Говорит Гитлер. Зверь из бездны - Герман Раушнинг

Я выключил свет и выглянул в окно, туда, где позади теннисных кортов в багровых сумерках стелились по небу густые клубы дыма от пожара в доках. Лучи прожекторов метались по небу, перекрещивались, расходились и затем гасли. Сигнальные парашютные огни яркими всполохами разрывали полумрак и медленно опускались к земле. Апокалиптическая ночь! Где-то вверху ревели бомбардировщики, заходя на новый круг. Разрывы — чуть дальше, чуть ближе, свист бомб, падающих уже неподалеку, и вдруг — страшный грохот взрывов совсем рядом.

Я пошел вниз, чтобы присоединиться к остальным; таков уж человеческий инстинкт — собираться вместе в минуту опасности. Когда зенитная артиллерия присоединяла свои то едва различимые, то резкие залпы к бомбовым разрывам, заснуть уже было невозможно.

Зажигательные бомбы попали к нам на крышу, а одна фугасная бомба угодила в наш теннисный корт.

Мм неплохо устроились в подвале. Телефонный ящик я приспособил под письменный стол, за которым можно писать, не беспокоя других светом лампы. Мы уже привыкли друг к другу. Вместо постелей у нас одеяла, матрасы, подушки и плащи. Вот пожилые супруги мирно спят, обнявшись, как и много лет назад. Вот пара помоложе, вроде бы у них все в порядке, но почему-то кажется, что это лишь хорошая мина при плохой игре. Какой-то мужчина читает, укрывшись плащом и подложив чемодан вместо подушки. Неподалеку пожилая молодящаяся дама: она делает вид, что обнаружила наконец-то счастливое место, причем, это ее собственное открытие и здесь она вне досягаемости. Подушки и одеяла валяются по всему полу, и атмосфера здесь почти что невыносимая. Из-за моего стола я наблюдаю нелепое кокетство молодой миниатюрной девушки; она все время дергается и хихикает. Мужчина рядом с ней в защитной полевой форме — как знать, может быть, они молодожены, а может, просто друзья, юные, счастливые, беззаботные. Девушка хихикает и болтает без умолку, не обращая внимания на грохот снарядов и сотрясающееся здание.

Наше сонное общество приютило рыжеволосого розовощекого младенца. Ребенка не смущает большое количество незнакомых людей вокруг, он доверчиво копошится возле своих родителей. Они пришли из соседней гостиницы, жильцов которой эвакуировали из-за бомбежки. Малыш мирно посасывает из своей бутылочки и затем засыпает. Наш подвал переполнен людьми. Здесь есть даже несколько французских офицеров, у которых врожденный дар чувствовать себя уютно при любых обстоятельствах. Пол под нами вздрагивает, как при землетрясении. Какая-то женщина впадает в истерику. Тяжелая бомба упала неподалеку. Один из французов успокаивает ее: "с’est fini…"[15]

Затем внезапно все стихает. Зверь уполз в темноту.

Повсюду в подвалах этого огромного города люди живут точно так же. Как и в других городах, больших и малых. Люди разных стран и разных сословий, сведенные вместе, мы образуем новые сообщества.

Рушатся барьеры, исчезают предрассудки. Мы незаметно растворяемся друг в друге — рабочие и работодатели, мастера и подмастерья. Общая беда сделала нас другими.

Таких бомбоубежищ Андерсона[16] здесь многие тысячи — тысячи крошечных спасательных шлюпок в океане. Только места в них чудовищно мало. Вокруг ревут бомбардировщики и грохочут орудия. Небольшие экипажи этих шлюпок затеряны в безбрежном океане, один на один с неизбежностью, назначенной им неведомой космической силой, нанятой на службу человеком. Что определяет, кому быть сраженным — случайность ли или судьба? Пробуждается давнишний страх, страх незапамятных времен. Страх, управлявший человеческой жизнью еще до начала истории, еще до того, как человек появился из звериного лона, до того, как впервые назвал добро добром и зло злом, и попытался понять смысл жизни. Как же далеко мы отброшены назад — на многие тысячелетия. Кто-то из нас ищет забвения в картах или вине, другие поют хором или обсуждают свою работу или будущее; и что же? Всякая нормальная жизнь стала сегодня бессмысленной. Человечество вновь лицом к лицу столкнулось с тьмой, с непостижимой силой новой неизбежности. Мы лишились состояния защищенности, ничто отныне не может уберечь и упорядочить нашу жизнь.

Здесь есть огромные убежища, громадные подвалы. Разные люди собираются в них вместе. Но среди них нет единства. Люди обособляются, образуют группы, заявляют об исключительности своего положения. Набожные и погруженные в себя, ища покоя, собираются вместе. Где-то собираются картежники или франты. Семьи со своими общими заботами держатся вместе. Договариваются друг с другом районы и улицы.

Станции метро заполнены людьми. Тысячи их расположились на платформах, в переходах, на лестницах и эскалаторах. Они принесли с собой подушки и одеяла, здесь они работают и питаются. Кто-то ревниво оберегает обжитые места от незваных гостей, кто-то бродит из подвала в подвал, как кочевник. Все ищут себе идеальное, абсолютно безопасное убежище.

А наверху древний город день за днем превращается в руины. Мало-помалу. Разрушение — дело нелегкое. Но каждая ночь увеличивает зону опустошения в этом каменном творении. Никто не знает, каким будет конец и когда он наступит. Но крепнет ощущение, что подобно тому, как много лет назад для английских колонистов на борту "Мейфлауэра" Старый свет скрывался за горизонтом, так и сейчас — на наших глазах исчезает эпоха. Целый мир — прошлый и настоящий — тонет со всем своим содержимым. Мы никогда больше не увидим его. Он исчезает навсегда.

Мировая революция

Как могло это случиться с нами? Почему это обрушилось на нас в те яркие дни незабываемого лета? Война казалась далекой, нереальной, немыслимой. Мы наслаждались жизнью. Насилие представлялось дурным кошмаром. В нашем мире царила атмосфера успеха, процветания, великолепия и веселья. Война виделась неправдоподобным сном.

Как это все случилось? Как мог один человек заразить целую нацию своей манией и навязать всему миру дух разрушения и порабощения? Отчего это стало возможным? Этот вопрос у всех на устах.

Разве не в том причина, что уже исчезли любые прочные социальные и политические структуры, на которые мог бы опереться народ? Разве революция не началась еще до того, как она была признана? Разве она уже не витала в недрах кажущейся безопасности западных стран — новая, безжалостная, беспрецедентная революция?

Возрождение Германии деградировало в нигилистическую революцию разрушения, а она, в свою очередь, разрослась до всеобщего ниспровержения, до мировой революции. От политической бесконтрольности изменилось социальное устройство. Мировой политический порядок распался. Образовывались новые объединения, вырастали в коалиции и снова распадались. Причиной тому уже была не война и ее последствия — сплотились силы, сносящие ныне старую политику.