Одинаковые тени - Рональд Харвуд

И мой велосипед стоит у стены и ждет меня, но я сразу его не забираю, потому что еще надеюсь увидеть Нэнси, а она, может быть, в той комнате, где она лечила мне губу и сунула мне язык в ухо. Поэтому я потихоньку иду туда посмотреть и вдруг слышу:

— Джорджи-малыш, ты пришел за велосипедом?

И, друг, я оглядываюсь и пугаюсь пуще прежнего, потому что сзади меня стоит Джанни Гриква.

V

— Вот твой велосипед, Джорджи-малыш.

Друг, я напуган, сам не знаю почему.

— Малыш, я рад, что ты зашел ко мне в субботу, потому что суббота у меня — большой день, да, друг!

— Я пришел за велосипедом, — говорю я.

— Конечно, — говорит он. — Я это знаю, друг. Я это знаю. Только ты не спеши, хочешь выпить, а? И, может быть, я тебе кое-что покажу, а?

— Послушай, друг, — говорю я, — я только пришел за велосипедом.

— Джорджи, — говорит он, — Джорджи-малыш, тебя надо немножко поучить вежливости. И выключи этот джаз, дружок. Ты просто зашел ко мне, и мы с тобой выпьем.

Друг, я не знаю, зачем я иду за Джанни в ту комнату, где был раньше. И на столах уже лежат скатерти, и вся комната выглядит как-то лучше.

— Какую отраву ты пьешь, друг? — спрашивает Джанни.

— Что ты хочешь сказать? — говорю я.

— Что ты будешь пить, дружок?

— То же, что в прошлый раз, — говорю я, потому что мне правда понравилась та выпивка, хотя от нее я заснул.

И он идет к полкам, достает бутылку и наливает мне.

— Да, сэр. Это хорошая выпивка, малыш, — говорит он. — Дьявольская штука. Впрочем, она не дьявольская, — говорит он и хихикает. — Держи, — говорит он и дает мне стакан, а потом наливает себе из другой бутылки, и я знаю, что это бренди, потому что так пахло от моей матери.

Затем мы садимся за столик, и Джанни Гриква, который одет в шикарный белый костюм, вынимает сигары и говорит:

— Закури, Джорджи, и я, может быть, кое-что тебе покажу.

И, друг, я беру у него сигару, потому что, должен вам сразу сказать, я никогда не курил сигар, а только знаю, что они хорошо пахнут, потому что их курит мистер Финберг. И, друг, этот Джанни Гриква снимает с сигары бумажную ленточку, и разминает ее пальцами, и подносит к уху, и я делаю то же самое, чтобы он не подумал, будто я необразованный зулус.

— Да, мальчик, — говорит он, — кажется, сегодня мы с тобой поговорим о деле, малыш. Конечно.

— У меня нет с тобой никакого дела, Джанни. Да, сэр. Никакого дела. И, друг, вот что еще: когда я пришел сюда, я почувствовал запах европейца. Что это значит, а? Что это значит?

И, друг, он только хихикает, и мне это не нравится.

— Ты острый парень, — говорит он. — Да, сэр, ты острый парень.

— Ладно, — говорю я, — отчего у тебя тут пахнет европейцем?

— Друг, сейчас у нас субботний вечер, — говорит он и так хихикает, что начинает кашлять. И мне это очень не нравится.

Затем он подносит ко мне зажигалку, и тут входят два цветных парня, которых я никогда не видел, и они улыбаются Джанни Грикве как старому знакомому, а он им только кивает и раскуривает свою сигару. А эти парни садятся за столик у двери, и Джанни встает и говорит:

— Прости, Джорджи.

И он идет к полкам, на которых стоит выпивка, и звонит в колокольчик, как миссис Финберг, когда она хочет, чтобы я вошел и убрал со стола грязную посуду. Потом он подходит к двери и включает свет, потому что, как я вам говорил, уже почти совсем темно, и он говорит этим цветным парням:

— Они сейчас придут. — И тут он заводит граммофон и ставит пластинку Элвиса Пресли «Я никто, я всего лишь собака», и эта пластинка мне нравится, и в комнате становится намного уютнее. Но Джанни Грикву что-то беспокоит, и он тихо так говорит:

— Куда подевались эти чертовы девки?

И он опять звонит в колокольчик, а потом выходит в коридор, звонит еще громче и кричит:

— Идите же сюда, черт вас возьми!

И тут он опять подходит ко мне и садится за столик.

— Прости, малыш, — говорит он, и, друг, лучше бы он не звал меня малышом.

И тогда две цветные девушки входят в комнату и сразу начинают танцевать с двумя цветными парнями. И, друг, я должен признать, что это довольно красивые девушки, и на них красивые платья, и пахнет от них хорошо, как редко пахнет от цветных девушек.

И, друг, это чистая правда, одна из этих девушек, та, что покрасивее, смотрит на меня и говорит:

— Друг, это зулус! — и смеется, и я чувствую, что мне пора уносить ноги. Вы должны мне поверить, что эта девушка показалась мне слишком нахальной.

Джанни Гриква на это опять хихикает и говорит:

— Познакомься с Марией. Ты ей понравился.

И я думаю, что, должно быть, этот Джанни очень счастливый человек, потому что все время он весело так хихикает.

— Допивай и пошли со мной, — говорит он, и я повинуюсь.

Он уводит меня из комнаты, а Мария кричит мне вслед:

— Мальчик, я очень люблю черных!

И все четверо, которые танцуют, хохочут, как будто видят что-то смешное, и я оглядываюсь, чтобы показать им, что я сержусь, но они на меня не смотрят, потому что один из цветных парней взасос целует свою девушку.

Стало быть, я иду за Джанни Гриквой по лестнице вверх и все время мечтаю, что, может, удастся увидеть Нэнси, о которой я все время думаю. Но ее нигде не видно, потому что наверху много комнат, может, четыре, а может, пять, и двери у всех закрыты, и из-за одной двери слышно, как хихикают девушки. И я иду за Джанни Гриквой в самый конец коридора, и мы входим в крайнюю комнату.

— Это мой оффис, малыш, — говорит он, и мы садимся. Он за стол, я на стул. — А теперь потолкуем о деле, сынок, — говорит он, и лезет в ящик, и достает оттуда длинный коричневый конверт.

— Погоди, — говорю я. — Я видел эти картинки.

— Нет, сэр, — говорит он. — Только не эти.

— Послушай, — говорю я, и снова мне страшно, — я не хочу больше видеть таких картинок. И вообще, разве ты не знаешь, что цветным парням пить в общественных местах незаконно?

Должен сказать вам, он хихикает, как сумасшедший, и все говорит:

— Ты смешной, друг, ты очень смешной!

— Кажется, мне пора домой, — говорю я.

И он кончает хихикать.

— Лучше сначала взгляни на это, — говорит он и вытаскивает из конверта несколько снимков.

И, друг, у меня нет слов. Потому что на этих снимках — я. Да, сэр. Я. Я и эта женщина Нэнси, и мы оба совсем голые, — вы меня поняли? И, друг, я так перепуган, что боюсь шевельнуться, сижу и смотрю на снимки.

— Нравится, Джорджи? — спрашивает Джанни Гриква. — Как тебе это нравится, а? Друг, ты провел счастливую ночь, сынок. Ты был такой пьяный, что мог сделать все что угодно. Взгляни-ка на эти снимочки! И Нэнси говорит, что ты экстра-классный зулус. Малыш, ты ведь не был против того, что мы сделали эти снимочки. Ты был только рад. Да, сэр. Малыш, поверь, что я получу за каждую карточку по пять фунтов, потому что это отличный товар. Да, сэр. Так что видишь, Джорджи-малыш, у нас с тобой есть общее дело. Да, малыш!

И, друг, я молчу, но мне приятно слышать, что эта Нэнси считает меня экстра-классным зулусом, потому что, должен сказать вам, когда я смотрю на эти снимки, то вижу Нэнси, и она кажется мне экстраклассной зулуской, какая она и есть на самом деле.

— Так что, поговорим о деле, Джорджи?

— Нет, сэр, — отвечаю я. — У меня нет с тобой никакого дела. Да, сэр.

И тут дверь открывается и входит Фреда, девушка Джанни Гриквы, и дает ему фунтовую бумажку, и говорит:

— Вот. Он ушел.

— Молодчина, — говорит Джанни Гриква. — А теперь иди вниз и поухаживай за всеми парнями. Иди.

И она ничего не говорит и уходит, даже не взглянув на меня.

— Вот возьми, сынок, — говорит Джанни Гриква и протягивает мне один снимок.

— Нет, сэр, — говорю я. — Мне этого не нужно. Да, сэр.

— Да возьми же, Джорджи. На память. Да, сэр.

И он всовывает мне снимок в руку, и я беру его, сам не знаю зачем.

— Послушай, малыш, я должен тебе заплатить, друг, это факт. За эти снимки. Я дам тебе за них шесть фунтов, сынок. Четыре фунта сейчас и два, когда ты придешь сюда опять. Договорились?

— Нет, сэр, — говорю я. — Не надо мне этих денег. Нет, друг. Ты не имеешь права снимать меня, когда я пьяный. Ты не имеешь права.

— Послушай, малыш, — говорит он. — Ты сам хотел, чтобы тебя сняли. Ты меня сам об этом просил. Да, сэр. Ты был прекрасен той ночью. Просто прекрасен!

И он все время опять хихикает, и мне это очень не нравится, и он сует мне деньги в карман.

Мне нечего ему сказать, — понимаете? Потому что, друг, я, честное слово, ничего не помню об этой проклятой ночи и не могу сказать, что Джанни Гриква врет, потому что, хоть я и уверен, что он врет, но не могу ему этого сказать, — вы меня понимаете?

— Так вот, — говорит он, — слушай меня, Джорджи-малыш, и слушай внимательно. Ты мне нужен, сынок, потому что ты зулус, а зулусов трудно найти — понял? А эта Нэнси — шикарная девушка и не хочет знаться ни с кем, кроме зулуса, и ты, друг, и есть тот самый зулус. А за снимок с Нэнси европеец, может быть, даст пять фунтов. Ты понял? Так что, друг, ты мне нужен.