Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2 - Джакомо Казанова

Я уже забыл об этом деле, когда через день ко мне пришёл синьор Сассо-Сасси и тот самый хозяин гостиницы из Пистойи. Банкир показал вексель и сказал, что человек, приславший его мне, оказался обманщиком — во-первых, он написан рукой вовсе не англичанина, да и сам лорд не имеет в его банке никаких денег. “Но хозяин гостиницы, — добавил он, — принял вексель, и русский сразу же уехал. Зная, что вексель получен от вас, потерпевший желает получить свои двести экю”.

В ответ я подробно описал Сасси всю эту историю и показал ему письмо мошенника, позвав доктора Ваннини, который подтвердил мои слова. Тогда банкир, обратившись к пистойскому трактирщику, сказал, что несправедливо требовать от меня возмещение. Но тот не отступался и даже осмелился намекнуть, будто я заодно с русским. Возмутившись, я схватился за трость, но, благодаря банкиру, который удержал меня, наглец скрылся, не получив заслуженного.

— Право на вашей стороне, — сказал синьор Сасси, — и лучше не обращать внимания на сего беднягу. Он просто вне себя от горя”. Затем банкир подал мне руку и ушёл.

На следующий день начальник полиции, который во Флоренции называется аудитором, прислал мне записку с просьбой явиться к нему.

Будучи иностранцем, я должен был считать это формальным вызовом и повиновался. Он принял меня с безупречной вежливостью, но сразу же объявил, что следует возвратить трактирщику двести экю, поскольку сей последний никогда не взял бы вексель, если бы не видел оный в моих руках. Я возразил, что можно требовать уплаты, лишь почитая меня сообщником мошенничества. Вместо того чтобы ответить на моё справедливое замечание, он лишь повторил о необходимости возвратить деньги. “Синьор аудитор, я никогда не сделаю этого”. Он поклонился, взявшись за звонок, и я вышел. От него я отправился к банкиру и рассказал об этом разговоре. Синьор Сасси был крайне удивлён и по моей просьбе сам пошёл к полицейскому, дабы попытаться убедить его в моей невиновности.

Рано утром следующего дня из полиции принесли письмо аудитора, в коем сей лицеприятный чиновник сообщал, что, поскольку обстоятельства дела не позволяют ему принудить меня к платежу, он почитает своим долгом воспретить мне дальнейшее пребывание во Флоренции, которую я обязан покинуть в течение трёх дней.

Я взял листок бумаги и написал: “Ваше решение несправедливо, но оно будет в точности исполнено”. Затем сразу же велел складывать вещи и готовиться к отъезду. Оставшиеся три дня были проведены за развлечениями у Терезы. Я также сделал визит любезному кавалеру Ману и обещал Кортичелли приехать за ней великим постом и взять с собой в Болонью.

В эти дни аббат Гама не покидал меня и выказал себя истинным моим другом. Да и весь мой отъезд обратился в настоящий триумф — накануне маркиз Ботта дал в мою честь великолепный обед на тридцать персон, где были все флорентийские знаменитости.

Я целый день посвятил любезной моей Терезе, но не имел возможности остаться с нею наедине даже на минуту, дабы получить последнее утешение, в котором она несомненно не отказала бы мне и которое до сегодняшнего дня оставалось бы сладчайшим воспоминанием. Мы обещали часто писать друг другу и поцеловались так, что муж её, верно, совершенно потерял покой. На следующее утро я уехал и через тридцать шесть часов был в Риме. 

XXX

Я СНОВА ПРИЕЗЖАЮ В РИМ

1761 год 

Мой экипаж проезжал через Порто-дель-Пополо ровно в полночь, ибо вечный город открыт в любой час дня и ночи. Меня сразу проводили в таможню, которая также не запирается, и там осмотрели мои чемоданы. В Риме строгости распространяются лишь на книги, поскольку духовенство страшится просвещения. Со мной было томов тридцать, и все более или менее противные религии и папизму. Я приготовился безропотно принести сию жертву, так как сильно хотел спать. Однако же осмотрщик с величайшей любезностью пригласил меня пересчитать книги и обещал утром собственноручно принести их в гостиницу. Он не обманул меня и был доволен сверх меры, когда получил в награду за свои труды два цехина.

Я остановился в самом лучшем трактире, каковым считался тогда “Город Париж” на площади Испании. Всё было погружено там в глубокий сон, и меня просили подождать на первом этаже, пока затопят в моей комнате. Все стулья были заняты платьями, юбками и рубашками. Вдруг я услышал тихий женский голос, который предложил мне сесть на постель. Приблизившись, я увидел смеющийся рот и два чёрных глаза, блестящих, как пара карбункулов. “Что за прелестные глаза! — воскликнул я. — Позвольте мне поцеловать их”. Вместо ответа она закрыла голову одеялом, но моя нескромная рука сразу же скользнула под покровы и, достигнув самого святилища, обнаружила его ничем неприкрытым. Я вынул руку и просил простить мою излишнюю смелость. Она же высунула голову, и мне показалось, в её взгляде были радость и благодарность.

— Кто вы, прелестный ангел?

— Я Тереза, дочь хозяина, а это моя сестра. Рядом с нею была ещё одна юная девица, которую я сначала не заметил, потому что голова её пряталась за подушкой.

— А сколько вам лет?

— Скоро уже семнадцать.

— Я сгораю от нетерпения видеть вас завтра утром у себя в комнате.

— С вами приехали дамы?

— Нет.

— Тем хуже. Мы никогда не входим к мужчинам.

— Опустите немного одеяло, оно мешает нам говорить.

— Но сейчас очень холодно.

— Любезная Тереза, ваши прелестные глаза воспламенили меня.

Она открыла голову, а я, осмелев, удостоверился, что сего ангела надобно было ещё распечатать. Позволив себе несколько довольно смелых прикосновений, я убрал руку и ещё раз просил прощения, хотя в глазах её приметил более радости, нежели гнева, что давало мне повод надеяться и на дальнейшее попустительство. Сгорая от желания, я возобновил свои нападения, но вошла отменно красивая служанка и объявила, что комната для меня уже готова. “До завтрашнего дня”, — сказал я Терезе, которая, ничего не ответив, повернулась лицом к стене.

Я заказал обед и лёг спать. Мне снилась Тереза, пробудился я только в полдень, когда Коста пришёл сказать, что отыскал моего брата и оставил ему записку. Это был Джованни Казанова, который к тому времени достиг уже тридцати лет и учился у славного живописца Рафаэля Менгса. Сей последний потерял тогда свою пенсию, поелику польский король принуждён был жить в Варшаве из-за того, что пруссаки занимали весь саксонский электорат. Брата своего я не видел лет десять, и встреча с ним была для меня истинным праздником. Он явился, когда я сидел за столом, и мы с чувством расцеловались. Час ушёл у нас на разговоры, он поведал о своих небольших приключениях, а я — о великих своих подвигах. Потом он сказал мне, чтобы я не оставался в гостинице, где слишком дорого, а переехал бы к кавалеру Менгсу, у которого есть свободный апартамент, тем паче это не будет мне ничего стоить.