В поисках П. Д. Успенского. Гений в тени Гурджиева - Гэри Лахман

Этой политической заключенной была сестра Успенского, имя которой до нас не дошло. Нелепость окружающей ее обстановки была отчаянно очевидна им обоим. Почему именно сестру Успенского арестовали, неясно, но в 1905 году в России это не имело особого значения. В воскресенье 9 января сестра Успенского была среди тех тысяч людей, которые вышли на мирную демонстрацию и шли к Зимнему дворцу, чтобы представить царю список своих экономических жалоб. Возглавляемая священником, демонстрация двигалась вперед и вперед, и гвардейцы, не сумев остановить поток людей, запаниковали и стали стрелять по толпе. По меньшей мере, сто человек убили, сотни других ранили. По всей стране прокатились забастовки и протесты. Царь пытался успокоить беспорядки, согласившись на создание выборной Думы, хотя все равно хотел удержать реальную власть в своих руках. И снова было сделано слишком мало и слишком поздно. Дорога большевикам была открыта.

Сестра Успенского умерла в тюрьме в 1908 году, по какой причине – нам не известно. После ее смерти Успенский оказался человеком без семьи. В тридцать лет он был, по сути, одинок. Революция его не интересовала. Очевидно, что смерть сестры не расположила его к царю. Хотя его «петровской» стороне было что вспомнить, «Демьян» в нем, несомненно, стал намного сильнее. В 1906 году Успенский начал работать журналистом. Однако работа заставила его еще ближе столкнуться с миром «очевидных нелепиц». В редакции ведущей московской ежедневной газеты «Утро» он сидел и читал иностранные газеты: его лингвистические способности сделали его естественным кандидатом для работы с зарубежными новостями. Предполагалось, что он пишет статью о Гаагской конференции[50]. Однако во французских, немецких, английских и итальянских газетах было одно и то же сообщение. Он читал одни и те же автоматические фразы, помпезную риторику, очевидную ложь и скучные жесты. Мечтатель Успенский должен был вобрать эти пустые слова и написать о них что-то. Вместо этого он открыл ящик стола. Внутри лежали книги, которые предлагали мир, для него более реальный, чем сотни международных конференций и конвенций.

«Оккультный мир», «Жизнь после смерти», «Атлантида и Лемурия», «Учение и ритуал высшей магии», «Le Temple de Satan», «Искренние повествования пилигрима» – с этими и, надо полагать, многими другими книгами Успенский не разлучался месяцами. Он начал крайне тщательное изучение оккультизма, и из его работ очевидно, что он был знаком с большинством авторитетных работ по этой теме. Хотя он признает, что многое в этих книгах находил наивным, в них был также привкус истины, и он чувствовал, что, так или иначе, они его куда-то приведут. В любом случае, он был убежден, что Гаагская конференция и тому подобное никуда и никогда не приведут.

Потеряв так много близких, незадолго до разрыва последней связи с прошлым, неудивительно, что такой чувствительный человек, как Успенский, отрицал мир политики, вместо этого находя своего рода утешение в комфорте неизвестного – может быть, даже в возможности снова найти своих близких? Из наивных книг он узнал, что «становится возможной мысль, что смерти может не быть, что ушедшие, возможно, не исчезли навсегда, и что я могу увидеть их снова». Это замечание, как признавал и сам Успенский, многое говорит о его мотивах. За столько времени привыкший мыслить «научно», Успенский забыл, что за внешней видимостью жизни может существовать что-то еще. Что это может быть, и как ему туда попасть, было неясно. Однако Россия 1906 года была очень подходящим местом, чтобы попробовать.

Хотя много лет она была официально запрещена, но к 1907 году теософская литература в России расцвела. Во многом это стало результатом работы другого крайне влиятельного эзотерического учителя, исследователя духовности и основателя антропософии, Рудольфа Штейнера. Исследователь Гёте и Ницше, крепко опирающийся на германскую идеалистическую философию, Штейнер возглавил в 1902 году германскую ветвь Теософического общества, и через несколько лет его влияние в Европе и России стало просто поразительным. Мария фон Сиверс, вторая жена Штейнера, была из Прибалтики, и в основном благодаря ее влиянию штейнеровская христианская версия теософии распространилась среди российской интеллигенции. Революция 1905 года помешала Штейнеру прочитать запланированную серию лекций в России. Однако многие интеллигенты бежали от самодержавного режима и пересекали границу, так что Штейнер организовал выступление в европейской столице изгнанников, Париже. В 1906 году Штейнер читал лекции аудитории, в которой присутствовали некоторые из самых влиятельных фигур русского культурного ренессанса: Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Константин Бальмонт и Николай Минский. К 1913 году, когда Штейнер читал серию лекций в Хельсингфорсе (Хельсинки), Финляндия, специально для своих русских последователей, уже существовало несколько антропософических дискуссионных кружков и мастерских в Санкт-Петербурге и Москве. Некоторые из самых влиятельных культурных фигур стали преданными последователями учения Штейнера, в том числе романист Андрей Белый, один из гигантов модернизма. Успенский, как и Штейнер, тоже оказывал влияние на современную культуру, хотя это редко признается.

Серебряный век русской культуры – с 1880 по 1914 год – включал сильнейший всплеск интереса к разным формам мистицизма и оккультизма, и это неудивительно. Святая Русь породила несколько самых известных оккультных фигур конца XIX – начала XX века. Помимо Гурджиева и Успенского, среди них были мадам Блаватская, одна из основателей Теософического общества; Распутин, «святой дьявол»; и художник Николай Рерих, который написал фон к революционному балету Игоря Стравинского «Весна священная», а позднее развил духовное учение под названием Агни Йога. В атмосфере «безумной эсхатологической обреченности»[51], которая пронизывала Россию в начале прошлого столетия, теософские идеи наступления «новой эры» соединялись с революционной политикой и создавали головокружительную смесь духовного либертарианства и гедонистического аскетизма. Многие из самых значительных фигур литературы и искусства того времени так или иначе соприкасались с оккультным. Белый, писатель Валерий Брюсов, композитор Александр Скрябин, философ Николай Бердяев и многие другие занимались глубокими исследованиями магии, мистицизма и теософии. В кафе серьезное изучение паранормальных феноменов было такой же обычной темой разговора, как и некоторые из более жутких проявлений эпохи – такие как клубы самоубийц, сатанизм и практически обязательные черные мессы. Импортированные вместе с французским символизмом, который достиг русских степей к началу 1890-х, разные формы сатанизма и дьяволопоклонничества стали предметом одержимости ряда русских литераторов, художников и музыкантов. Самые разные дьявольские темы завораживали интеллигенцию, выражаясь в наркотиках, диких нарядах, чрезмерном эротизме и других видах непристойного поведения. Такие философы, как Владимир Соловьев, такие писатели, как Василий Розанов, такие поэты, как Александр Блок, и такие художники, как Михаил Врубель, обращались в своих работах к демонической и сатанинской тематике. Сатанинская эротика стала обычной темой популярной журналистики, изображавшей пассивных полуобнаженных женщин, на которых охотятся демонические инкубы. На сцене актер Федор Шаляпин сделал карьеру, изображая сатанинские фигуры, среди которых самая известная – Мефистофель из «Фауста» Гуно. Художник Николай Рябушинский, устроивший клуб самоубийц «Черный лебедь», опубликовал в своем журнале «Золотое руно» объявление с просьбой о работах для специального издания, посвященного дьяволу, и получил девяносто два ответа[52].

Успенский был вполне себе человеком своего времени, как демонстрирует его сборник рассказов «Разговоры с дьяволом». Однако даже здесь он шел собственным путем. Хотя такие влиятельные писатели, как Валерий Брюсов, изображали дьявола как могущественного и привлекательного мятежника, «превыше добра и зла», Успенский отвергал этот подростковый романтизм и взамен предполагал, что дьявол на самом деле – «воплощение вульгарности и банальности»[53]. Успенский тоже был склонен к ницшеанской этике, но терпеть не мог, когда ее подделывали. Имена других фигур российского духовного ренессанса тоже появляются в книгах Успенского, так что он твердо встает в их ряды. К примеру, он говорит об Александре Добролюбове, поэте, который после религиозного обращения раздал свое имущество и бродил по Руси, надев железные вериги, как православные блаженные.

Успенский пришел к теософии в 1907 году, когда только начинал свое изучение мистицизма. Хотя в 1914 году он покинет Теософическое общество, влияние теософских идей останется с ним до конца жизни. Он отмечал, что рано распознал «слабость» теософии. По его словам, в ней «не было продолжения», то есть она уже затвердела до состояния идеологии – опасность для любого учения. «Начав со смелого, революционного поиска чуда, – писал он, – теософия скоро стала отступать от него и останавливаться на неких „найденных“ истинах». Однако он поддерживал связь с Теософическим обществом и движением много лет и позднее очень гордился тем, что во время одного из путешествий в Индию посетил штаб-квартиру общества в Адьяре, где его принимали как особу королевской крови. Штаб-квартира представляла собой трехэтажное здание: на первый этаж могли попасть все, на второй пропускали меценатов, а верхний этаж отводился исключительно посетителям высочайшего теософического ранга. Успенский с некоторым удовлетворением говорит о том, что его немедленно приняли в высочайшую группу.