Родословная большевизма - Владимир Варшавский

Прибавлю от себя: тут вечная правда либерального общества перед тоталитарным. Тоталитарное, чем оно монолитнее, чем дисциплинированнее, тем больше, как Советский Союз сегодня, подавляет дух изобретательства и творчества и постепенно коченеет в сомнамбулизме.

Учение Руссо о тотальном подчинении человека воле коллектива способствовало развитию тоталитарных идеологий еще вот почему Воля народа, — невнятно объясняет Жан-Жак, — не всегда совпадает с волей всех. Ведь она неизменно стремится к общему благу, а воля всех — только сумма частных воль, преследующих частные интересы. «Однако, необходимо, чтобы все голоса были сосчитаны; всякое формальное исключение нарушает всеобщность».

Спрашивается, если общая воля, «постоянная, нерушимая и чистая», существует как бы сама по себе, вроде вечных платоновских идей, и может не совпадать ни с волей всех, ни с волей хотя бы только большинства, то почему собственно тогда необходимо подсчитывать голоса? Тем более, что в некоторых случаях, например, когда отечество в опасности, общую волю могут выражать всего несколько человек, и даже один только человек, наиболее достойный. Он становится верховным вождем, диктатором, может приостановить на время действие закона.

Робеспьер был великим почитателем Руссо, называл его божественным человеком. Ход мысли Неподкупного легко себе представить. Руссо указал один только признак для распознания общей воли: она всегда направлена к достижению блага народа. И я, Робеспьер, убежденный демократ, тоже всегда хотел общего блага, всегда любил добродетель, и у меня нет никаких личных, никаких частных интересов. Значит, моя воля совпадает с общей волей. Значит, поскольку общая воля едина и неделима, все волеизъявления, отличные от воли моей и якобинской, должны быть отвергнуты как частные. Они разрушают единство Республики.

Робеспьер искренне верил: истину и справедливость воплощает только одна партия — якобинская партия. Впрочем, это не партия в обычном смысле, а просвещенный авангард народа.[5] Если же народ не захочет подчиняться своей собственной воле, осуществляемой диктатурой якобинцев, его надо принудить. Применение силы и устрашения оправдано. Единственный закон — спасение Республики. Право каждого свободно выражать свою волю и свое мнение отрицается. Когда отечество в опасности, место принципа народного избрания заступает принцип неограниченной власти немногих непогрешимых носителей общей воли, или, как мы видели, даже только одного наиболее достойного. Робеспьеру открылось: этот наиболее достойный человек, о котором говорил Руссо, — это именно он, Робеспьер.

Комитет Общественного Спасения, особенно после декрета 14-го Фримэра 2-го года Республики, — прообраз ленинского ЦК. Владимир Ильич полностью воспринял якобинскую идею просвещенного авангарда. Конечно, пролетариат — исполнитель воли истории, но думать, что рабочее движение само по себе может выработать самостоятельную идеологию, — глубокая ошибка. «История всех стран свидетельствует, что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское». Разве сам Маркс не говорил: «то, что тот или другой пролетарий или даже весь пролетариат воображает своей целью, не имеет значения». Отсюда Ленин делает вывод: «социал-демократического сознания у рабочих не могло быть, оно могло быть принесено только извне. Поэтому наша задача, задача социал-демократии, состоит в борьбе со стихийностью, состоит в том, чтобы совлечь рабочее движение с этого стихийного стремления тред-юнионизма под крылышко буржуазии и привлечь его под крылышко революционной социал-демократии».

Чтобы выполнить эту задачу, «партия вбирает в себя авангард пролетариата, и этот авангард осуществляет диктатуру». Сталин последовательно развил потом мысль Ленина: диктатура пролетариата есть, по существу, диктатура его авангарда, диктатура его партии.

Так большевистская партия становится носительницей «воли» диалектического процесса истории, во многом схожей с общей волей Руссо. С самого своего возникновения ленинская партия — боевая централизованная организация профессиональных революционеров, возглавляемая несколькими опытными вождями. В брошюре «Что делать?», уже мною упомянутой, Ленин в ответ на обвинения в непонимании демократизма ссылается вовсе не на Ткачёва, а на пример немецких социал-демократов: «… у немцев достаточно уже развита политическая мысль, достаточно накоплено политического опыта, чтобы понимать, что без «десятка» талантливых (а таланты не рождаются сотнями), испытанных вождей, превосходно спевшихся друг с другом, невозможна в современном обществе стойкая борьба ни одного класса… И вот я утверждаю: 1. что ни одно революционное движение не может быть прочно без устойчивой и хранящей преемственность организации руководителей».

Впрочем, следуя учению Руссо и Робеспьера о возможности воплощения народной воли в одной партии или даже в одном человеке, Ленин считал, что коммунистическую партию, этот авангард пролетариата, может возглавлять не только десяток вождей, а всего один вождь.

В 1920 году на IX съезде партии Ленин заявляет: «Советский социалистический демократизм единоначалию и диктатуре не противоречит. Волю класса иногда осуществляет диктатор».

В том же 1920 году на III Всероссийском съезде профсоюзов: «Берите тысяча девятьсот восемнадцатый год… Я уже тогда указывал на необходимость единоначалия, необходимость признания диктаторских полномочий одного лица, с точки зрения проведения советской политики. Все фразы о равноправии вздор».

На IX партсъезде член группы «демократического централизма» Сапронов выступил против Ленина с прямым обвинением: «Стремление к единоначалию видно не только в управлении фабриками и заводами, оно уже заметно в стремлении заменить советы, исполком, президиум — губернаторами. Тогда зачем говорить о диктатуре пролетариата, о самодеятельности рабочих… никакой самодеятельности нет; вы и членов партии превращаете в послушный граммофон, у которых имеются заведующие, которые приказывают: иди и интригуй, — а выбирать свой комитет, свой орган не имеет права… Я тогда задам вопрос т. Ленину: а кто же будет назначать ЦК? А впрочем и здесь единоначальник. Тоже здесь единоначальника назначали…»[6]

Уже и прежде, на VIII съезде, Осинский жаловался: «Деятельность партии была перенесена в ЦК. В ЦК устанавливалась политическая линия. Что делалось в самом ЦК, об этом местные органы не осведомлялись, а и сам ЦК, как коллегиальный орган, в сущности говоря, не существовал. Ленин и Свердлов решали очередные вопросы путем разговоров друг с другом».[7]

Это не мешало самому Ленину, как истому якобинцу, утверждать, что власть находится в руках «рабочего класса и крестьянства». В действительности же власть была в руках не рабочих и крестьян, а в руках вооруженного идеологического меньшинства, которое немедленно начало гражданскую войну против крестьянства. Эта война привела к гибели миллионов и миллионов крестьян. Показательно, что в июле 1918 года любимую рабоче-крестьянскую власть поддержали одни только латышские стрелки. Не подойди они вовремя, левые эсеры взяли бы Кремль приступом.

Став диктатором, Ленин отказался от своего прежнего убеждения в необходимости разделения властей. Теперь он утверждает: революционное правительство, чтобы охранить свободу от фракций, должно обладать всей полнотой власти и необходимым аппаратом для действий быстрых и не стесненных контролем законов, должно мобилизовать все силы народа, чтобы бить мощно и беспощадно. При разделении властей это невозможно. Поэтому, разделение властей упразднить. Вся власть Комитету Общественного Спасения!

Вспомним: Руссо полагал, что разделять суверенную власть народа на законодательную, исполнительную, судебную, административную и т. д. так же нелепо, как составлять человека из нескольких разных тел: у одного тела только глаза, у другого только руки, у третьего только ноги и ничего больше.

Якобинцы были убеждены: их диктатура не только не нарушает свободу, а наоборот ее укрепляет. Одни только злонамеренные, эгоистические и развращенные люди могут жаловаться, что их свобода нарушается. Свобода будет восстановлена, только когда борьба с врагами свободы кончится полным их уничтожением. Пока же есть оппозиция, свободы не может и не должно быть.

Робеспьер не сомневался: различия в мнениях — это не что-то естественное, а выражение эгоизма, порочности и глупости. Поэтому в людях с другими, чем у него, мнениями он видел внутренних врагов Республики, более опасных для нее, чем все неприятельские армии. Принцип патриотов — единодушие. (Вот оно — монолитное единство партии!).

Уже после казни жирондистов Робеспьер читает в Конвенте в феврале 1794 года доклад «О принципах моральной политики»: «Нужно задушить внутренних и внешних врагов Республики… в революции движущая сила народного правительства — это одновременно добродетель и террор: добродетель, без которой террор пагубен, террор, без которого добродетель бессильна. Террор есть не что иное, как правосудие, быстрое, суровое, непреклонное. Следовательно, террор — одна из эманации добродетели… Внутренние враги французского народа разделились на две оппозиционных группировки, как на два армейских корпуса. Они движутся под знаменами разного цвета и по разным дорогам, но к той же цели. Цель эта — развал народного правительства, разрушение Конвента, т. е. торжество тирании. Одна из этих группировок толкает нас к слабости, другая к крайности».