Хамам «Балкания» - Владислав Баяц

Ужасно не люблю всяческие определения (вы только припомните, как часто это слово употреблялось в школьные времена). Но во время разработки темы перехода литературы в счет (опять-таки школьное словечко, уводившее малых детей в высшие сферы операций с цифрами) у меня возникло непреодолимое желание дать определение деньгам. И вот к чему я пришел: деньги – ценность, выраженная в цифрах! Похоже, чтобы прийти к такому выводу, большого ума не требуется. Разве нельзя то же самое сказать, к примеру, о протяженности жизни: годы – ценность, выраженная в цифрах. Ха! Верно, как и многое другое, что может быть выражено точно таким же определением. Но смысл-то не в этом. Если верно, что эту «мудрость» можно применить ко многим другим понятиям и явлениям, то это еще не значит, что изначальное определение не точно и что существование других определений делает его ничтожным.

Что я хочу сказать этим? Да то, что ценность вовсе не обязательно бывает равной качеству. Следовательно, нельзя признать равнозначными суждения «деньги – ценность, выраженная в цифрах» и «деньги – качество, выраженное в цифрах». Тут мы подходим к так называемому выводу: представьте, что известные писатели поддались и уравняли систему ценностей, выраженную в цифрах (скажем, место своей книги в топ-листе), с качеством этой книги. И вы не знаете, кого в первую очередь винить в этом: тщеславного писателя или создателей этой чудовищной выдумки – списка хитов.

Такие явления не беспокоили бы, если бы такими и оставались на этом уровне. Тем не менее, став поначалу модой и тенденцией, они постепенно превратились в настоящую программу, грозя стать правилом и закономерностью. Потому им и нельзя приписывать случайность, несерьезность и временный характер.

Недавно я присутствовал на публичной лекции одной популярной писательницы в защиту цифр. Стремясь доказать, что ее первая позиция в списке самых читаемых книг в любом случае неприкосновенна и не зависит от популярности, что, впрочем, никто и не собирался оспаривать, она сравнила себя с умнейшими, наилучшими и самыми уважаемыми писателями века! Естественно, в этом автоисследовании она не искала и, понятно, не нашла критериев типа, скажем, позиций, которые книги этих заслуженных писателей занимали в тогдашних или исторических топ-листах. Она и не могла их найти, потому как в то время подобных листов и в помине не было, поскольку они никому не были нужны. Писатели занимали те позиции, которые они заслужили, и никто их не нумеровал. Так что моя мысль понятна. Госпожа писатель была оскорблена, поскольку накануне кто-то открыто усомнился в ее желании доказать, что первая позиция и есть факт признания автора лучшим. Ее увлекла другая, более приятная формула, утверждающая, что первая позиция соответствует высшему месту в литературной иерархии.

И чтобы не возникало никаких сомнений: первая позиция действительно может быть лучшим местом, но это вовсе не означает, что это и есть высшая оценка творчества автора.

Через несколько месяцев после шпионского, как оказалось, визита паши проявилось самое важное и самое значительное его последствие. Это был приезд самого Его Величества. Но теперь он посетил не только свой сарай, но и аджеми-огланов. Точнее было бы сказать, что на этот раз им позволили предстать перед великим султаном. Его великодушие выразилось в терпении, с которым он одарил взглядом толпу. Взмахом руки он дал понять, что все свободны, после чего сел на диван и подождал, пока ему не представят десять избранных, каждого по отдельности. Это и сделали в полном соответствии с их заслугами учитель-ага и Дели Хусрев-паша, как человек из свиты властелина, пользующийся особым доверием.

Паша с непререкаемой уверенностью докладывал отдельно о каждом юноше: откуда приведен, из какого именно семейства родом, какие и к чему именно во время учебы продемонстрировал способности и где, по его мнению, следовало ему продолжить обучение и службу. Так, стоя перед султаном, Баица узнал, что судьба определила ему быть связанным с верховным правителем: царский сарай в Истанбуле!

На кратчайшее мгновение ему удалось перехватить взгляд султана, направленный на него, и он – окаменел! Он разглядел в нем странную смесь равнодушия и интереса, но прежде всего – ледяной холод, свидетельствующий о силе и широте принимаемых решений: от судеб мелких личностей до перекраивания будущего целых племен или государств. Но тем не менее воин в нем не настолько задремал, чтобы не продемонстрировать интерес к этим образованным рабам, от которых, может быть, завтра будет зависеть его жизнь. Баице внушили, что всем уведенным детям в будущем на всех уровнях предназначения, от простого янычара до высших имперских чиновников, предстоит сыграть одинаково важную роль в жизни султана: в той или иной мере, в зависимости от того, когда и насколько близко тот окажется рядом с ними, станет доверять им больше, чем любому другому воинскому формированию. От их верности, как личной, так и групповой, будет зависеть его жизнь. Но и их жизни тоже. Они станут его защитой от всех недругов: и от внешних, и от тех, что внутри империи. А он будет их щитом.

Об этом Баица размышлял днями напролет, когда все уже было закончено. Но превыше всех прочих важных выводов был один, весьма простой, но для него очень важный: его, Баицу, больше не скрывали от властелина! Так он узнал, что кое-что значит для них. Наверное, это было наградой за принятие чуждого. Взамен этого принятия ему дали понять, что в будущем его ожидают преференции, а не судьба раба, хотя от этого статуса не может освободиться никто, даже сам султан.

Сейчас ему, в сущности, предложили стать идеальным рабом.

Когда-нибудь цифры, примененные к литературе и книге, приобретут любопытные особенности и вызовут абсурдные последствия. На одной из недавно состоявшихся местных книжных ярмарок организатор с помощью средств массовой информации выстроил по ранжиру всех экспонентов. Чего только не было в той информации, но единственно в ней не было того, что же именно сделало их лучше или хуже других. Они были самые, но непонятно, по какому критерию. Однако потом, после серьезного анализа и исследования причин, по которым не были указаны истинные критерии, стало ясно, что такие детали вовсе ни к чему, если экспоненты и без того уже были самые.

Подошло время для того, чтобы процитировать самого себя словами, стоящими в начале этой книги (глава под названием «После начала») в абзаце, где я упоминаю эпитеты, которые по причине собственной грандиозности и силы стали неотъемлемой частью личных имен: сильный, великолепный, или же воспользоваться обычным определением качества – самый большой, самый важный, самый известный. А зачем? Да чтобы показать, что довольно часто история по сути своей является эстрадой[4], поскольку – вот вам и цитата: «История особенно обожает самых великих, самых сильных, самых мощных и вообще всех самых. Перед книгой же стоят иные задачи…»

Потому книга и остается маргинальным явлением, в то время как история готова включить в число своих незыблемых и постоянных памятников вечные ценности эстрадного ранжирования. Эстрада лукава, она использует слабость истории к любого рода победителям (даже к тем самым лживым, пустым, карикатурным), после чего легко проникает в ее сознание. Она делает истории комплименты, благодаря которым весьма ловко покупает историю.

Ныне процесс общественных и экономических преобразований в некоторых европейских государствах продемонстрировал опасное сходство между политикой (как будущего истории) и эстрадным исполнительским мастерством (как вечным сегодняшним). Это сходство, испытанное, продемонстрированное и доведенное до совершенного безобразия или безобразного совершенства – один черт, оказалось идеальным единством, направленным против книги. Боязнь доказательности вечного существования книги или, по крайней мере, ее естественного тяготения, зачастую весьма успешного, к длительному существованию укрепила этот примитивный, карикатурный, абсурдный, но одновременно и опасный симбиоз, превратив его в нерушимый брак по расчету. Вскоре были придуманы пустые, трескучие фразы, используемые в качестве инструмента для вмешательства, типа «популизм против элитизма». А поскольку все элитное предназначено для небольшого количества людей, то это противоречит демократии, которая, боже ж ты мой, предназначена если не для всех, то, по крайней мере, для огромного количества людей. Вот вам диалектика переходного процесса!

Факт существования во всемирном наследии книг, которые пришли в наше время из глубокого и не очень прошлого, причем совершенно точно известно, что они будут востребованы в ближайшем, а то и в далеком будущем, только обостряет противостояние.