Родословная большевизма - Владимир Варшавский

Ужасное видение это заслонило в памяти потомков другие кровавые деяния якобинцев: массовые убийства в Бордо, в Тулоне, в Лионе, в Ниевре, в Провансе. По спискам, составленным по непроверенным доносам, военные «пятерки» и чрезвычайные комиссии гильотинируют, расстреливают, топят. Лионская ЧК вынесла за полгода две тысячи смертных приговоров, больше, чем за тот же срок Революционный Трибунал в Париже. Особой жестокостью, смутившей даже Робеспьера, прославились тёзка Сталина Монтаньяр и отъявленный негодяй Жозеф Фуше, впоследствии министр полиции при Директории, при Консульстве, при Империи, при Реставрации. Ему дали даже титул: герцог Отранский. Многие французские города были полны тогда беспризорными детьми. Большинство их погибло.

Но главный пример революционной борьбы, которому Ленин прилежно следовал, — это беспощадное подавление крестьянского восстания в Вандее. 1 августа 1793 года Конвент решает обречь мятежную Вандею на полное опустошение: вырубить леса, разрушить «вертепы разбойников», скосить хлеба, депортировать женщин, детей и стариков внутрь страны. В Ренн, Туре, Анже суд над повстанцами сводился только к проверке перед казнью удостоверений личности. В Нанте уполномоченный Конвента Каррье без всякого суда топит в Луаре от 2-х до 3-х тысяч «подозрительных». Еще более великий пример «действительно революционной борьбы» показали «адские колонны» Тюро и того же Каррье: они топят детей, заживо сжигают женщин, пытают крестьян, убивают пленных. Всего погибло 350 тысяч человек.

Если мы будем помнить, как Ленин восхищался «действительно обновляющим страну террором», которым прославила себя Великая французская революция, мы не станем удивляться, что большевистская диктатура оказалась столь похожей на якобинскую. Только большевики намного превзошли в свирепстве своих учителей якобинцев, уничтожили миллионы и миллионы жизней.

Не то что Робеспьер, Сен-Жюст и паралитик Кутон, потопивший в крови Лионское восстание, были добрее Ленина, Троцкого и Сталина, они просто не успевали по-настоящему развернуться. На счастье Франции среди якобинцев Конвента оказались люди более проницательные, чем старые большевики. Почувствовав, когда отменили депутатскую неприкосновенность, что волна кровавых чисток может захлестнуть их самих, они устроили 9-е Термидора. Более 300 тысяч заключенных, «подозрительных», несомненно обречённых на уничтожение, были спасены. Франция избежала дальнейшего углубления проклятого будущего сходства.

Так же, как большевики, Робеспьер и Сен-Жюст до прихода к власти были убежденными противниками смертной казни. Несмотря на всё свое преклонение перед автором «Общественного договора», Сен-Жюст осуждал Жан-Жака Руссо за то, что тот требовал смертной казни для отступников от «общественной религии». «О, великий человек, я не могу тебе простить, что ты оправдал смерть!»

Но, войдя в Комитет Общественного Спасения, Сен-Жюст говорит уже другим языком: «Республика не будет в безопасности до тех пор, пока остаётся в живых хотя бы один ее противник!».

Сыпятся окаянные декреты. Эмигранты и контрреволюционеры, всякий, кого видели с белой кокардой на шляпе, объявляются вне закона. Их лишают права на суд присяжных, их дела разбираются без соблюдения правовых гарантий и процессуальных правил.

Учреждённые в марте 1893 года Чрезвычайные Комиссии выносят тысячи смертных приговоров. В апреле начинает действовать Революционный Трибунал. Робеспьер доказывает: в руках победившей партии суд должен стать орудием борьбы и расправы. Члены Революционного Трибунала — слуги якобинской диктатуры. Их не должны связывать никакие «старомодные» требования законности. Быть во время войны справедливым и соблюдать законы — нелепо. Верховный закон — спасение революции, достигаемое уничтожением ее врагов.

Подсудимый признается виновным не потому, что его уличили в совершении вменяемого ему преступления, а потому, что он принадлежит к определенному классу общества и несомненно, представься только случай, это преступление совершил бы. Поэтому вопрос, было ли преступление действительно им совершено, не имеет значения, и производить расследование и проверять доносы и свидетельские показания нет нужды. Каждое дело должно разбираться не больше трех дней. Якобинцы считали, что это достаточный срок, чтобы «просветить» совесть судей. Приговоры Революционного Трибунала не подлежат обжалованию и приводятся в исполнение в 24 часа.

Одни эти названия — «Чрезвычайные Комиссии», «Революционный Трибунал» — ответ на вопрос, у кого учились, с кого брали пример большевики. Обдумывая план создания чрезвычайного органа, Ленин хотел, чтобы его возглавил «хороший революционный якобинец, русский Фукье-Тенвилль. Необходимые качества оказались у Феликса Дзержинского.[3] Антуан Фукье-Тенвилль был действительно «хорошим революционным якобинцем», при нем за полтора месяца было гильотинировано большее «врагов народа», чем за весь предыдущий год.

Робеспьер и Сен-Жюст — предшественники и учителя Вышинского, он «углубил» их идею, что революционные трибуналы должны быть орудием расправы с классовыми врагами. Таким орудием расправы с классовыми врагами стала ЧК, которой было предоставлено право совершенно самостоятельно производить обыски, аресты и расстрелы. «ЧК, — учил Лацис, — это не следственная комиссия, не суд и не трибунал. Это боевой орган, действующий по внутреннему фронту. Он не судит врага, а разит. Не милует, а исцеляет всякого… Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал словом и делом против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого образования, воспитания, происхождения или профессии. Эти вопросы должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора». Ленин в 1921 году: «суды у нас классовые против буржуазии».

Разработанный Сен-Жюстом закон 17-го ноября 1793 года объявляет «подозрительными» целые пласты населения. Подлежат немедленному задержанию: все аристократы, родственники и свойственники эмигрантов, все неприсягнувшие священники, всякий, кто словом, делом или по своим личным связям проявил «дружбу» к тирании, федерализму и контрреволюции, всякий, кто не получил от своей секции свидетельство о благонадёжности, всякий, кто не заплатил налоги, всякий, кто не может доказать, что в прошлом всегда вёл себя как истинный патриот, всякий, кто ругал «максимум»,[4] всякий… и т. д.

Тюрьмы быстро переполнились. «Подозрительных» стали сажать «до наступления мира» в монастыри и другие брошенные здания. Кормиться они должны были, как могли, на свои собственные средства.

Скученность, грязь, никакого ухода. Вспыхнули эпидемии. Многие умирали. Депутат Арьежа Гастон вносит в Конвенте предложение в случае восстания роялистов сжечь старые и новые тюрьмы вместе со всеми заключенными в них «подозрительными».

Сен-Жюст заявляет 10-го октября 1793 г.: «Теми, кем невозможно управлять справедливостью, нужно управлять железом. Вы должны карать не только предателей, но даже безразличных, вы должны карать всякого, кто пассивен в Республике и ничего для нее не делает».

Робеспьер возмущался, когда «народное правосудие» осмеливались называть подавлением: щадить роялистов и «негодяев» — это значит не жалеть невиновных, не жалеть несчастных, не жалеть человечество. Когда идёт война, единственное средство избавиться от «нечистых» — это всех их уничтожить.

Мысль не новая. Она приходит уже вождям мессианских революционных движений средневековья.

Через якобинцев она передалась коммунистам. По продолжительности, размаху и свирепству большевистский террор несоизмеримо превзошёл якобинский, но его вдохновение и цели те же.

Что же это за цели? Якобинцы хотели не только защитить революцию от врагов, но и уготовить путь для прихода обетованного «философами» царства счастья, свободы, мудрости и добродетели. Для этого надо переделать общество и перевоспитать человека, освободить его от власти оскверняющих предрассудков, эгоистических побуждений и дурных привычек, сделать из него нового, цельного, «добродетельного», дисциплинированного человека, которого не будут больше раздирать ни внутренние противоречия, ни дух своеволия. Он всегда будет желать и чувствовать и думать только то, что требует непогрешимая общая воля, и, следовательно, больше не будет совершать антисоциальные поступки. Принуждение и подавление станут тогда не нужны. Новое гармоническое общество могло бы уже существовать, но его приходу мешает эгоизм и развращенность определенных людей, противников революции. Их нужно уничтожить. «Укрощайте врагов свободы террором».

Так же собирались изменить людское естество и Маркс, и Энгельс, и их наследники большевики. Они говорили об этом почти теми же словами, что якобинцы. Построить общество, где не будет больше классовых противоречий, ни эксплуатации человека человеком, свободное развитие каждого станет условием свободного развития всех и место правительства над лицами заступит распоряжение вещами и руководство процессами производства. Воспитать нового коммунистического «тотального» человека. Принуждение и подавление тогда станут не нужны: совершать антисоциальные поступки будут разве только душевнобольные. Но прежде нужно «по-якобински» разделаться со всеми, кто мешает построить социализм: враждебными классами, контрреволюционерами, врагами народа, ренегатами.