Романовы - И. Василевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Главным в Ставке, как и на троне, был все тот же Гришка Распутин.
«Слушайся нашего друга, верь ему».
«Этот человек послан нам Богом».
«Надо всегда делать то, что говорит он, его слово имеет огромное значение».
«Должна тебе передать следующую просьбу нашего друга, внушенную ему ночным видением. Он просит тебя приказать, чтобы начали наступление около Риги. Он говорит, что это необходимо. Он просит тебя серьезно и строго приказать нашим наступать, говорит, чтобы я написала тебе об этом немедленно».
Как объяснить этот нелепый клубок, этот своеобразный «треугольник»?
Мы видели, что императрица искренно и серьезно любит своего мужа. Но тогда при чем здесь Григорий Распутин? В чем его исключительное влияние на Александру Федоровну?
Мы уже видели такой же тройственный «союз», соединявший генерала Орлова с императрицей и Вырубовой. Орлов в гробу, но вот новый «союз» — Николай, Александра и Вырубова.
«Аня целует тебя очень нежно».
Этот мотив заполняет всю книгу писем.
«Жажду твоих поцелуев и твоих объятий. Я не люблю о них просить, как Аня, но они — моя жизнь».
«Когда Аня говорит о своем одиночестве, это меня сердит. Она дважды в день к нам приходит, каждый вечер она проводит с нами 4 часа. Ты — ее жизнь, и она ежедневно получает ласки от нас обоих».
«Жажду держать тебя в своих объятиях. Кто бы ни посмел называть тебя „мой собственный“, ты все же мой, мое сокровище».
Разобраться в этом клубке невозможно. То письма заполнены жалобами на «Аню»: «О, Господи, я была бы так рада, что долгое время мы не будем видеть ее в доме. Я эгоистка стала после девяти лет и хотела бы, наконец, иметь тебя для себя одной». «Она груба, в ней нет ничего женственного». «Ее живот и ноги колоссальны и крайне неаппетитны». «Она так надоедлива и утомительна».
И рядом с этим какое-то странное сводничество с той же самой «Аней». «Может быть, ты в своей телеграмме упомянешь, что благодаришь Анну и шлешь ей привет?» «Спроси ее о здоровье, это ее тронет». «Жалею, что Ани нет дома». «Аня очень счастлива получить твою телеграмму». «Аня целует тебя». «Душка, сжигай ее письма, чтобы они не попали в чьи-нибудь руки».
Несмотря на кажущуюся определенность, все же боязнь, страх: «Ты должен сказать ей (Вырубовой), что не можешь приходить так часто. Если мы не будет тверды, у нас будут истории, любовные сцены и скандалы, как в Крыму».
Вся эта путаница осложнена, вдобавок, еще и нежными воспоминаниями о генерале Орлове. Прошло уже несколько лет со дня его смерти, но Александра Федоровна с Вырубовой неизменно ездят к нему на могилу с цветами, о чем неуклонно сообщает мужу, пишет, как обе они вместе тоскуют «по объятиям этого мужа»…
Довольно! Хочется свежего воздуха. Есть же, должна же быть и жизнь, и другие интересы в толстом томе писем Александры Федоровны!
«Ты слишком добр и мягок… Покажи, что ты хозяин». «Все эти министры должны выучиться дрожать пред тобою». «Когда, наконец, ты хватишь рукой по столу и накричишь? Тебя должны бояться». «Заставь их дрожать!»
«Стукнуть по столу», «заставить всех дрожать» — такую программу проповедовала эта энергичная дамочка. Пусть все боятся, и все будет хорошо.
«Только поскорей закрой думу, прежде чем будут представлены их запросы». «Газеты все недовольны, черт бы их побрал». «Мы не конституционное государство, слава Богу». «Ты владыка, ты хозяин России, помни это».
«Выгони», «прихлопни», «встряхни» — это вся программа. И что самое интересное: твердая уверенность, что все в России обожают императрицу и императора, только и мечтают увидеть их ясные очи. «Какая награда для храброго гарнизона, если ты туда поедешь». «Твое присутствие дает войскам силу и мужество, оно будет для них наградой». «Должно быть большим утешением видеть эти массы преданных, счастливых подданных».
И тут же восторги по поводу встреч с Гришкой Распутиным, передача царю его распоряжений, телеграмм, пожеланий. «Что за прелестная телеграмма от нашего друга». «Очаровательная телеграмма нашего друга, наверно, доставила тебе удовольствие». «Переписал ли ты эту телеграмму для себя на особом месте?»
А текст этих телеграмм на самом деле представляет собой просто пьяный бред Гришки и ничего больше: «Увенчайтесь земным благом, небесным венцом по пути с вами», «Не опоздайте в испытании прославить Господа своим явлением».
Чем радовали и утешали царицу эти «очаровательные» письма — непонятно. Только одна телеграмма Распутина имеет смысл. В этом своем послании он не решал ни государственных, ни религиозных вопросов, а просто помогал своему сыну уклониться от мобилизации: «Сына забирают. Я сказал в сердце, неужели я Авраам, века прошли, один сын кормилец, пущай он владычествует при мне, как при древних царях».
«Любимый мой, что ты можешь для него сделать?» — немедленно пишет мужу императрица, взволнованная этой телеграммой. Конечно, кто еще может помочь в этом деле, как не государь!
Сколько странностей в характере императрицы! Вот она пишет Николаю из госпиталя, где описывает несчастных людей с ужасными ранами, на которые «страшно смотреть». И тут же считает возможным упомянуть: «Почти ничего не осталось мужского. Может быть, придется все отрезать. Будучи женой и матерью, я им очень сочувствую».
Нередки в письмах места, которые невозможно цитировать.
Но все эти детали отступают на задний план перед увлечением и преклонением Александры Федоровны перед разного рода фетишами, идолами, которым она и Николай молились, как дикари.
«Посылаю тебе палку, которая была ему (Распутину) прислана из Нового Афона. Он сперва ею пользовался, а теперь посылает ее тебе, как благословение. Было бы хорошо иметь ее возле той, до которой дотронулся Филипп (предшественник Распутина). Это очень хорошо».
«Не забудь причесываться перед каждым трудным делом, разговором или решением, маленькая гребенка (Распутина) принесет тебе мощь». «Не забудь несколько раз причесать его гребенкой волосы перед заседанием министров».
Все новые и новые фетиши и идолы появляются во дворце, как будто это жилище эскимоса, а не русского самодержца.
«Наш друг Филипп дал мне образ с колокольчиками, чтобы предостеречь меня насчет тех, которые неправедны, и не дать им приблизиться ко мне. Образ с колокольчиками в самом деле помог мне почувствовать людей».
Казалось, что воспоминания Витте вскрыли все гнилое и позорное, в чем тонул трон русских самодержцев. Но книга писем императрицы обнаружила еще большее, еще более позорное.
Оказалось, все они знали: и о взятках, что берет балерина Кшесинская, подруга великого князя Сергея Александровича, и о тех безобразиях, которые творились их подданными, и о тех оргиях, которые устраивал Распутин, — о многом, многом другом. Знали и лично принимали меры, чтобы прикрыть то или иное дело, чтобы оно не получило огласки, чтобы тень не легла на них самих.
Глава XI«Ну что ж, пора делать революцию», — сказала, позевывая, старушка история.
Когда всматриваешься в дни, предшествовавшие революции, получается впечатление внезапности: очень уж скоро, без сучка без задоринки, свершилось дело. И все оказались на местах, все, как по нотам, провели свою партию, каждый сделал именно то, что было нужно. «Да здравствует великая, бескровная, единственная в мире революция!»
Будущий историк, которому легко будет судить о событиях нашего времени, все разложит по полочкам. Он будет презирать нас — тех, кто, как слепые котята, тычутся носом в разрозненные факты живой жизни. Будущий историк не станет отделять революцию 1905 года от революции 1917 года, для него это будет единый процесс: и московское восстание, и эпопея лейтенанта Шмидта, и проблема Арцыбашева, и эпоха самоубийств в годы подавления революции, и столыпинская скорострельная военно-полевая юстиция. Все события 1905 года, равно как и февраля и октября 1917 года, займут достойное место: и Распутин, и Протопопов, и войны — мировая и японская, — и ВЧК, и белая контрразведка, и голод, приведший к людоедству в 1922 году.
Но если всмотреться, чтобы отдельные деревья не заслоняли лес, то и теперь картина главнейших моментов революции встает выпукло и отчетливо.
Уже 19 октября 1916 года, на совещании членов прогрессивного блока с Протопоповым во главе, устроенном на квартире Родзянко, остро встал вопрос о надвигающейся на Россию революции, а также о том, что существующая государственность своими мерами ее не предотвратила.
— Я хотел бы побеседовать запросто, по-товарищески, — начал свою речь А. Д. Протопопов, как будто не зная о той всеобщей ненависти, которую питали к нему все окружающие, а вместе с ними и вся Россия (особенно после того, как Протопопов щегольнул в думе недавно полученным им мундиром шефа жандармов).
— Мы вас не уважаем и не можем уважать, — сказал ему В. В. Шульгин.
