Фрау Томас Манн: Роман-биография - Йенс Инге

Глава вторая

Продолжение образования и замужество

Чем занята осенью 1901 года девушка из добропорядочного буржуазного семейства, не помышляющая о замужестве и вообще каких бы то ни было значительных изменениях жизни, после того как с таким блеском выдержала экзамены на аттестат зрелости? Ну, естественно, тем, о чем уже давно мечтали ее родители и к чему до сих пор стремилось все ее существо: она учится.

Отец настаивал «на занятиях естественными науками» — дочь не противилась его желанию и, согласно ее собственному высказыванию, занималась «экспериментальной физикой у Рентгена[24], а у отца — математикой: теорией бесконечности чисел, интегралов, исчисления конечных разностей и теорией функций». Какую цель она преследовала, овладевая этими трудоемкими науками, и задавалась ли вообще вопросом, возможно ли ей извлечь пользу из их изучения, нам неизвестно. Во всяком случае, обучаясь в университете, она не стремилась приобрести какую-то определенную профессию. Позднее фрау Томас Манн признавалась, что она «все еще по-прежнему» считает, что у нее не было каких-то особенных способностей к этим дисциплинам: «Я не считала себя очень уж одаренной […] и […] не достигла бы значительных высот. Скорее всего, я была просто послушной дочерью». Альфред Прингсхайм, как пишет Петер де Мендельсон в своей биографической работе о Томасе Манне, мечтал о том дне, когда «на коротко стриженной голове его дочери окажется докторская шапочка, […] и не просто мечтал, а, видимо, твердо верил в это — в противоположность будущему зятю, который, по свидетельству Габриелы Ройтер, усматривал в этом больше чудачества „воинствующих бабенок нового времени“, уверовавших в то, что „именно таким способом они должны достичь совершенства в следовании новым тенденциям“».

Однако более страстно, чем отец, ожидала успеха талантливой девочки бабушка Хедвиг Дом. «Little grandma», как впоследствии ее называл Томас Манн, «прамамушка» внуков и правнуков, которая еще в 1874 году в статье «Эмансипация женщин в науке» требовала для девочек равных шансов для развития и практического использования полученных знаний.

Хедвиг Прингсхайм-Дом в немалой степени обязана своими леволиберальными взглядами некоему Людвигу Бамбергеру, с которым ее связывала искренняя дружба, но вообще у нее было гораздо больше оснований сочувствовать либералам, чем у дочери, выросшей в богатом доме. После смерти Хедвиг Дом мать Кати написала о ее бабушке следующее: «Кто знал ее исключительно по смелым пылким статьям и ожидал увидеть этакую бой-бабу, отказывался верить своим глазам, когда к нему выходило очень нежное, хрупкое, маленькое существо. Но Господь повелел ей громко сказать о том, что́ ей пришлось выстрадать и от чего она хотела избавить своих сестер по полу». Выдвигаемые ею требования высмеивались, потому что «еще не пришло то время». «Но то, что оно наконец настало, в не меньшей степени [ее] заслуга. Исполнилось все, над чем смеялись и за что ее ругали, и исполнилось значительно быстрее, чем того можно было ожидать. Еще при жизни, — правда, находясь уже почти на смертном одре, — она стала свидетельницей вступления в силу закона о гимназическом и университетском образовании для женщин, что открыло им реальные возможности для овладения профессиями в экономической и научной сферах. Она застала даже принятие закона об активном и пассивном избирательном праве для женщин[25]. Когда я спросила ее: „Разве тебя это не радует, мама?“ — она тихонько покачала своей старой, красивой, милой головкой: „Поздно, слишком поздно“. Тем не менее сердце ее переполняла радость от сознания того, что ее внучки, пусть не дочери, смогли воспользоваться новой свободой; шестеро из них получили высшее образование, трое добились докторской шапочки, и все жили активной трудовой жизнью».

К этому славному ряду имен Катю Прингсхайм можно отнести лишь условно. Но как бы там ни было, она тоже ощутила большую пользу от тех свобод, что завоевала для «женского племени» ее «Little Grandma». Тридцать первого октября 1901 года Катя Прингсхайм обратилась «в ректорат Королевского университета имени Людвига Максимилиана» в Мюнхене с прошением «разрешить ей в качестве вольнослушательницы — на основании прилагаемого аттестата зрелости» — посещать лекции в зимнем семестре 1901–1902 годов по следующим дисциплинам:

1). Экспериментальная физика; читает тайный советник профессор д-р Рентген;

2). История искусства; читает приват-доцент д-р Веезе;

3). Бесконечные ряды чисел и т. д.; читает профессор д-р Прингсхайм.

Ответ на свое ходатайство она просила доставить на ее имя по адресу: Арчисштрассе, 12. А уже спустя двое суток — о счастливые времена! — она читала решение университетского руководства: «В ответ на Ваше прошение от 31 числа истекшего месяца сообщаем Вам, что упомянутые Вами профессора и доценты разрешают Вам посещение своих лекций как вольнослушательнице». Ответ был подготовлен одним из секретарей канцелярии, а подписан самим Его Превосходительством, знаменитым Луйо Брентано[26] лично.

Тогда к занятиям в Мюнхенском университете были допущены двадцать шесть студенток, получивших на то «высочайшее позволение»; одной из них оказалась Катя Прингсхайм, которая начала учебу с удивившего всех поступка: как явствует из архивных материалов университета, вольнослушательница, вместо того чтобы записаться на курс лекций своего отца, предпочла им только недавно введенный курс русского языка под началом — тут уж она не была оригинальной — известного византолога Карла Крумбахера.

Изучение кириллицы студенткой, которая, по всем признакам, должна была полностью посвятить себя изучению естественных наук? «Мне всегда хотелось выучить русский, но постоянно не хватало времени досконально или хотя бы на среднем уровне им овладеть», — сетовала Катя в письме старшему сыну от 11 июля 1948 года. Впрочем тогда, почти полвека тому назад, студентка вряд ли страдала от недостатка времени, но тот факт, что ее интерес к русскому языку действительно был огромен, подтверждает и дочь Моника, видевшая на столике матери немецко-русский словарь. Почему же Катарина Прингсхайм не продолжила изучение русского языка? Неужели семья недостаточно уважительно отнеслась к ее занятиям филологией? Вряд ли; брат Хайнц занимался сначала археологией, прежде чем обратиться к изучению музыки. И достаточно ли искренне сожаление, высказанное в конце «Ненаписанных мемуаров» («В своей жизни я никогда не занималась тем, чем мне хотелось…»)? И справедливо ли такое заявление, сделанное в письме брату-близнецу от 16 июля 1961 года: «В течение всей моей долгой жизни я ни разу не сделала того, что мне хотелось […], пожалуй, так суждено остаться до конца моих дней»?

Вопросы так и остаются вопросами. Во всяком случае, ясно одно — и это подтверждают сохранившиеся списки слушателей — Катя Прингсхайм в течение первых четырех семестров посещала общеобразовательные лекции не только по специальности: еще был упомянут выше курс лекций по истории искусства зимой 1901–1902 годов. Вслед за ним — наряду с экспериментальной физикой (часть вторая опять у Рентгена) — летом 1902 года она прослушала курс «Введение в философию», который читал Теодор Липпс[27]. Зимой 1902–1903 годов наряду с «Курсом практических задач» у Рентгена, одной лекцией о катодном излучении и еще одной по неорганической химии она прослушала курс «Спорные вопросы современной эстетики», разработанный археологом Адольфом Фуртвенглером[28]. В четвертом семестре студентка Катя Прингсхайм вновь позволила себе потратить некоторое время на освоение мира прекрасного и наряду с практическими занятиями по физике под руководством тайного советника профессора Рентгена прослушала лекцию доцента доктора Фолля «О старой и новой живописи».