Воспоминания - Альберт Шпеер

После заседания Геринг отвел меня в сторону: «Я знаю, что Вы тесно сотрудничаете с моим статс-секретарем Мильхом. По дружбе я хотел бы Вас предостеречь от него. Он не надежен, и если уж речь идет о его личной выгоде, он не считается даже со своими самыми лучшими друзьями». Я немедленно же передал эти слова Мильху. Он рассмеялся: «Несколько дней назад Геринг буквально то же самое сказал мне про тебя». Попытка Геринга посеять между нами недоверие была полной противоположностью тому, о чем мы договаривались: образовать единый блок. Дружеские связи воспринимались в третьем Рейхе из-за всеобщей подозрительности как личная угроза.

Спустя несколько дней после заседания Мильх высказал предположение, что Геринг переметнулся из-за того, что гестапо получило доказательство его склонности к морфию. Мильх еще до этого советовал мне повнимательнее приглядеться к зрачкам Геринга. Во время Нюрнбергского процесса мой защитник д-р Флекснер подтвердил мне, что Геринг еще задолго до 1933 г. был морфинистом. Он сам был его адвокатом в судебном разбирательстве по обвинению Геринга в применении укола морфия не по назначению (9).

Вероятно, и по финансовым мотивам наша попытка использовать Геринга против Бормана была обречена на неудачу с самого начала: Борман, как это видно по одному из нюрнбергских документов, сделал Герингу подарок в шесть миллионов марок из фонда «Пожертвования Адольфу Гитлеру», образованного индустриалами.

После неудачи нашего союза активность Геринга, и впрямь, несколько оживилась, но в неожиданном направлении — против меня! Вопреки обыкновению он несколькими неделями позднее предложил мне пригласить в Оберзальцберг на совещание ведущих руководителей черной металлургии. Оно состоялось в моем домеателье, за обтянутыми бумагой столами для рисования и осталось в памяти только благодаря поведению Геринга. Он появился в эйфорическом настроении, с заметно уменьшившимися зрачками и сделал для изумленных специалистов пространный доклад по технологии выплавки металла, в котором он блистал своими познаниями о домнах и обработке руды. Затем пошли общие места: следует выпускать больше продукции, нельзя пасовать перед нововведениями, отрасль застыла в традициях, ей следует учиться перепрыгивать через свою тень и прочее в том же духе. К концу своего двухчасового словоизвержения Геринг стал говорить все медленнее, лицо его постепенно принимало все более отсутствующее выражение. Вдруг он положил голову на стол и мирно заснул. Мы сочли самым разумным сделать вид, что не замечаем рейхсмаршала, покоящегося во всем великолепии своего мундира на столе, дабы не приводить его в смущение, и продолжали обсуждать наши проблемы, пока он не проснулся и не объявил скоренько совещание закрытым.

На следующий день им была назначена конференция по проблемам радарной техники, закончившаяся не менее бесславно. Он снова являл собой безоблачность и лучезарность при полном отсутствии знаний и давал специалистам одно наставление за другим, а под конец, все так же великодушно настроенный, осыпал их потоком распоряжений. После того, как он покинул совещание, мне пришлось немало потрудиться, чтобы как-то исправить причиненный им вред, но так, чтобы прямо не дезавуировать рейхсмаршала. И все же этот эпизод был настолько скандален, что я не мог не поставить Гитлера о нем в известность. Он же при первом удобном случае, 13 мая 1943 г., вызвал промышленников-вооруженцев в ставку, чтобы восстановить престиж правительства.

Спустя несколько месяцев после краха наших планов я встретился с Гиммлером на территории ставки. Он резко, угрожающим тоном, произнес: «Я не считал бы целесообразной еще одну Вашу попытку активизировать рейхсмаршала!»

Да это было бы и невозможно. Геринг впал — и на этот раз окончательно — в свою летаргию. Только в Нюрнберге он проснулся снова.

Глава 19

Второе лицо в государстве

Через несколько недель после фиаско нашего сообщества, примерно в начале мая 1943 г., Геббельс не замедлил обнаружить в Бормане именно те достоинства, которые еще так недавно приписывал Герингу. Он дал Борману заверения впредь все предназначенные для Гитлера информационные материалы направлять только через Бормана и попросил его заполучать от Гитлера все указания и распоряжения для него. Это пресмыкательство было должным образом вознаграждено. Геббельс списал Геринга окончательно, хотя и полагая, что как чисто представительную фигуру его все же следует средствами своего министерства подпирать.

Реальная власть все более смещалась в сторону Бормана. Он, однако, не мог знать, не понадоблюсь ли я ему в один прекрасный момент. До него, конечно, должна была дойти информация о моей провалившейся попытке свергнуть его, но обращался он со мной очень любезно и дал намеком понять, что я могу занять место рядом с Геббельсом на его стороне. Пока я не воспользовался шансом — цена мне показалась чрезмерной: ведь я попадал бы в полную зависимость от него.

Геббельс тем временем поддерживал со мной тесный контакт. Нас все еще объединяла идея самой решительной мобилизации всех внутренних резервов.

По отношению к нему я был, конечно, слишком доверчив. Меня завораживали его искрящееся дружелюбие, его превосходные манеры и логическая холодность ума.

Внешне, таким образом, мало что изменилось. Мир, в котором мы жили, принуждал к лицедейству, лицемерию, ханжеству. Между соперниками не могло прозвучать искреннее слово: его тут же могли передать в искаженном толковании Гитлеру. Все конспирировали, делая ставку на перемену настроений Гитлера, и выигрывали или проигрывали в этой кошачьей возне. Без всяких угрызений совести я играл на этой разбитой клавиатуре взаимных отношений, как и всякий другой.

Во второй половине мая 1943 г. Геринг сообщил мне, что он собирается при моем участии выступить с речью о немецком вооружении во Дворце спорта. Я согласился. Несколькими днями позднее я, к своему изумлению, узнал, что Гитлер поручил это выступление Геббельсу. Когда мы согласовывали наши тексты, министр пропаганды посоветовал мне подсократить свой текст, так как он намеревается говорить в течение часа. «Если Ваша речь не будет существенно короче, чем полчаса, то интерес публики ослабнет». Как обычно, мы направили наши тексты Гитлеру, с пометкой на моем, что речь будет сокращена на треть. Гитлер вызвал меня в Оберзальцберг. В моем присутствии он прочитал пересланные через Бормана черновики, решительно черкал и, как мне показалось, с воодушевлением в течение нескольких минут сократил текст Геббельса наполовину. «Вот, Борман, возьмите, передайте Геббельсу и скажите, что речь Шпеера я считаю отличной». Так в присутствии интригана Бормана Гитлер поднял мой престиж выше престижа Геббельса. После этого эпизода им обоим должно было быть ясно, что я, как и прежде, пользуюсь уважением. Я же мог рассчитывать в трудную минуту на поддержку Гитлера даже и против его ближайших сторонников.

А речь моя, с которой я выступил 5 июня 1943 г. и в которой впервые был обнародован значительный прирост производства вооружений, оказалась уязвимой по двум направлениям. Из рядов партиерархии я мог слышать: «Вот видите, и без чрезвычайных жертв дела идут неплохо. Для чего же тогда мы должны волновать народ драконовскими мерами?» С другой же стороны, от генералитета и с фронта при заминках с поставками слышались сомнения в правдивости сообщенных мной данных.

Советское зимнее наступление выдохлось. Наши растущие объемы военного производства помогли не только закрыть образовавшиеся дыры на Восточном фронте. Новые поставки вооружений позволяли Гитлеру, несмотря на потери техники зимой, подготовить новую наступательную операцию: следовало отсечь дугу, образовавшуюся под Курском. Начало этой операции под кодовым названием «Цитадель» несколько раз откладывалось, потому что Гитлер возлагал большие надежды на применение новых танков. От нового типа с электропередачей, сконструированного профессором Порше, он ожидал чудес прежде всего.

За непритязательным ужином в заднем буфете Рейхсканцелярии, отделанном в баварском стиле, я случайно услышал от Зеппа Дитриха, что Гитлер собирается отдать приказ не брать впредь пленных. Во время наступательных боев войск СС местного значения было установлено, что советские войска расправляются с пленными. Импульсивно Гитлер возвестил о тысячекратном кровавом возмездии.

Я был озадачен и встревожен тем, как мы умеем себе вредить. Ведь Гитлер сам рассчитывал на сотни тысяч пленных, мы уже долгие месяцы пытались хоть как-нибудь заткнуть не менее крупные, чем на фронте, дыры в людских резервах на производстве. Поэтому уже при ближайшей встрече с Гитлером я выразил свои сомнения относительно такого приказа. Переубедить его на этот раз оказалось не трудно, он сам как бы с облегчением отменил свое указание, отданное СС. В тот же день, 8 июля 1943 г., он приказал Кейтелю заготовить директиву о том, что все пленные передаются в распоряжение военной промышленности (1).