — решили покрупному срубить?.. да нет, не похоже.

Да, Гамара, влетел ты капитально! Сдергивать надо отсюда — хрен его знает, а вдруг загасят, как Леху? Тут уж не до девочек девяносто шестой пробы!

Алексей резко остановился, недоуменно заморгав, потом обернулся. Дверь в комнату Виталия была чуть приоткрыта — правда, что с того — он же не мог услышать его мыслей.

Почему он назвал себя Гамарой? Это что еще значит?

Внезапно у него возникло ощущение, что он забыл что-то очень важное. Но тут же пропало.

Опустив голову, Евсигнеев быстро зашагал вперед, крепко зажав в руке полотенце. На лестнице он прибавил скорости, а в свою комнату почти вбежал и, уже закрывая ее, услышал, как где-то внизу громко хлопнула дверь. Интересно, чья?

Проверив, надежно ли закрыт замок, Алексей окинул взглядом комнату. Где спрятать? Только не в шкафу! Из разговора в гостиной он уже понял, что в шкафу прятать нельзя. Он задумчиво взглянул на кровать, застеленную кремовым покрывалом и подошел к ней. Его рука уже протянулась, чтобы сдернуть покрывало, но тут в комнате за стеной что-то грохнуло, а потом он услышал приглушенный голос Петра, выговаривающий в чей-то адрес затейливые ругательства. Алексей хотел было постучать в стенку, но тут же передумал — черт его знает этого дебильного водителя — а вдруг побежит жаловаться Виталию, и тот сюда вломится? Нет, не стоит. А с козлом этим белобрысым он еще разберется, дай-те срок!..

…сырой звук ударов… теплое, стекающее по щекам и подбородку… резкий медный запах крови…

Алексей скрежетнул зубами. Не было этого. И Виталий живздоров, сука! И пацана он не убивал! Он его не видел даже!

Правда?

Господи, когда же кончится дождь?!

— Твою мать!.. — прошептал он и сдернул с кровати покрывало.

В следующее мгновение Алексей отшатнулся от кровати, словно спорхнувшая с нее легкая материя обнажила скопище мохноногих пауков. Его лицо исказилось судорогой, полотенце с остатками плеера выпало из обмякших пальцев.

Одеяло, лежавшее на кровати, совершенно не подходило к комнате, обставленной и отделанной красиво и со вкусом, и смотрелось нелепо — старое лоскутное одеяло, пестрое и потрепанное. От его пестроты рябило в глазах. От его присутствия сердце выворачивалось наизнанку.

Голос матери, вошедшей в комнату, звучит приглушенно. Он не видит ее — перед глазами пыльная темнота, в которой намного уютней, чем там, снаружи. Он не видит очередной молнии, но кожей чувствует ее и сжимается в комок в ожидании нового, жуткого раската грома.

— Лешенька, я же тебя попросила пол пропылесосить… Лешенька, ты где?.. Лешенька!

Одеяло, его одеяло ползет вверх, и он судорожно вцепляется в него. Одеяло продолжают тянуть, и тогда Леша кричит:

— Не тронь! Уйди! Не лезь ко мне!

— Лешенька, опять?.. Ну ты же уже взрослый мальчик, тебе ведь девять лет уже! Ну это же просто гром, — мать, не особо сведущая в предмете, на мгновение замолкает. — Тучки сталкиваются…

— Пока не кончится — не выйду!

Мать вздыхает, потом покладисто говорит:

— Ладно, сиди… Как кончится — я тебе скажу.

— Только когда совсем кончится!

— Хорошо, Лешенька, хорошо. Только смотри, скоро Настя из школы придет — смеяться начнет, нехорошо…

— Будет ржать — в ухо получит!

— Ох, дети, дети… Лешенька, а покушать? Картошечки горяченькой будешь?

— Сюда принесешь.

— Так ведь темно там…

— У меня фонарик есть.

Мать уходит. Она всегда соглашается. Леша знает, что она не станет делать того, чего он не хочет, потому что любит его гораздо больше, чем дуруНастьку. А он сидит под одеялом, пока не кончается гроза — сидит долго, то и дело зажигая фонарик на короткие промежутки времени — экономит батарейки — и при его свете смотрит на цветные лоскутки, вспоминая, какой от чего отрезан. Мать сама сшила это одеяло для него несколько лет назад — большое плотное ватное одеяло, и, прячась под ним от грозы, Лешка выучил его наизусть — каждый лоскуток, каждый рисунок.

Потом страх как-то сам собой сошел на нет, превратившись в терпимую хандру, а одеяло, чтоб не напоминало о былом позоре, он велел матери выбросить. Значит не выбросила, глупая старуха! Отдала кому-то… ведь не на свалке же эти богатеи его подобрали! Потому что это было то самое одеяло, которое он раз за разом изучал, водя по нему тонким лучом фонарика. Вот этот оранжевозеленый лоскуток от старого матушкиного фартука. Этот голубой с черными разводами — от халата. А этот белый с глупыми утятами — от старой сеструхиной пижамы. Он мог назвать любой из этих лоскутков. Любой!

Порыв ветра швырнул в оконное стекло тяжелые дождевые капли, и Алексей вздрогнул. Его рука непроизвольно дернулась к одеялу, потом он резко развернулся, сдернул одеяло с кровати и швырнул его в угол, сметя с тумбочки какие-тобезделушки. Бросился к своим вещам, вытащил сотовый телефон, нажал на кнопки и приложил трубку к уху.