В джунглях Амазонки. - Эльгот Лендж

Большое наслаждение получил бы от путешествия вверх по реке и орнитолог. Сто раз в день стаи маленьких попугайчиков с писком пролетали над нашими головами и исчезали за деревьями. Крупные попугаи — зеленые, синие и красные — летали парами, испуская пронзительные, резкие крики, а иногда маленькая цапля эгрет со своим драгоценным белоснежным оперением, грациозно размахивая крыльями, останавливалась над нами, выбирая место, куда бы спуститься среди низкого кустарника у самого края воды. Темно-синий тукан, или перцеяд, с огромным красным и желтым клювом иногда внезапно появлялся и, каркая, странными, порывистыми движениями взлетал вверх. Несколько раз я видел светло-зеленых ящериц в 3–4 фута длиной; они лежали обычно на ветках упавших деревьев и стремительно убегали от нас.

Настала ночь и окутала темным покровом все это великолепие. Мне указали уголочек весьма скромных размеров, где я мог повесить свой гамак; но, к несчастью, было так тесно, что нельзя было натянуть вокруг меня предохранительной сетки против москитов. В обыкновенных условиях это было бы непростительной неосторожностью, но меня уверили, что тяга воздуха, образуемая от движения парохода, отгонит москитов; так оно и оказалось на самом деле.

К столбу, к которому я привязал один конец своего гамака, были прикреплены уже шесть других гамаков. Вследствие этого семь пар ног оказались в близком соприкосновении друг с другом. Хотя я был настолько счастлив, что мое место было ближайшее к перилам баркаса, но с другой стороны соседкой оказалась, к сожалению, женщина. Это была полунегритянка, полуиндианка; зубы у нее были, как у акулы, в ушах — медные кольца, настолько большие, что к ним казалось можно было бы подвесить портьеры; она непрерывно курила трубку и была надушена крепкими духами, для того ли, чтобы заглушить запах табака или собственного тела, — не знаю. Заснуть в такой обстановке не было никакой возможности.

Казалось, что мы находились в огромном темном колодце, о глубине которого нельзя было составить себе представления. Я прислушивался к плеску воды у носа парохода и удивлялся, как мог рулевой держать верный курс, не ударяясь о многочисленные стволы деревьев, рассеянных всюду вокруг нас. Река все время извивалась, и рулевому приходилось постоянно направлять судно к противоположному берегу, чтобы привязанные к корме челны не оказались выброшенными при поворотах на песчаные отмели. По временам вспышка молнии освещала дикие берега, и я на миг видел по обе стороны темный, вдвойне таинственный лес; и от времени до времени огромный ствол дерева быстро и бесшумно скользил мимо нас.

Полная тишина ночи прерывалась только по временам жутким ревом, вырывавшимся из глотки обезьяны-ревуна. С этим неприятным ревом я познакомился еще в Ремати-ди-Малис, но в теперешней обстановке он казался еще более зловещим.

Никаких особых происшествий не случилось до 16 июня, когда мы в ночное время прибыли в Порту-Алегри, в счастливую гавань, состоящую из одной хижины. Хижина принадлежала владельцу каучуковой плантации. Мы сошли на берег вместе со шкипером и были радушно встречены хозяином, когда вскарабкались к нему по приставной лестнице. В течение семи месяцев он не имел никаких вестей из культурного мира, а потому был очень рад увидеть нас, тем более, что мы привезли товар и рабочих, что давало ему возможность снова начать добычу каучука. Около десятка рабочих и их семейств сошли с парохода и, пройдя в отведенное им помещение, немедленно развели огонь. После того, как мы поздоровались с хозяином и уселись, в комнату вошла толстая негритянка с трубкой во рту и с подносом в руках. Поднос был заставлен маленькими чашечками, наполненными, по обычаю бразильцев, крепким черным кофе без сахара. Покончив с делами и перечислив имена всех друзей, умерших в Ремати-ди-Ма-лис в течение дождливого сезона, мы откланялись и отплыли в темноте, провожаемые салютами из ружей.

Ночь была необычайно темная. Луна большую часть времени скрывалась за тучами, и только при вспышках молнии видно было, что мы держимся очень близко берега. Я решил перейти на крышу правого плашкоута, где было прохладнее и просторнее, чем внизу. На крыше я нашел какие-то тряпки и резиновую сумку. Захватив их на корму, я улегся на них и заснул. Я спал, вероятно, не более двух часов, когда меня разбудил громкий треск на передней части судна. К счастью, я заснул с очками на носу; иначе, при моей близорукости, я не мог бы так быстро понять, в чем дело.

Баркас шел так близко вдоль берега, что ветви свесившегося над водой дерева проехались по крыше плашкоута, сметая на своем пути сундуки, сумки и корзины с цыплятами. Я едва мог собраться с мыслями, как эта лавина докатилась уже до меня. Схватив ветви, я судорожно уцепился за них. Я сделал попытку перелезть через них на другую часть крыши, но так как я находился на корме, то это было невозможно.

Я почувствовал, как меня приподняло с крыши и, машинально цепляясь за ветви, я успел еще задать себе вопрос, удержит ли меня дерево на воздухе или опустит в пасть какого-нибудь аллигатора. Но дело приняло лучший для меня оборот. Ветви поддались под моей тяжестью, и я заметил, что они опускают меня над плывущими позади челнами. Я не терял времени на выбор челна, а спрыгнул в первый же челн, очутившийся подо мной.

На следующий день мы сделали две остановки, а на второй приняли на борт еще восемнадцать пассажиров. Можно представить себе, какая теснота создалась на наших судах.

В пять часов того же дня мы прибыли на небольшую каучуковую плантацию Боа-Виста, владелец которой занимался еще разведением бананов, ананасов и какао; кроме того, он держал пальмовые дрова для нужд парохода. Наши кочегары занялись погрузкой дров, как вдруг один из них бросил вязанку и опрометью пустился бежать. Поднялась суматоха. Виновницей ее оказалась большая ядовитая змея. Мы убили ее. В длину она имела около девяти футов. Прерванная погрузка дров возобновилась без особых приключений, и мы вскоре двинулись в дальнейший путь.

Эту ночь я провел очень скверно. Соседка избрала мой гамак, как опору для своих ног, и вдобавок мой гамак упорно принимал выпуклую форму, вместо обычной и приличествующей ему вогнутой формы, что подвергало меня ежеминутной опасности оказаться выброшенным за перила в реку. Наконец, я снял гамак и пошел на корму, где бросил его в один из пустых челнов; затем сам последовал за ним и заснул, просыпаясь только тогда, когда какая-нибудь особо низкая ветка задевала меня, угрожая перевернуть мою плавучую постель.

На следующее утро оказалось, что мы потеряли два челна, очевидно, незаметно оторвавшиеся ночью. К счастью, мой челнок уцелел, иначе перспектива для меня оказалась бы далеко не блестящей.