Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев

например, этот собор. Вы видели по бокам от главной колоннады два пустых постамента? Согласно проекту, там должны расположиться бронзовые фигуры архангелов, но пока пьедесталы пустуют. Люди рассказывают, что архангелы пожелают занять свои места, когда в России воцарится мудрый, справедливый и честный правитель. Народ говорит не “если”, а “когда”. Надеется и верит! Разве это не прекрасно?

Внимательно оглядев оцепеневшего генерала, поругав себя за перебор информации, вываленной на голову неподготовленного хроноаборигена, Распутин кашлянул, привлекая внимание собеседника и ровным, холодным голосом предложил более приземленное объяснение:

– Церковь – идеальное место для подобных встреч. Удобно, не привлекает внимания. Мало ли кто решил пообщаться с Всевышним и встретил за этим богоугодным занятием другого богомольца. Но давайте перейдем к делу…

– Ваши сведения полностью подтвердились, – выйдя из состояния грогги и кивнув, яростно зашептал генерал, – солдат подкупают прямо у казарм[70], натравливают на жандармов, требуют, чтобы шли защищать население от полицейского произвола, хотя дело обстоит совсем наоборот – городовых самих впору брать под защиту. Да и силы не равны. Вся городская полиция – три тысячи человек, гарнизон – сто семьдесят тысяч, состоящий по большей части из резервистов и призывников второй волны, в основном крестьян, растерянных, распропагандированных, злых на правительство…

– … и очень хорошо вооружённых, – закончил за генерала Распутин. – Семимиллионная русская армия располагает двенадцатью тысячами пулеметов на пяти фронтах, а в 170-тысячном Петроградском гарнизоне, не нюхавшем пороха, их больше трех тысяч, четверть от фронтового наряда.

– Как же сподобилось такое? – свечка в руке генерал задрожала, расплавленный воск капал на пальцы.

– Каким образом их распределяли между фронтом и тылом, это вопрос к генералу Алексееву, начальнику генштаба. Главнокомандующий Николай II так и не разглядел в своем подчиненном руководителя военного заговора, – вздохнул Распутин, забирая из кулака Батюшина дрожащий огонёк и ставя перед образом Николая Угодника, – но меня больше занимает другой вопрос, как же все это проспали знаменитые генералы русского сыска Заварзин, Васильев, Спиридович, Глобачев и лично вы?

Батюшин зябко поёжился и опустил голову.

– За всеми думскими оппозиционерами уже полгода как установлено негласное наблюдение. Но армия всегда оставалась на особом положении, не допускающем контроля извне.

– Хорошо, пусть так. А что говорят филёры, ведущие наблюдение за теми, кто не находится на особом положении?

– Полицейские донесения последних трёх недель писаны, как под копирку: к иностранному гражданину N пришло больше гостей, чем ушло от него. Столько-то осталось ночевать и даже квартировать.

– Ну, это как раз понятно. Заговорщики боятся арестов, потому и перебрались на жительство к союзникам… Они просто еще не знают, что репрессии никому ничем не помогут…

– Надо собрать силы в кулак…

– Именно об этом я и хотел нижайше просить вас, уважаемый Николай Степанович. Возьмите на себя столь неблагодарный труд, перешагните через ведомственные барьеры, поговорите, с кем успеете. Надо спасать сотрудников аппарата по борьбе с уголовной преступностью и городовых. По ним будет нанесен первый удар. Оперативников лучше собрать в здании полицейского архива, городовых сконцентрировать в ближайших к участках тюрьмах. Сделать это необходимо сразу, как только военные объявят, что берут на себя ответственность за поддержание порядка в городе. Ждём уполномоченных делегатов связи из сформированных гарнизонов по известному вам адресу, сможем помочь оружием, патронами, медикаментами и продовольствием, наладим взаимодействие. Главное – выдержать первый удар штурмовых групп, потом будет легче…

– Господи, какие страсти вы рассказываете. Слушаю и поверить не могу. Может, обойдётся?

– Дорогой вы мой контрразведчик, вспомните наше общение за последний месяц. Я хоть раз вам соврал?

Батюшин молча покачал головой.

– Тогда давайте поторопимся, – продолжил Распутин, – времени осталось в обрез. С полудня 25 февраля всюду одновременно начнётся разгром полицейских участков. Скрываться дома бесполезно, у нападающих есть адреса не только жандармов, но и их родни. Не успевших бежать убьют… Точный срок полицейским можете не называть, все равно не поверят, просто держите его в голове, как дедлайн…

– Линия смерти, – автоматически перевел Батюшин, – хорошо сказано, к месту. Господи, прости нас грешных!

– Аминь…

Распутин вышел на свежий воздух, когда смеркалось. Мимо Казанского собора неслись в саночках на Большую Конюшенную к «Медведю» весёлые компании. Великолепное заведение, как и знаменитый московский «Яр», принадлежало Алексею Акимовичу Судакову – бывшему буфетному мальчику родом из Ярославля. Столичная ночная жизнь бурлила: к полночи у «Медведя» гульба достигнет апогея и не утихнет часов до трёх.

– Товарищ полковник!..

Звонкий голос заставил погружённого в своим мысли Распутина вздрогнуть и поскользнуться на утоптанном снеге. Колесом покатилась в сугроб фуражка. Еле удержав равновесие, Григорий обернулся, инстинктивно подгибая ноги в коленях и группируясь. Хрупкая женская фигурка, стоящая в неровном желтом круге света уличного фонаря, казалась невесомой, бесплотной, неземной, и только легкий пар дыхания, поднимающийся над каракулевой шляпкой, убеждал в реальности образа.

– Аня? Как ты меня нашла? Хотя, задавать такой вопрос королеве внешней разведки неприлично.

– Скажите, товарищ полковник, а в ХХI веке дамы ждут кавалеров посреди ночи на пустой улице? – не отвечая на вопрос, вскинула голову женщина. – Вынуждена спросить, потому что у нас с тобой это входит в традицию. Не находишь?

Григорий подхватил тонкие пальчики в замшевых перчатках, бережно потянулся к ним губами. Анна смотрела на него снизу вверх вопрошающим взглядом, таким пронзительным и тревожным, что у Распутина противно заныло под ложечкой, и мурашки побежали по спине.

– Аня, что случилось?

– Не могу больше сидеть в этой студии. Все сюжеты мы уже отсняли, смонтировали, а копии делать можно и без меня.

– Что тебя беспокоит?

Анна повернулась и неторопливо, мелким шагом пошла вдоль ограды, отдаляясь от фонаря и погружаясь в сумерки, как в океан. Григорий ускорил шаг, догнал, аккуратно взял Ревельскую под руку, боясь спугнуть, потянул на себя.

– Ты сегодня спас кого-нибудь? – спросила она тихо, будто ветер позёмкой прошелестел.

– Не знаю… Может быть… Время покажет… А что?

– Сидя за монтажным столом, я убирала из киноленты бракованный кусок. Вырезала, склеила, просмотрела… Поразилась, насколько просто можно вычеркнуть образ. Был человек в кадре, чик-чик, и нет его… А фильм продолжается, как не бывало. И мне вдруг стало страшно. Пока я тут вожусь с киноплёнкой, кто-то могущественный махнет монтажными