На Западном фронте. Бес перемен - Дмитрий Олегович Рогозин

В конце 9 класса я неожиданно нашел в себе «гуманитарный вирус» – тягу к истории и литературе. Даже начал пописывать романтические рассказы в журнал «Юность». Также почувствовал интерес и к другому делу – политике и международным отношениям, вызвался читать перед занятиями всем старшеклассникам и учителям «политинформацию». Для ее подготовки я выискивал интересные материалы из дипломатических книг, мемуаров полководцев и государственных деятелей и даже с помощью «Радио Свобода» и «Голоса Америки», волны которых, как и многие другие подростки, я ловил, несмотря на глушение, с помощью массивной домашней радиолы. Выступая перед сверстниками и учителями, я осваивал науку публичного выступления, изобретал приемы аргументации своей позиции перед большой аудиторией, совершенствовал устную речь и учился великому искусству владения Словом.

В 9 классе я получил приглашение сниматься в выпусках учебной юношеской телепередачи «Спор-клуб» на «третьей кнопке» Центрального телевидения. Ее ведущим был Юлиан Семенович Семенов – замечательный писатель, сценарист и педагог, автор сценария к легендарному телефильму «Семнадцать мгновений весны». Под его руководством старшеклассники из разных московских школ принимали участие в постановке интереснейших тестов по социальной психологии, приоткрывших нам тайны поведения личности в обществе.

Больше всего мне запомнился один телеурок, преподанный нам Юлианом Семеновичем. Однажды писатель позвонил мне домой и попросил отобрать среди постоянных участников передачи восемь человек, которые должны были вместе со мной приехать на съемки в телецентр на Шаболовке на 15 минут раньше остальных приглашенных. Когда мы собрались в студии, наш мэтр объяснил нам правила предстоящего теста. В ходе передачи нам отводилась роль «девяти подсадных уток», при этом один из старшеклассников, не посвященный в нашу тайну, садился последним на уже занятую нами скамейку. Смысл теста сводился к тому, что перед нами дважды должен был пройти один и тот же человек. Это был ассистент оператора. В первом случае все девять посвященных должны были его всячески ругать за манеру одеваться, прическу, нос и т. п., а во время второго прохода мы должны были дружно расхваливать его ровно за то же, за что минуту назад ругали.

Я был уверен, что сидевший последним участник этого розыгрыша рассмеется или, как вариант, возмутится, что все мы сошли с ума, обсуждая в диаметрально противоположном ключе одного и того же человека. Ан нет! Этот «десятый», глазам своим не веря, полностью солидаризировался с нашими оценками.

Мы повторили этот спектакль еще с двумя непосвященными. Результат был тот же. Юлиан Семенов довольно улыбался, приговаривая: «Вот вам, друзья, пример растворения личности в толпе. Запомните этот опыт на всю свою жизнь и постарайтесь сохранять в себе индивидуальность».

После недолгих раздумий, куда пойти, я в итоге решил поступать в Московский государственный университет, и не куда-нибудь, а на международное отделение факультета журналистики. В то время это был настоящий «рассадник вольнодумства». Естественно, отец долго и безуспешно пытался меня отговорить. Будучи настоящим, убежденным коммунистом, он морщился при виде советских пропагандистов, чьи дети составляли основную массу студентов элитного международного отделения журфака. (Кстати, в итоге он оказался прав. Абсолютное большинство моих сокурсников не нашло себя в жизни, а некоторые из них оказались откровенными хулителями страны.)

Документы для прохождения вступительных экзаменов на международное отделение принимали только у юношей. Считалось, что не может быть такой профессии – «журналистка-международница». Ведь для жены дипломата, журналиста или сотрудника спецслужб, действующего под прикрытием, работу за границей можно было подыскать – учительницей в школе, дежурной в библиотеке или врачом, например. Но что делать, если за границу командируют советскую женщину с мужем в придачу? Его-то куда девать? Как правило, такие мужья оставались на родине, а органы госбезопасности были вынуждены присматривать за их женами, решившими строить в совзагранучреждениях самостоятельную карьеру. Короче, это было не комильфо, и девиц в итоге к нам на международное отделение решили от греха подальше не брать, а если и брали, то ну по очень большому блату.

Поскольку я был сыном военного, поступить мне так просто не дали. «Срезали» на сочинении, сказав, что, мол, «не раскрыл тему». Что значит «раскрыть тему», знали только те, кто имел монопольное право зачислять на учебу детей «белой кости». Сын советского военнослужащего в эту элитную когорту, очевидно, не входил. Все остальные экзамены были устные, и сдал я их на отлично, но заветных полбалла мне для поступления не хватало.

Выручила спортивная кафедра. Кто-то, сейчас уж не помню, подсказал мне обратиться именно туда, поскольку на журфак спортсменов брали охотно. Во-первых, честь факультета на студенческих соревнованиях надо защищать, а во-вторых, по окончании можно было податься в спортивные комментаторы. Меня такая перспектива не прельщала, но поступить было надо, иначе бы я выглядел в глазах отца проигравшим. В общем, в сомнительном качестве «тупого спортсмена», не способного, «как все нормальные люди», сдать экзамены, я был зачислен на вечернее отделение факультета журналистики МГУ «с правом посещения дневного отделения». Отцу же я сказал, что сам решил подать документы на вечернее отделение, чтобы «осмотреться». Не знаю, поверил ли он мне.

Так или иначе, отец помог мне устроиться на работу, которая бы не отнимала слишком много времени от учебы. Это был редакционно-издательский отдел Института атомной энергии имени И. В. Курчатова. На птичьих правах я стал посещать занятия вместе с испанской группой международного отделения, а по вечерам – редактировать статьи и кандидатские диссертации сотрудников научного института.

По окончании спецшколы я неплохо изъяснялся по-французски и даже выиграл городской конкурс стихотворного перевода (в то время я увлекался поэзией Поля Верлена). Поэтому я твердо решил выучить именно испанский. Я знал, что в чужом для моей семьи мире международной журналистики мне никто помогать не будет. Как говорится в известной шутке: «Талантам надо помогать. Бездарности пробьются сами». Добиваться всего мне придется самому, а потому нужно владеть теми иностранными языками и знаниями, с которыми у меня будет больше маневра и меньше влиятельных конкурентов с крутыми папашами. Испанский – это почти вся Латинская Америка, а французский язык – это пол-Африки. Расчет, как показала моя дальнейшая жизнь, оказался верен.

Сдав две первые сессии на отлично, я получил право официально перевестись с вечернего отделения на то, куда я изначально поступал, – дневное международное. На третьем курсе я стал факультативно посещать занятия итальянского языка, пока наш университетский преподаватель Алексей Рыжов, сопровождая в загранкомандировке декана журфака Ясена Засурского, не сбежал за границу. Там же – на третьем курсе – нам добавили в качестве обязательного предмета изучение языка одной из социалистических стран. Я выбрал чешский, хотя правильнее было бы взять сербский.