Звездочет поневоле - Оксана Бердочкина

К утру откровенность кончилась, в разуме расплодился отголосок ночных бесед, Сахарный положил руку на сердце, вслушиваясь в гармонию физической игры.

– Ну и где же ваша набожность, любезный? – протирал ухом дверь, рискуя испортить прокуренное легкое, стоя на сквозняке.

– На дне! – смеясь, выпалил гость, сохраняя оппозицию неподвижной.

– Мне надоело просить. Умоляю, вытряхивайся.

Уже утром Шуга пытался проникнуть, в свою собственную ванную, но звук воды заглушал его тщетные попытки и в голове встревоженно пробежал момент неприятного ему опоздания.

– Отчего такой неприветливый? Убедись в моих чистейших намерениях и, наконец, заходи, – в изумлении проговорил Креветка, натирая себя пастельным полотенцем в облаке горячего пара.

– Я этого не переживу. Нюхайте его еще… Боже! Сколько воды, ты затопишь моих соседей. У меня опять будут проблемы. А где паста?

– Кончилась.

– А где моя бритва?

– Не знаю, я побрился и положил ее обратно на полку.

– Ты ее брал!? Я просил тебя не трогать мою бритву. Каждый раз, когда ты приходишь, у меня все пропадает, либо тут же заканчивается!

– Извини, но я тут вспомнил, зачем я пришел к тебе вчера, – уверенно предупредил Креветка.

– Я жду самого худшего.

– Так вот, как я уже упоминал, у меня сегодня особая встреча, возможно даже в офис пустят… Ты не одолжишь мне свою одежду? – с буквальной странностью поинтересовался гость.

– Перпендикулярное воскресенье поранило параллель понедельника… – прячась в потемках руки, театрально развернул Сахарный, хотя его ничуть не сразила просьба Креветки. – Я знал, что ты женщина. И что у тебя все такое потребительское? А впрочем, что за вопрос. Все и без того ясно. Только январь кончился, как ты в моих дверях – выторговываешь. Я не против того, если угодно бери… – почти безразлично закончил Сахарный.

– О, Шуга! Я обязательно верну, а прежде сдам твою одежду в хорошенькую чистку!

– Ни в коем случае. Ничего возвращать не надо… – обороняясь, остановил сладчайший. – Ты заберешь мою одежду и исчезнешь хотя бы на месяц. Сейчас я одарю тебя приличием.

– Я хотел попросить денег, но, признаться, не уверен в том, что мне представится вернуть. Это я так, чтоб ты знал, – с чувством глубокого счастья продолжил Креветка, заглядывая в огромный эбеновый шкаф, в коем имелось многое из того, что уже давно не носилось хозяином.

– Единственное, о чем я тебя попрошу… Не потеряй мой черный чемодан. Прошу вернуть его как можно скорее без отсрочек. Почти все эти вещи ты можешь забрать, я более носить их не буду… Теперь у меня появится смысл чаще прогибаться, – с улыбкой на лице Шуга удалился в сложность надуманных им значений.

Креветка хватко подбирал все то, что вылетало из шкафа, с наслаждением укладывал вещи в большой черный чемодан, успевая обернуться и немного послушать все то, о чем Шуга говорил, при этом совершенно не вдаваясь в хитрые хлопоты Креветки – все более погружаясь в превосходную форму своей складной речи. Хотя цельность Сахарного допускала прямую правду, казалось бы, неестественной для их отношений просьбы. Шуга прекрасно знал, что все это, скорее всего, на продажу, – куда-то, кому-то в самые ближайшие часы будет непременно предложено. Да и Креветка в свою очередь убедительно догадывался о сути своей уже непрочной тайны. Спустя часы он покидал квартиру Сахарного с чувством новой свободы и необъятного человеческого достоинства, уже заведомо подсчитывая выгоду вчерашнего посещения в глубине своего мокрого существа, шепотом выдавал: «Отоварился. Очень неплохо отоварился. Намного лучше прошлого. Убедительно лучше». Постукивая колесами едва закрывшейся дорожной клади, он с трепетом прижимал к груди, еще дополнительно подаренные вещи. Среди общего подарочного набора явственно наблюдались следующие элементы: шотландские виски, английский болотного цвета зонт, книжечка с пословицами на немецком языке, новогодняя корзинка с венскими сувенирами, пакет свежих испанских апельсинов, четыре консервы с тунцом, дешевая китайская фляжка с надписью: «Алисе лучше не пить», при этом резиновые сапоги сорок пятого размера, отвертка крестовая № 3, старый игрушечный штуцер и маленькая, но очень горькая шоколадка из Швейцарии лежали в пакете с еще всякого рода отдельной чепухой, не представлявшей Креветке подлинного интереса. «В моих руках весь мир замер на мгновение», – уступчиво делился неимущий Креветка, каждый раз с чувством депрессии волочившийся в ожидании скудного заработка, в ответ Шуга рекомендовал подержаться за глобус, провожая гостя вдоль трамвайных путей, сердито спешил, отмечая убийственное скольжение московских тротуаров.

Спустя ночь, вернувшись в свое занятное положение, Шуга снова переступил ключевой порог. «Мои глаза давно привыкли к темноте», – поверхностно выбило сердце, спрятав свое отношение в спокойствии пульса, отправляя несущую частоту в сторону театрального жанра. «Когда снег станет черным – мир в очередной раз перенесет второй замечательный предел. Так что с моей головой?», – он развернулся и ушел вслед за двигающимися кружками. Вспоминая первый осенний лед, как значение имени своего, не то издали присматриваясь к происходящему, Шуга вдался в причину непреднамеренной хитрости, осторожно совершая поворот надоевшего ему ключа.

– Шуга, я все уже знаю, но ты послушай, меня вчера неожиданно для себя осенило! Я не забуду… Так не совсем то, сейчас я тебе зачитаю, – Ключ погрузился в клетчатые листы, что сугробом лежали на его пустом рабочем столе, и, упираясь вниманием в капризы собственного почерка, – вспотел, предвкушая положительную оценку мысли. «Я никому не говорю о том, что вы есть. И прячу свой февральский снег под подушку, зашитый в стену он ликует, и, оторвавшись от сиденья, летит в мой старый абажур!» Ну, что скажешь? – С последней откровенностью зачитал Ключ, ожидая в ответ легкость позитивных изречений. На что Сахарный забавно усмехнулся, медленно снимая пиджак, чувствовал свою грядущую силу. Конечно, он знал, что написанная белиберда Ключом есть некое литературное послание, которое он никогда не зачтет объекту своих влюбленных реакций. Оптимизм знаний вызывал чувство сладкого умиления с произволом мести и шантажа. «Ключ, иногда ты бываешь глуп», – признался Сахарный, воображая потирающую лапки муху, ответственно желая отомстить ему за вчерашний категоричный разговор.

– Зачем?

– Что зачем?

– Летит.

– Что за вопрос? Летит и все. Любовь! И этим все сказано.

– А зашили кого?

– Кого? Ты же сам говорил, что неважно как, главное, чтобы красиво.

– Говорил, но красота без смысла все равно, что прирожденная мать, не познавшая материнства.