Сестры по благоразумию - Гейл Форман

В тот день, когда мачеху увезли в роддом, у меня было страшное предчувствие: как только она родит, в сердце отца больше не останется для меня места. В тот день я не могла усидеть дома и, конечно, не собиралась ехать в роддом, поэтому села на велосипед и укатила куда глаза глядят. Только оказавшись рядом с домом Джеда, я поняла, куда направлялась. Это был редкий мартовский день, когда в Орегоне тепло и небо над головой ярко-синее. Джед сидел на крыльце дома и настраивал акустическую гитару. Я не хотела, чтобы он меня заметил, развернулась и собиралась отправляться назад, как услышала его голос: «Ты что, даже не заглянешь? Раз уж приехала, то заходи, поболтаем».

Я прислонила велосипед к крыльцу и поднялась по ступенькам. Видимо, все мои проблемы и переживания были буквально написаны на моем лице. Джед увидел, в каком я состоянии, и обнял меня. Я заплакала так сильно, что рукав его майки весь промок. Он не стал задавать никаких вопросов, а дал выплакаться и гладил меня по волосам, приговаривая: «Все будет хорошо, все будет хорошо». Потом он вынес на крыльцо две чашки кофе и полотенце, чтобы я могла вытереть лицо.

– Спасибо, – поблагодарила я. – Мачеха рожает.

Джед кивнул.

– Именно так я и подумал.

– Так что мое положение явно не улучшится. Не знаю, как дальше жить.

Я никогда не рассказывала членам группы о судьбе своей матери, но мне казалось, что все понимали: с ней что-то произошло. Об этом можно было догадаться, читая между строк песен, которые я написала.

– Ты все выдержишь, – тихо сказал он.

– У меня в этом нет никакой уверенности. Ты обратил внимание на то, в каком состоянии я в последнее время нахожусь?

Он нахмурился.

– Я понимаю, тебе несладко. Но знаю, ты сильная.

– Ну да. Просто герой из комиксов про Железного человека. Или, скорее, про Девушку-Плаксу.

Джед свел брови.

– Перестань. Я знаю, ты сильная. Ты гораздо сильнее, чем думаешь.

Потом мы долго говорили и слушали музыку. Он ставил любимые хиты из своей музыкальной коллекции, а я – U2 и Боба Марли, под которые в детстве танцевала с матерью. Он проигрывал песни Фрэнка Синатры, Джоан Арматрейдинг и другие вещи, которые я никогда не слышала. Потом он рассказал о том, что летом в Массачусетсе появляются светлячки.

– Никогда в жизни не видела светлячков, – призналась я.

– Правда?

– Ну да. В Орегоне они не водятся. У нас тут только слизняки.

– Я уже заметил. Сейчас, секунду, – сказал он и вышел в гостиную, принес очередную пластинку и поставил ее на вертушку. – Это American Music Club, вполне возможно, самая меланхоличная группа в мире. Я думаю, тебе понравится их творчество.

Он выбрал песню под названием «Светлячок». Вот так она начиналась: «Давай, красавица, сядем на лужайке перед домом и будем смотреть, как летают светлячки на закате. Они живут недолго, совсем недолго. Мы будем смеяться и смотреть на закат». У исполнителя был удивительно грустный голос. Мне казалось, певец прекрасно знает, как я себя чувствую. И по тому, что Джед поставил, он показал мне, как сильно меня понимает.

Потом Джед пропел припев: «Ты такая красивая, я не видел никого тебя красивей, ты такая красивая, ну, куда же ты делась?» Он пел и смотрел на меня, и, честное слово, я ощущала, будто между нами что-то есть – появилась какая-то связь. Казалось, нас двоих «прокачивает» поток мощной энергии. Дыхание перехватило. Песня закончилась, и Джед с улыбкой посмотрел на меня. Я очень хотела его поцеловать и придвинулась чуть ближе, но он сам нежно поцеловал меня в лоб и прошептал: «Тебе, наверное, пора домой. Уже поздно».

Я мечтала остаться с ним, обнять и прислониться лицом к его груди. Я хотела растаять в объятиях. Но он меня не обнимал, и поэтому мне не хотелось испортить самый романтичный момент моей жизни.

И я ушла. А на следующий день привезли Билли, и я стала совершенно лишней. Отец и мачеха занимались младенцем, который только ел, плакал и какал.

На репетиции Джед, как обычно, вел себя как джентльмен, не подавал виду, будто произошло нечто странное во время нашей прошлой встречи. Я вновь почувствовала себя его младшей сестрой. По крайней мере, так мне казалось до письма, полученного от отца.

– Мне кажется, нашу красавицу надо расшевелить, – произнес Шериф. Показывая пальцем на одну девушку за другой, он остановил свой выбор на Вирджинии, у которой была репутация человека, умеющего найти самые больные точки несчастной жертвы во время сессий конфронтационной терапии.

– Мисс Ларсен, – сказал Шериф, – вы последнее время много общались с нашей красавицей. Что скрывается за ее симпатичным личиком? Интересно, что у нее на душе?

Я почувствовала на себе внимательный и твердый взгляд Вирджинии, перестала теребить прошлое и вернулась в настоящее. Вспомнила советы, которые давала мне Ви, и представила, что она думает обо мне сейчас: «Не будь слишком гордой. Дай голодным собакам кусок мяса, дабы они тебя целиком не съели». И я знала, что Ви совершенно права. У меня к тому времени было достаточно опыта, чтобы понять, как проходят сессии конфронтационной терапии, – жертва должна признаться, расплакаться, и только после этого ее оставляли в покое. Но я боялась: если открою рот, то произнесу то, о чем потом пожалею.

– Ты думаешь, что ты крутая, – твердым голосом произнесла Ви. – У тебя пирсинг и панковская прическа. Но волосы отрасли, краска поблекла, и твой пирсинг исчез. Так кто же ты сейчас? Да просто обычная девчонка с парой татуировок. Ты – никто. – Ви внимательно смотрела мне прямо в глаза, и я поняла ее тактику. Она хотела сбить собак со следа, бросить им кость, чтобы они остались довольны, дать им мелочь, чтобы уберечь главное. Я четко поняла, Ви – мой друг.

– Думаешь, что сильная, но я слышала, как ты плачешь, и видела твои слезы, – с вызовом в голосе заявила Тиффани. Возможно, я раньше и плакала по ночам, но со мной уже давно этого не случалось, поэтому я посмотрела на нее с таким испепеляющим презрением, что мне показалось, будто эта дура сама сейчас расплачется.

Потом несколько других девушек высказали пару идей, от которых мне стало ни холодно ни жарко. Я вспомнила, Джед говорил мне, что я сильная, и я нашла в себе эту силу. Я вызывающе смотрела обидчикам в глаза, не отводя взгляда. Без кислорода затухнет даже самый большой костер, и у Шерифа не хватило бы терпения мучить меня долго. Некоторые ведущие сессии могли держать жертву в центре круга целый час, но Шерифу все надоело уже через десять минут. Видя, что ученицу не сломать, он жестом вызвал меня из круга и прекратил экзекуцию. Я поняла: за такое поведение меня могут понизить до Второго уровня, но мне было совершенно плевать.

– Мисс Воллас, – произнес Шериф и показал пальцем на толстушку Марту, жившую со мной в одной комнате. Я знала, что на сессиях конфронтационной терапии больше всего достается девушкам с лишним весом, проблемы которых были видны с первого взгляда и ранить которых было легко. Шериф выбрал самую легкую добычу. Все находящиеся в комнате девушки словно воспрянули духом, как собаки, увидевшие новую цель. Они хотели отыграться, потому что им не удалось сломать меня. Я почувствовала неизбежное – Марте придется несладко.

– Привет, толстуха.

– Курдюк сала. Ты че так много жрешь?!

Некоторые девушки начали хрюкать, как свиньи. Шериф самодовольно ухмылялся. Он много раз говорил, что прежде, чем человека исправить, его надо сломать. Если бы кто-то в моей школе в Портленде позволил себе высказывания, подобные тем, которые пришлось выслушивать Марте, то его или ее исключили бы. Однако в Ред-Роке откровенное хамство называлось «терапией». Марта стояла, опустив глаза и переминаясь с ноги на ногу. Девушки соревновались, кто нанесет ей самое колкое и неприятное оскорбление. Все стремились растоптать ее, смешать с землей. Ученицы «отрывались» на толстушке. Точно так же, как и я, она молчала, но в отличие от меня смотрела не на обидчиц, а на пол; прямое свидетельство ее слабости заметили все. Она стояла ко мне спиной, и я не видела ее лица, поэтому даже не подозревала, что Марта плачет, до тех пор пока не увидела, что слезы капают на пол. Обычно, как только жертва начинала плакать, ее милостиво отпускали, хлопали по плечу и подбадривали, но на этот раз Марте дали только салфетку, чтобы она вытерла слезы.

Вечером в кафетерии я села рядом с Мартой, которая обычно точно так же, как и я, ела в одиночестве. Совершенно неожиданно за наш стол пришли Биби, Кейси и Ви.

– Прости, Марта, – сказала я. – Это я виновата в том, что тебе так сильно досталось.

– Нет, это не так, – произнесла Ви, лицо которой покраснело от сдерживаемого гнева. – Никто из вас не виноват в произошедшем. Здесь жестокость называется лечением. Поэтому многие девушки выходят отсюда еще более ущербными и разбитыми, чем когда приехали.

– Сегодня был просто мрак, – заметила Биби. – А я-то считала, что слово «шлюха» – это самое страшное обвинение, которое можно придумать.