Романовы - И. Василевский

— Мы вас не уважаем и не можем уважать, — сказал ему В. В. Шульгин.

— Мы не можем и не хотим, — вторят ему Милюков и Шингарев, — говорить по-товарищески с человеком, получившим назначение через Распутина, человеком, который освободил Сухомлинова, человеком, который служит вместе с предателем Штюрмером.

Объяснения Протопопова были жалки и по форме, и по содержанию:

— Я личный кандидат государя, которого я теперь узнал ближе и полюбил. У вас у всех есть титулы, состояния, связи, а я начал карьеру тем, что давал уроки по 50 копеек за урок. Я не имею ничего, кроме поддержки государя. С этой поддержкой я пойду до конца, как бы вы ко мне ни относились.

Эта последняя встреча представителя власти с депутатами Государственной думы в частном заседании прогрессивного блока для того времени была весьма значительна. Должны были получить разрешение важнейшие государственные вопросы: о войне, о продовольствии, об угрозе разгона думы и другие. Но вместо делового разрешения этих насущных вопросов жалко лепечет Протопопов:

— Я был и останусь другом думы. В вашем отношении ко мне говорит разум, но не голос сердца. Я к вам отношусь очень хорошо. Хотите, я легализирую нашу партию?

Заседание закончилось заявлением Протопопова, что уже поздно, что он очень устал.

Главной задачей момента было добиться отставки ненавистного всем — и левым, и правым, и умеренным — А. Д. Протопопова.

— Александр Дмитриевич, откажитесь от вашего поста, — просит перед закрытием заседания граф Капнист.

— Вы ведете Россию к гибели, — добавляет к этому Милюков.

— Я сам земец, земства пойдут за мной, — отвечает Протопопов.

— Не пойдут, Александр Дмитриевич, — звучат голоса со всех сторон. — Не пойдут. Идите спать, Александр Дмитриевич…

И действительно, как будто спят. И Протопопов. И царь Николай II.

Задорно пляшет по кабакам, хвастаясь близостью к царице и великим княжнам, веселый Гришка Распутин. Где-то на фронте льется кровь, мобилизован для войны двенадцатый миллион человек «пушечного мяса», стонут от дороговизны женщины и дети в очередях, обогащаются иногда в один день спекулянты, идет по старым рельсам заржавленная машина старого режима.

Но вот прозвучали в стенах Государственной думы слова П. Н. Милюкова: «Глупость или предательство». Прозвучали на всю страну слова о «безответственных влияниях» Александры Федоровны. Проявляются другие симптомы надвигающихся грозных событий.

Группа офицеров, встретив Григория Распутина на платформе Царскосельского вокзала, насмешливо выстраивается во фронт.

— Смирно, господа офицеры, — громко командует, не скрывая злой усмешки, элегантный корнет принц Мюрат.

С этого дня Распутин отказался от поездок в Царское Село по железной дороге: отныне он ездит туда только на автомобиле, всякий раз меняет маршрут.

С фронта прибыл уполномоченный группы офицеров, некий ротмистр Образцов, чтобы убить Распутина. Он сумел проникнуть в веселый уголок («Виллу Родэ»), но у входа у него отобрали все оружие, и ему пришлось довольствоваться только пощечиной, которую он дал Распутину. Это произвело большое впечатление не только на самого Распутина и на сановных дам, но и на те круги, которые считали Распутина виновником всех бед России.

Возникает и упрочивается замысел убить «старца». Его пытаются отравить, но Распутин не так глуп, чтобы есть начиненные мышьяком пирожные и пить отравленный коньяк. Тогда (дело происходило в пышном особняке Юсупова) В. М. Пуришкевич и великий князь Дмитрий Павлович всаживают в «старца» одну за другой шесть пуль.

Тело Распутина, закутанное в шубу, брошено в прорубь.

Поднятый в 6 утра министр юстиции А. А. Макаров принимает трех неожиданных визитеров.

— Ваше превосходительство! Побуждаемые чувством любви к своему монарху и долгом патриотизма перед своей родиной, мы трое сообща, с заранее обдуманным намерением убили известного вам мерзавца и подлеца Григория Распутина…

«Мы переживаем самый опасный момент в истории России, — пишет царю великий князь Александр Михайлович. — Какие-то силы ведут тебя и, следовательно, Россию к неминуемой гибели. Я говорю „тебя и Россию“ вполне сознательно, так как Россия без царя существовать не может. А твои советники продолжают вести Россию и тебя к верной гибели».

Такие же речи и письма обращали к царю и великий князь Николай Михайлович, и Кирилл Владимирович, и Родзянко, и Кауфман-Туркестанский, и многие другие. Но, как будто исполняя веление рока, царь и царица стараются ничего не видеть, ничего не слышать.

«Когда подумаешь, — пишет царю великий князь Александр Михайлович 1 января 1917 года, — что ты несколькими словами и росчерком пера мог бы все успокоить, дать стране то, чего она так желает, то есть правительство доверия и широкую свободу общественным организациям, — становится страшно».

Но никакие доводы не могут убедить того, кто не желает быть убежденным.

«Положение с каждым днем ухудшается, — пишет великий князь Александр Михайлович 25 января. — Народ тебя любит, но… такое положение продолжаться не может. Как это ни странно, но правительство сегодня есть тот орган, который подготавливает революцию. Народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных. И вполне в этом преуспевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище: революция сверху, а не снизу».

Это письмо за подписью «твой верный» было получено Николаем 4 февраля, но, как и все письма такого рода, впечатления на него не произвело. Царь молчал и рассеянно улыбался, участвовал в высочайших приемах, молился на панихиде по Распутину.

«У него внутри недостает», — говорил о царе все тот же Распутин в последние месяцы своей жизни.

А Протопопов продолжал заниматься спиритическими сеансами, проявлял «твердую волю» и уверял, что он родился «под влиянием Юпитера, который подчиняется Сатурну», а потому, вооруженный доверием монарха, он непобедим.

Вопрос «Глупость или измена?» так и не получил разрешения, хотя налицо было и то, и другое.

Крайне характерная черта: государственная машина в эти дни окончательно расхлябалась. Весь изношенный и заржавевший старорежимный аппарат был уже в состоянии полной непригодности. Но Охранное отделение в эти дни оказалось на высоте положения. Именно здесь сгруппировались все таланты старого строя. Доклады охранки за те дни дают полную и яркую картину надвигающейся революции.

Уже 5 января 1917 года доклад охранки указывает на «исключительно тревожный характер настроений в столице», на недовольство народа.

9 января следует новый, совершенно секретный доклад Охранного отделения с указанием на дороговизну, продовольственную разруху, рост тиража крайне левых газет, рост недовольства населения, жажду общества «найти выход из создавшегося политически ненормального положения, которое с каждым днем становится все напряженнее»…

Убийство Распутина — только первая ласточка. В случае разгона думы бороться придется не с кучкой депутатов, а со всей Россией.

Доклад генерала Глобачева от 28 января еще определеннее: «События чрезвычайной важности, чреватые исключительными последствиями для русской государственности, не за горами».

Один из ближайших приближенных Николая II, старый пьяница адмирал Нилов на обычном своем жаргоне сказал:

— Будет революция, нас всех повесят, а на каких фонарях — это все равно.

Старый весельчак думал, что острит, а его слова оказались правдой.

Доклады охранного отделения продолжают с точностью сейсмографа отмечать надвигающееся землетрясение.

«Озлобление растет, — констатирует охранка 5 февраля, — и конца его росту не видно. А что стихийные выступления народа являются первым этапом на пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех — анархической революции, — сомневаться не приходится».

Но ничто не в силах изменить спокойно-благодушного настроения императора. Как понять, как объяснить эту слепоту, эту глухоту, проявленную всеми без исключения при дворе и в кабинете министров?! Ведь если бы они не знали ничего другого, кроме докладов Охранного отделения, то и одних только этих докладов было достаточно, чтобы понять, до чего близок и неизбежен надвигающийся взрыв. Но доклады охранки читались и спокойно клались под сукно. Государственная машина работала вхолостую…

Но вот настали дни, когда загорелись участки, когда солдаты отказались стрелять в народ.

Государь передал власть диктатору Хабалову, человеку вялому, сонному и нерешительному. Когда Хабалов решился, наконец, расклеить листовки по городу с объявлением осадного положения, то этого сделать не удалось, так как под рукой не оказалось… клея и кистей!

Не из-за отсутствия ли клея рухнуло здание русского самодержавия?!