Игорь Грабарь. Жизнь и творчество - Елизавета Владимировна Ефремова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грабаря поразила трагическая сила и пластическая мощь микеланджеловского шедевра, четкость лепки фигур, напряженный выразительный рисунок и торжественность всей легко обозримой композиции, воспринимающейся как гимн физической и духовной красоте человека. Не менее сильное воздействие оказала на него и уникальная стенная роспись «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи в трапезной миланского монастыря Санта-Мария делле Грацие.
Созданная в конце XV века, она знаменует одну из вершин в развитии европейской живописи. Несмотря на то что Грабарь видел фреску в сильно поврежденном состоянии – отреставрировали ее только в XX веке, – высокое этическое содержание и гармоническая уравновешенность композиции оказали на художника огромное впечатление. Бесценные памятники искусства Возрождения оставили глубокий след в душе художника, но то, что он увидел в Париже, превзошло все его итальянские впечатления.
Однажды на старинной улице Лафит Грабарь зашел в художественную лавку известного торговца картинами, коллекционера и издателя Амбруаза Воллара, сыгравшего большую роль в распространении произведений мастеров новейших течений. Внимательно разглядывая выставленные там на продажу картины, он в недоумении остановился перед полотнами Поля Гогена, Винсента Ван Гога и Поля Сезанна.
Художник был потрясен ярким колоритом, выразительным рисунком, динамичным струящимся мазком и светлой палитрой французских художников-постимпрессионистов, продолживших начатые импрессионистами поиски созвучных современности средств выражения. Грабаря буквально сразила совершенно особая живописная система, основанная на обобщении форм и повышенной декоративности, что усиливало эмоциональное звучание образов, насыщало картины острым восприятием окружающей жизни. Художник впоследствии вспоминал:
«…впечатление они произвели на меня ошеломляющее. Это можно видеть уже из того, что большинство виденных тогда у Воллара картин я узнавал впоследствии всюду, где мне приходилось их встречать…»[16]
Здесь же в художественной лавке он увидел натюрморт с изображением букета цветов Эдуарда Мане, живопись которого завораживала своей светлой насыщенной «вибрирующей» красочной фактурой. В то же время она отличалась ясным точным рисунком, что, безусловно, нравилось Грабарю, эстетические воззрения которого сложились под воздействием мирового классического искусства. Своими впечатлениями он поделился с русскими учениками парижской художественной школы Фернана Кормона, одним из учеников которого, кстати, был и Ван Гог. Они долго подсмеивались над Грабарем, восторженно отзывавшемся о живописи малоизвестных в русских кругах художниках, и тут же дали ему шутливое прозвище Гога и Магога – производное от имен Ван Гог и Мане. В то же время это прозвище отсылает к Книге пророка Иезекииля из Ветхого Завета, где присутствует зловещее пророчество о народах Гог и Магог, которые должны прийти с войной на землю Израиля, но будут повержены божественным огнем с неба. Очевидно, остроумные приятели Грабаря вложили в это прозвище и некий символический смысл, пытаясь предостеречь его от тех неминуемых последствий, которые могут возникнуть от чрезмерного увлечения возникшими новейшими течениями в изобразительном искусстве. Но все было тщетно: живопись художников-постимпрессионистов оказала огромное влияние на творчество Грабаря, предопределив его дальнейший путь в живописи. Он вернулся в стены петербургской Академии художеств до краев переполненным впечатлениями и со страстным желанием работать. В начале своего творческого пути художник выбрал трудную дорогу классического образования и упорно шел по ней, уделяя внимание в первую очередь рисунку, форме, изучению натуры. Но, помимо этого, он жадно впитывал и новые, родившиеся вне стен Императорской Академии художеств идеи, оказавшиеся весьма плодотворными для его дальнейшего творческого развития и становления.
Вскоре неудовлетворенность системой обучения в репинской мастерской заставила Грабаря серьезно задуматься о выборе новой художественной школы. Он писал:
«Репин не учил, поэтому тем ценнее были те случаи, когда он, увлекшись красивой натурой, брал холст и становился писать в ряд с нами… Самое замечательное было то, что писал он необыкновенно просто, так просто, что казалось непонятным, почему у нас у всех ничего даже приблизительно равного этому не выходило. Прямо непостижимо: у нас на палитре выдавлено двадцать красок, самых лучших, заграничных – отборных оттенков новейшего выпуска, а получается какая-то бледная немочь, а у него одни охры, да черная, белая и синяя – пять-шесть красок, а тело живет и сверкает в своей жемчужной расцветке»[17].
Следует отметить, что Грабарь несколько преуменьшил влияние Репина на процесс обучения молодых художников, и свидетельством тому служат его собственные исполненные «по-репински» просто и в то же время выразительно академические этюды, обнаруживающие прежде всего высокий уровень профессионализма.
Недолго пробыв в России, художник в середине июня 1896 года вместе со своим другом, талантливым живописцем и графиком Дмитрием Николаевичем Кардовским вновь отправился в Париж в надежде продолжить обучение у Фернана Кормона – известного исторического живописца и портретиста, профессора парижской Академии художеств. Однако вскоре приятели неожиданно приняли решение поступать в мюнхенскую частную художественную школу-студию Шимона Холлоши, которая привлекала многих живописцев. Но, приехав в Мюнхен, они вновь передумали и остановили свой выбор на частной художественной школе известного словенского живописца, рисовальщика и педагога Антона Ажбе. Основанная совсем недавно, в 1891 году, она считалась лучшей в Европе. Сам прекрасный рисовальщик, Ажбе большое внимание, как, впрочем, и Павел Петрович Чистяков, уделял рисунку, считая его основой всех видов художественного изображения. В этом его педагогическая система мало чем
