Люди-мухи - Ханс Лалум

И племянница, и племянник знали, что родственников ближе их у покойного дяди нет, и потому они могут рассчитывать на солидное наследство. Однако с дядей на тему наследства при жизни они разговор не заводили, да и он не особенно распространялся. После смерти отца, их деда, Харальду Олесену досталась значительная сумма. Жил он всегда скромно, деньги не транжирил, к тому же много лет прилично зарабатывал и сам. Родственники имели все основания считать его человеком богатым. С ними связался дядин поверенный; он сухо и деловито сообщил, что, в соответствии с пожеланиями покойного, завещание будет вскрыто и оглашено в помещении юридической фирмы через шесть дней после его смерти, точнее, в среду, 10 апреля, в полдень.

Я сделал пометку насчет рака; ничего важнее от племянника с племянницей не узнал. Впрочем, они вспомнили, что год назад Харальд Олесен известил родню о том, что вскоре выйдет книга о нем. Желание написать биографию известного человека изъявил студент-историк Бьёрн Эрик Свеннсен. Хотя племянник с племянницей не приставали к дяде с расспросами, насколько они поняли, к настоящему времени книга почти готова. Харальд Олесен намекнул, что довольно откровенно отвечал на вопросы добровольного биографа и предоставил ему частичный доступ к своему архиву.

Больше они не знали ничего относящегося к делу. Около десяти я попрощался с ними и обещал держать в курсе событий. Студент-историк Бьёрн Эрик Свеннсен попал в список тех, с кем мне нужно было связаться как можно скорее. Мне показалось странным, что прошло уже два дня после убийства, а он еще не объявлялся. К счастью, эта маленькая загадка довольно быстро разъяснилась. По словам секретарши, мне звонила какая-то женщина и уверяла, что ей совершенно необходимо со мной поговорить. Как оказалось, мне безуспешно пыталась дозвониться некая Ханне Лине Свеннсен, мать Бьёрна Эрика Свеннсена. Она сказала, что ее сын уехал на международную социалистическую молодежную конференцию в Риме, но ему сообщили о том, что произошло, по телефону и телеграммой. Вечером в воскресенье он должен вернуться в Осло и утром в понедельник явиться в полицейское управление. Хотя связь с Римом была плохой, Бьёрн Эрик Свеннсен сказал, что у него, возможно, имеются важные сведения о молодых годах Харальда Олесена. Разумеется, он поделится ими со следствием. Я нехотя смирился с тем, что с Бьёрном Эриком Свеннсеном нельзя будет связаться до утра понедельника. В конце концов, хорошо, что скоро мы узнаем что-то новое о Харальде Олесене! Во всем надо видеть и положительную сторону…

Тем временем я позвонил в адвокатскую контору «Рённинг, Рённинг и Рённинг». К сожалению, оказалось, что того Рённинга, который занимался интересующим меня делом, а именно Артура Рённинга-младшего, нет на месте. По словам секретарши, он пару дней назад улетел в Западный Берлин. Секретарша извинилась и робко объяснила: «по некоторым данным», Рённинг-младший собирался встретиться с одним или несколькими личными друзьями в Центральной Европе, но никто не знает, куда он поехал из аэропорта. Когда в пятницу утром он звонил на работу в связи с другим делом, ему, конечно, сообщили о смерти Харальда Олесена. Рённинг-младший тут же объяснил, что в завещание Олесена недавно «внесли принципиальные изменения», и, в соответствии с недвусмысленным пожеланием покойного, оно будет вскрыто и оглашено через шесть дней после его смерти.

Рённинг-младший обещал, что будет лично присутствовать на оглашении завещания в помещении конторы в среду, 10 апреля, в полдень. Он постарается как можно скорее разослать телеграммы всем «заинтересованным лицам», которых распорядился позвать покойный. На тот случай, если фирмой заинтересуется полиция, Рённинг-младший просил передать: последний вариант завещания был официально заверен с соблюдением всех формальностей. Кстати, представители правоохранительных органов также могут прийти в среду на вскрытие и оглашение завещания. Затем он извинился, сказав, что должен «бежать на очень важную встречу», и закончил разговор. К сожалению, в его кабинете завещания не нашли, а телеграмма от него еще не пришла. Таким образом, оставалось ждать приезда Рённинга-младшего, а пока его коллеги, к сожалению, ничем не могли помочь следствию. Рённинг-младший – «необычайно талантливый молодой юрист, ревностно относится к формальностям и тактичен по отношению к своим клиентам», сказала в заключение секретарша, словно извиняясь. Я без труда ей поверил и, понимая, что ничего другого мне не остается, попросил передать, чтобы Рённинг-младший, если до него удастся дозвониться до утра среды, как можно скорее связался со мной.

Врач Харальда Олесена по-прежнему находился на больничном, но охотно согласился ответить на мои вопросы по телефону. Какое-то время подумав, он решил, что в виде исключения может поступиться врачебной тайной. Тем более что пациент, о котором идет речь, уже умер. Итак, доктор подтвердил, что с год тому назад у Олесена нашли рак кишечника. Последние месяцы болезнь развивалась стремительнее, чем ожидалось, и в декабре Олесена предупредили: возможно, жить ему осталось всего несколько месяцев. Олесен воспринял известие с выдержкой, достойной восхищения. Он ненадолго задумался, а затем сказал, что должен разобраться с важными делами до того, как станет слишком поздно. Тогда доктор решил, что такая реакция вполне естественна, и не спросил Харальда Олесена, о каких делах идет речь.

Банк Олесена по-прежнему был закрыт. Однако во время обыска в его квартире нашлись документы, отвечавшие почти на все вопросы, которые я собирался задать в банке. Судя по всему, Харальд Олесен был очень организованным человеком. Выписки за последние пять лет лежали в папке в ящике стола. Если верить им, Харальд Олесен умер богачом. Последнюю выписку прислали в марте 1968 года; согласно ей, на счете находилось свыше миллиона крон. Однако я обратил внимание на то, что с 1966 по первый квартал 1967 года денег на счете было гораздо больше. За последние полгода счет Харальда Олесена «похудел» по крайней мере на 250 тысяч крон, хотя пенсии госслужащего должно было с лихвой хватать на расходы овдовевшему пенсионеру. Кроме того, не было никаких указаний на то, куда делись снятые со счета деньги. Он снимал деньги наличными три раза. Сначала, в октябре 1967 года, он снял 100 тысяч крон, затем, в феврале 1968 года, еще 100 тысяч, и месяц спустя – 50 тысяч крон.

Я решил, что возможны два варианта. Либо Олесен начал делать ставки или вкладывать деньги в рискованные предприятия, либо выплачивал крупную сумму одному или нескольким людям. Последнее казалось более вероятным, и естественно было предположить, что убийство так или иначе связано с шантажом.

Не без досады я понял, что, несмотря на все более важные сведения, я ни на шаг не продвинулся вперед. Посмотрев на часы, я обнаружил, что уже половина одиннадцатого. По крайней мере, одна загадка, как я надеялся, вскоре разрешится. Что собирается поведать мне профессор Рагнар Боркман? Размышляя об этом, я не спеша подъехал к дому номер 104–108 по Эрлинг-Шалгссон-Гате.

При росте свыше метра девяноста и весе около ста двадцати килограммов Рагнар Боркман обладал одной из самых внушительных фигур, какие мне довелось видеть. Еще большее почтение внушали его характер и интеллектуальные способности. Рагнар Боркман был единственным сыном консула и директора одной из крупнейших компаний в Осло. Он унаследовал отцовскую корпорацию, но бизнес был для него в некотором роде хобби. Боркман, профессор-экономист, написал массу книг и обладал безупречной репутацией. Думаю, что не погрешу против истины, если скажу, что в шестьдесят четыре года профессор Рагнар Боркман считался не только одним из богатейших жителей Осло, но и одним из самых уважаемых интеллектуалов Норвегии.

Мало кто знал, что профессор также много лет несет тяжкое бремя. Впервые я услышал об этом в десятилетнем возрасте, в конце войны. Как-то субботним вечером Боркман с женой допоздна засиделся у нас в гостях. И профессор, и его супруга всегда живо интересовались мной; они расспрашивали меня об учебе и о планах на будущее. В тот вечер, когда я ложился спать, отец сказал:

– Есть много такого, в чем я завидую Рагнару Боркману, и все же я богаче его, потому что у меня есть ты.

Рагнар Боркман женился рано, в двадцать с небольшим, на девушке из очень хорошей семьи; ей тоже сулили блестящую научную карьеру. Они всегда выглядели счастливой и гармоничной парой, но детей у них не было, что особенно огорчало профессора. В 1948 году Рагнару Боркману исполнилось сорок четыре; он был обладателем большого состояния, многих объектов недвижимости и внушительной библиотеки, но все это некому было оставить. Всем казалось, что профессор и его жена отбросили мысли о рождении наследника.

Мои родители принадлежали к высшим классам; в наших кругах не принято проявлять чувства на публике. Помню, что отец и мать при мне кричали лишь однажды – да и то со слезами радости на глазах. В июле 1949 года, вернувшись из школы, я узнал, что сорокатрехлетняя Каролине Боркман ждет ребенка. Только тогда до меня дошло, как переживали свою бездетность сами Боркманы и их близкие. В то лето они пребывали в состоянии радостного ожидания. В январе 1950 года меня вместе с родителями пригласили на крестины их дочери. На церемонии присутствовали еще 250 человек из числа столичной культурной, финансовой и интеллектуальной элиты. Наши знакомые шутили: мол, в Осло не видели ничего подобного с крещения кронпринца в 1939 году, но ведь и дочь профессора Боркмана была в некотором смысле наследницей целой империи. Выбор имени для единственного ребенка стал нелегкой задачей для родителей, ведь у девочки были такие прославленные предки с обеих сторон! В конце концов родители выбрали несколько имен: Патриция Луиза Изабелла Элизабет Боркман.