Bye-bye, baby!.. - Виктория Платова

Ни одного огонька.

– Хорошо, – сдается ангел. – Доброшу тебя до цивилизации, так и быть. Но обещай, что ты сразу же выйдешь. Без лишних вопросов.

– Обещаю. «Завтра» еще в силе?

– Да-

– Ты придешь?

–Да.

– Я оставлю адрес.

– Зачем? У меня прекрасная зрительная память, и я легко ориентируюсь в пространстве.

– Угон тачек этому способствует?

– Да-

Сардик не слишком-то верит ангельским «да», кроме разве что последнего. Но и выбора у него нет: принимай происходящее как данность и не жужжи, старичок. Наслаждайся последними минутами в обществе ангела – на сегодняшний день.

«На сегодняшний день» – единственное дополнение, которое внушает оптимизм, иначе можно было бы просто взвыть от созерцания рук ангела, бесстыже сжимающих руль Энцо. Хорошо еще, что второстепенная дорога, по которой они едут, не освещена и удается разглядеть далеко не все подробности.

– …Вот черт! Попали!

Метрах в ста от них возникла темная фигура в форме со светоотражающими полосами и с жезлом в руке. За спиной гаишника маячила группа поддержки в лице джипа с потушенной мигалкой – и после этого менты еще жалуются на недостаточную оснащенность автомобильного парка?!..

– Они же никогда здесь не стоят… Проклятье! – сказала Елка. Скорее себе, чем Сардику.

– И что мы будем делать?

– Говно вопрос. Проскочим.

– Может, лучше… – по инерции произнес Сардик и тут же замолчал.

– Со мной ничего такого не происходило и не произойдет. Слышишь?!..

Не прошло и тридцати секунд, как пространство позади Энцо озарилось вспышками света и ревом сирены.

– Точно попали, – констатировал Сардик, глядя прямо перед собой.

– Хочешь выйти? Раздумал меня провожать?

– Нет.

– Тогда сиди тихо и не причитай.

Справиться со скоростью и сто удаляющейся, то с приближающейся сиреной можно лишь одним способом: закрыв глаза. Что Сардик в конечном счете и делает, хотя спокойствия это не прибавляет. Будь он ребенком, малышом Сардором, прятавшимся от напастей под топчаном на летней веранде, все оказалось бы проще. А теперь и закрытые глаза не спасают. «Хороший у них водила, надо же, никак с хвоста не скинуть», – говорит ангел; «Со мной ничего такого не происходило и не произойдет», – говорит ангел. Слова ангела (все до единого) забиваются под Сардиковы ресницы, топчутся на веках, отбивают чечетку на переносице, не будь поганцем, старичок, ты не можешь вот так устраниться от происходящего, открой глаза, открой, открой!..

– А эти еще откуда взялись?!..

Сирена больше не одна, их несколько: они то дробятся, то снова сливаются, да и вспышек явно прибавилось.

– Может, остановимся? – малодушно спрашивает Сардик.

– Заткнись!..

И в тот самый момент, когда он все же решается открыть глаза, Энцо налетает на что-то. Не слишком большое и не слишком защищенное, – мягкое и податливое. И все равно: из-за скорости, на которой шел Энцо, удар кажется сильным и тачку заносит на полном ходу.

– Вот дерьмо! – выдыхает ангел. – Только этого не хватало!

– Мы кого-то сбили?..

Ответ очевиден, но ангел не торопится отвечать. Сжав зубы, он выравнивает Энцо и жмет на газ: милицейские сирены, на секунду приблизившись, снова отстают.

– Мы кого-то сбили?

– Никого.

– Но ведь был удар…

– Заткнешься ты или нет?

– А если там, на дороге, остался человек? И ему нужна помощь?..

– Если там был человек… То при такой скорости помощь ему уже не понадобится.

– Ты…

– Нет – это ты! Всё из-за тебя, откуда ты только взялся!.. Со мной ничего такого не происходило, покуда не появился ты!..

– Мы должны вернуться.

– Возвращайся, если хочешь.

Ангелы не убивают людей, вертится в голове Сардика, они не делают этого по определению: ангелам ведь запрещено вмешиваться в людские судьбы. Тогда кем было существо на дороге – мягкое и податливое? Вот если бы птицей! – Сардик готов пожертвовать даже щеглом с картины «Воркующий рыцарь», но вовремя вспоминает, что уже расправился с ним, полоснув ножом по птичьему горлу. Зачем он только сделал это, зачем?..

Существо на дороге – не птица.

И не собака: удар был слишком силен. От одного воспоминания о нем у Сардика бегут мурашки по телу.

– Мы должны вернуться, – снова и снова повторяет он.

– Пошел ты к черту, слизняк!..

Вот так: не слюнтяй, не трусишка, не жалкий неженка – слизняк. Мерзкая, студенистая масса; она дурно пахнет и лишена какого бы то ни было скелета, костяка. Невыразительный обмылок вместо лица, невыразительное тело, прикрытое джинсами и футболкой с надписями «sex behaviour». Кого ты хотел обмануть, слизняк? И кто изменит твою жизнь, если ты сам, дожив почти до тридцати, так и не изменил ее, полз по обочине, оставляя после себя водянистый, пузырящийся, зловонный след?.. Но и след держится недолго: стоит упасть маленькому лучику солнца, крошечной капле дождя, участливому или безучастному человеческому взгляду, и всё – нет его.

Нет.

…Все последующее произошло так быстро, что смогло уместиться между двумя ударами сердца, если допустить, что у слизняков бывает сердце. Сардик попытался перехватить руль, дернул его – к себе, на себя. Энцо не замедлил ход, разве что движение машины стало чуть более плавным, скользящим, вкрадчивым. Но и плавность оказалась обманчивой: сразу же за ней последовал резкий визг тормозов и еще один удар, гораздо более сокрушительный, чем первый.

И на Сардика обрушилась темнота.

… – Что же ты наделал, дурачок?! Мы ведь оторвались от них. Оторвались…

Голос знаком Сардику, хоть и пробивается сквозь толщу – то ли воды, то ли облаков – с максимально возможными искажениями. Голос принадлежит девушке, с которой он познакомился сегодня (или это было вчера?), на Невском. Девушку зовут Ёлка, она не идет, а парит над тротуарами, у нее стриженая голова и концептуальная буддистская косичка, подпрыгивающая в такт шагам. Девушка Ёлка чудо как хороша, это признают все – рамки сигнализаций в магазинах, индийские благовония, крутеишие тачки и даже непостижимый Жан Кокто. Девушка Ёлка всегда должна находиться в поле зрения Сардика, иначе ему будет плохо.

Иначе он не сможет дышать и умрет.

Сейчас он еще может дышать, но все равно – умирает.

Ведь боль, которая навалилась на Сардика, совершенно незнакома ему – в отличие от голоса, принадлежащего Ёлке. Эта боль – острая, невыносимая, разгорающаяся все ярче – идет снизу, разъедая кости, точнее – осколки костей. И только руки еще слушаются Сардика: ими он и отводит от лица вспучившийся шар подушки безопасности. Красные полосы на белой ткани смотрятся очень выразительно, Сардик даже залюбовался на секунду таким яростным, таким агрессивным кармином, а ведь это его собственная кровь!