Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса - Джон Бёкан

Я выбрался из кустов, которые, надо прямо сказать, спасли мне жизнь, и встретился лицом к лицу с высоким молодым человеком в очках и кожаном пальто с поясом, который протягивал мне руку и оробевшим голосом спрашивал: «Вы не ушиблись?» Я пожал протянутую руку и сказал, что со мной все в порядке. Мысленно я поблагодарил судьбу за то, что она, намереваясь свернуть мне шею, помогла мне тем самым избавиться от зеленого туристского фургона.

— Не очень-то приятно закончить туристическую поездку по Шотландии, — начал я, — автомобильной катастрофой, но я рад, что вышел из этого приключения целым и невредимым.

Молодой человек достал часы и, захлопнув крышку, сказал:

— Я вижу, вы настоящий мужчина. Садитесь ко мне в машину и через десять минут вы сможете принять ванну и переодеться. Кстати, где ваши пожитки? Остались в горящей машине?

— Все мое ношу с собой, — сказал я и достал из кармана зубную щетку, — Люблю быть налегке. Привык еще с колониальных времен.

— Вы были в колониях? — удивился он. — Черт возьми, вы именно тот, кого я ищу. Вы случайно не фритредер?

— Естественно, — не моргнув глазом, ответил я, хотя не имел ни малейшего понятия, что это такое.

Он схватил меня за руку и потащил к машине. Через десять минут мы подъехали к симпатичному охотничьему домику, стоящему в сосновой роще. Он провел меня в ванную, а затем, когда я принял душ, подвел к своему гардеробу, где я выбрал себе льняную рубашку и спортивный голубой костюм из тонкой шерсти.

В столовой меня дожидались кофейник и ветчина.

— Заморите червячка, — сказал мой хозяин, — у нас, к сожалению, очень мало времени. Ровно в восемь мы должны быть в Масоник-холле.

Я с наслаждением жевал бутерброд, запивая его горячим кофе. Молодой человек, расхаживая взад-вперед по ковру перед горящим камином, говорил:

— Вы не представляете, в каком чертовски трудном положении я оказался, мистер… Между прочим, вы до сих пор мне так и не представились? (Я, не переставая жевать, ответил, что моя фамилия Твизден.) — Вы, случайно, не родственник старине Тому Твиздену? (Я сказал, что нет.) В нашем округе проводятся внеочередные выборы в парламент, мистер Твизден, и я на них выставил свою кандидатуру от либеральной партии. Так вот сегодня в Браттлберне, центре нашего округа, проводится предвыборное собрание. Должен вам сказать, что в нашем округе очень сильны проклятые тори, и поэтому я заручился поддержкой бывшего премьер-министра Канады Крамплтона. Естественно, в городе появились афиши, в которых напечатано, что на собрании выступит премьер-министр одной из крупнейших наших колоний. И вот сегодня я получаю телеграмму, в которой этот негодяй Крамплтон сообщает, что у него инфлюэнца. Я собирался ограничиться десятиминутным выступлением, но теперь получается, что я должен буду говорить один в течение часа, а может быть, и больше. У меня начала разламываться голова, потому что я не видел выхода из этой гнусной ситуации. И вдруг судьба посылает мне вас, человека, судя по всему, находчивого и, надеюсь, не лишенного дара речи, да к тому же еще и фритредера. Вы прекрасно можете рассказать, как правительство душит свободу торговли в колониях всякого рода пошлинами и тарифами.

«Слава Богу, — подумал я, — теперь я хоть знаю, что за штука это фритредерство». Конечно, выступить перед избирателями человеку, разыскиваемому полицией, значило идти на безумный риск, но, с другой стороны, что мне еще оставалось?

— Я к вашим услугам, — сказал я и поставил чашку, — Заранее предупреждаю, что я не оратор, но про Австралию я могу рассказывать целый час.

Мой хозяин просиял от счастья, пожал мне руку и сказал, что не забудет этой услуги до конца своих дней. Он дал мне свое долгополое пальто из тонкого драпа, даже не поинтересовавшись, почему это я, отправляясь в туристическую поездку по Шотландии, не обзавелся кожаной курткой, и мы помчались по темной дороге.

Он очень рано лишился родителей — все дальнейшее я узнал от него, пока мы ехали в Браттлберн — и его воспитал дядя, важная шишка в кабинете Асквита[7]. Окончив Кембридж, он, по совету дяди, занялся политикой. Я поинтересовался, почему он вступил в либеральную партию. Он сказал, что его семья всегда поддерживала вигов[8], но что вообще-то дело не в партиях, потому что и среди тори, и среди либералов можно встретить порядочных людей, равно как и ничтожеств или негодяев. Выяснилось также, что он любит бывать на скачках и что в стрельбе по тарелочкам он достиг кое-каких результатов.

Когда мы проезжали какой-то городок, нас остановил полицейский патруль. Два полисмена, светя карманным фонариком, осмотрели машину.

— Прошу прощения, сэр Гарри, — сказал один из них, — мы ищем зеленую машину. Еще раз простите за беспокойство, можете проезжать.

— Закон есть закон, — сказал сэр Генри, а я про себя подумал: «Неисповедимы пути Господни!»

Весь остальной путь мы проделали в гробовом молчании: мой спутник, по-видимому, готовился к выступлению, потому что иногда его губы шевелились, точно он хотел что-то сказать; я тоже глубоко задумался, потому что почувствовал в душе какую-то пустоту и забеспокоился, что же я скажу своим слушателям. Я не заметил, как мы приехали. У подъезда нас встретил тараторящий, как сорока, мужчина во фраке с орденской розеткой в петлице.

В зале собралось не менее пятисот человек, в основном женщины, но среди затейливых шляпок попадались и мужские лысины. Мой зоркий глаз отметил, что были здесь и молодые люди. Председательствующий, местный пастор, показавшийся мне пронырой и подхалимом, да к тому же, может быть, и пьяница — у него был красный нос — выразил сожаление по поводу отсутствия Крамплтона и долго распространялся о том, какая ужасная болезнь инфлюэнца, но, как ни странно, закончил свою вступительную речь, рекомендовав меня как «видного представителя австралийской политической жизни». В зале находились — сидели у входа в зал — два полисмена, и я надеялся, что эта рекомендация произвела на них впечатление. Затем выступил сэр Гарри.

В жизни своей не слышал ничего подобного. Начав какую-нибудь фразу, он обрывал ее и начинал следующую. Не закончив ее, он возвращался к первой, но, вспомнив, что надо бы закончить вторую фразу, делал паузу и вдруг начинал третью. И это несмотря на то, что перед ним лежала толстая пачка бумаги, конспект его выступления. Когда он отрывался от него, чтобы посмотреть в зал, то после этого впадал на какое-то время в прострацию, из которой выходил, декламируя как Генри Ирвинг[9], заученную наизусть фразу. Между прочим, он остановился в своей речи и на «военной угрозе со стороны Германии» и заявил, что она не что иное, как измышление тори, чтобы отвлечь бедняков от борьбы за свои права и приостановить ход начавшихся социальных реформ, но что трудящиеся понимают это и не позволят тори отнять у них завоеванные права. Далее он сказал, что нам надо не наращивать, а сокращать вооружения, вызвав тем самым Германию на соревнование. Если же она откажется поддерживать нас, то мы должны послать ей ультиматум: делайте то же самое, что и мы, или будете уничтожены.

«Как жаль, — подумал я, — что он не знает о содержании черной записной книжки». Я после его выступления, как ни странно, воспрянул духом: во-первых, я лишний раз убедился, какой прекрасный человек сэр Гарри, а во-вторых, у меня появилась уверенность, что моя речь будет в несколько раз лучше, хотя я и не учился ораторскому искусству.

Я очень надеялся, что в зале нет людей, побывавших в Австралии, потому что я сообщал сведения, почерпнутые из энциклопедии и из газетных статей. Я сказал о том, что страна очень нуждается в людях, что иммигранты очень хорошо устраиваются. Моя шутка — в Австралии нет тори, там есть только трудящиеся и либералы — вызвала в зале смех. В заключение я сказал, что всем нам надо работать не покладая рук над тем, чтобы Британская империя вызывала восхищение и уважение всего мира. Когда я кончил, в зале прозвучали аплодисменты.

Разумеется, это был успех. Правда, пастор, закрывая собрание и выразив от лица присутствующих благодарность сэру Гарри и мне, сказал, что в речи сэра Гарри «был виден государственный ум», тогда как моя «блистала остроумием иммиграционного агента».

— А вы, оказывается, заправский оратор, Твиздон, — сказал мне сэр Гарри, когда мы сели в машину, — Сейчас мы с вами, наконец, поужинаем. А потом вы поживете у меня денька два-три — я вас возьму с собой на охоту и рыбалку.

После прекрасного ужина, которому мой желудок был рад, как уставший путник ночлегу, мы сидели с сэром Гарри в его курительной комнате, наслаждаясь теплом от горячего камина и слушая, как потрескивают в нем дрова, и пили грог. «Видимо, лучшего случая не представится, — решил я. — Самое время раскрыть карты». И, посмотрев на своего хозяина, сказал: