Бог пятничного вечера - Чарльз Мартин

В какой-то момент девушка оторвалась от журнала, вскинула бровь и чуть заметно усмехнулась.

– А у тебя с чем проблема?

Я взглянул на нее краем глаза. Видеть ее мне доводилось, но мы никогда не разговаривали.

– Со всем. От головы и ниже.

Она сняла с колена пакет со льдом и положила мне на лицо.

– Хныкса.

Я убрал лед и постарался сосредоточиться на снисходительном голосе.

Одри обронила журнал и сунула руку в лежавшую рядом сумочку.

– Вы, квотербеки, такие… примадонны. Ноготь сломаете и уже требуете болеутоляющих и льда.

Голова раскалывалась, и я посмотрел на нее, с трудом разлепив веки. Среднего роста. Поджарая. Мускулистые бедра и икры. Судя по телосложению, бегунья. Короткая, как у мальчишки, стрижка. Симпатичная. Ногти на руках и ногах накрашены. Она повернулась и села, прислонившись к стене. Массажист, вооружившись ультразвуковым прибором, обрабатывал четырехглавую мышцу. Решив, что стал фокусом ее внимания, я, как оказалось, наполовину ошибся. Обращаясь ко мне, она смотрела вниз, на собственные руки, занятые вязанием или чем-то в этом роде двумя серебристыми спицами, длиной около восьми дюймов каждая. То, что выглядывало из сумочки, могло быть началом будущего свитера или шарфа. Спорить или возражать не было сил, поэтому я промолчал, опустил голову и закрыл глаза. Подумал, что если не буду развивать тему и оставлю все как есть, то и она успокоится. Не получилось.

– Не согласны, мистер Стрит-энд-Смит[17] номер четыре?

Рейтинг публиковался каждое субботнее утро, и неделей ранее я значился в нем под номером семь. Тот факт, что она заглянула в список сегодня, говорил о ней больше, чем она думала. Пальцы со спицами мелькали, как крылышки колибри, что указывало на наличие у нее некоторого опыта. Камушки в его огород Одри бросала игривым тоном, то есть в каком-то смысле пыталась подружиться, но карты при этом не открывала. Подход был такой: мол, раз уж мы тут сидим, то почему бы и не потрепаться. Я мог подыграть, а мог и отказаться. Возможно, она и не знала, как со мной обошлись накануне, но что-то в ее голосе мне определенно понравилось. И это было так свежо.

– Ты забыла кое-что.

– Что же?

– Подушку.

– Подушку?

– Да. Мы же привыкли, когда нам делают еженедельный педикюр, класть распухшую голову на мягкую подушку.

Она обдумала это, покрутила спицами и выставила одну в мою сторону как пику.

– Не двигайся, и я помогу тебе с этим.

В тот момент мы и стали друзьями. И с тех пор я любил ее.

Прошел почти год. Наш последний год в школе. В ноябре у меня был день рождения. Я не знал, что Одри тайком от меня заказала ювелиру здоровенный серебряный перстень-печатку с моими инициалами, и, чтобы расплатиться с мастером, ей пришлось взять подработку. В какой-то момент обо всем узнала Джинджер и, убедив ювелира, что Одри прислала ее за перстнем, забрала его себе.

Вечером я вошел в свою комнату, щелкнул выключателем и увидел Джинджер в поздравительном наряде – красная лента вокруг талии и серебряный перстень на указательном пальце правой руки. Картину дополняли тихая музыка и мерцание свечей. Я сказал ей, чтобы оделась и убралась, а сам вышел в коридор. Девушка накинула плащ, промаршировала через комнату и внезапно ударила меня в лицо. Перстень рассек бровь над глазом, так что в результате мне наложили семь швов. Разумеется, я этого не ожидал. И да, отвлекся. Такой вот случай, забыть о котором не давали потом ни ребята, ни Одри. Пока я стоял там, с залитым кровью лицом и распухшей бровью, Джинджер запустила в меня перстнем – он угодил в дверную раму – и вылетела из комнаты. Но этим дело не закончилось: где-то в промежутке между моим домом и школой Джинджер обзавелась «фонарем» и несколькими синяками на спине и шее.

На следующий день полицейские взяли меня после второй четверти и доставили в кабинет директора О’Шонесси для допроса. Джинджер уже была там – плакала и бросала в меня обвинения. Я все отрицал. Меня задержали на сорок восемь часов. К счастью, в ее версии появились кое-какие несовпадения, да и отметины у нее на шее не соответствовали моим лапам. Подозрения были сняты, меня отпустили, но тайна синяков осталась.

Остался и перстень. Как и вопрос, что с ним делать. Вернуть изготовленную на заказ вещь мы не могли; брать перстень никто не хотел из-за выгравированных на нем моих инициалов. К тому же Джинджер погнула его, когда швырнула в дверной косяк. В общем, ни туда ни сюда. Закончилось тем, что Одри втайне от меня стащила перстень из ящика моего комода и подарила его мне на День святого Валентина, повесив на хобот белого плюшевого слона.

Забавный гэг.

Перстень так и переходил из рук в руки, от одного к другому, когда нам хотелось посмеяться. В последний раз Одри отдала его мне перед началом заключительного колледжского сезона – повесила на руку одного из пары игрушечных дерущихся роботов, которых водрузила на пирог, испеченный по случаю годовщины нашей свадьбы. Мы снова посмеялись. Но потом, после, может быть, десятого раза, шутка с перстнем приелась. Эпизод с Джинджер начал меркнуть в памяти, и я уже начал подумывать, не сделать ли из него что-то другое, что-то значимое, представляющее нас обоих.

Окно нашей спальни выходило на парк, находившийся, как вскоре выяснилось, на миграционном пути едва ли не всех птичьих популяций Северной Америки. Иногда казалось, что едва ли не каждое направляющееся на юг пернатое существо обязательно должно пролететь под нашим окном в корпусе для семейных. Одри даже повесила для этих путешественников кормушку. Через какое-то время кормушек было уже три, а потом и пять, и мы каждую неделю покупали по стофунтовому мешку семян. Новость, должно быть, прошла по горячей птичьей линии, потому что вскоре за окном все порхало и пело. Примерно раз в неделю мы просыпались под другую мелодию и цвет оперения. Все были красивы, но ни одна не шла в сравнение с плачущей горлицей.

Примерно через пару недель после начала этой птичьей кутерьмы, уже в сумерках, на подоконник опустился и принялся расхаживать туда-сюда голубь. Одри положила голову мне на грудь, и мы вместе наблюдали за гостем – на то, что это самец, указывали голубовато-серый хохолок и пурпурно-розовые пятнышки на шее. Удостоверившись, что место безопасное, он перескочил на кормушку и склевал зернышко, освободив местечко рядом, после чего завел свою призывную песню. Почти неслышный горловой клекот часто принимают за крик совы. Прошло несколько секунд, и с одного из стоящих в отдалении деревьев прилетела пташка поменьше. Прилетела и опустилась на ту же ветку, но на некотором расстоянии от первого пернатого. Устроившись, она потерлась о него головой и мягко пощипала клювом у шеи – у птиц такой ритуал называется принингом. Потом пара пошла дальше, и вскоре птахи уже чистили друг дружке клювы и кивали в унисон головами, что со стороны выглядело почти комично. При этом они еще и ворковали.

Картина повторялась каждое утро, причем прилет и отлет сопровождались шорохом крыльев. Иногда во время шумного послеполуденного кормления, когда соперничество слетавшихся во множестве птах обострялось, мы замечали, что если один из нашей пары подает зов, другой ему отвечает. В шуме и суете сотен пернатых эти двое узнавали голос друг друга. Мы называли это «птичьим сонаром». Изумленная открытием, Одри углубилась в изучение предмета и узнала, что пары у голубей существуют всю жизнь.

Однажды утром, когда самец, прилетев на наружный подоконник, завел свою обычную песню, Одри тронула меня за плечо и прошептала:

– Знаешь, что это значит?

– Нет.

Она взяла меня за руку и поцеловала в щеку.

– Надежда – якорь души.

Иногда другие, более сильные и агрессивные птицы вроде ворон и голубых соек налетали на кормящихся и бесцеремонно их разгоняли. Одри такое положение дел не устраивало. Однажды, вернувшись домой с практики, я увидел, что она лежит поперек кровати с воздушным ружьем и целится в кормушку. Долго ей ждать не пришлось.

Чудесные голубиные песни радовали нас утром и вечером. Так получилось, что голубь с горлицей стали нашим символом.

Стоя у окна, под которым, мигая огнями, лежал огромный Нью-Йорк, постукивая пальцем по перевязанной лентой коробочке, Одри никак не ждала того, что получила. Она развязала узелок, подняла маленькую голубую крышечку и увидела серебряную голубку размером с пятидесятицентовую монету.

– Вау.

Когда нет слов – это хороший знак.

Одри положила голубку на ладонь.

– Не ожидала.

А вот это еще лучше.

– Сначала хотел коату, но… – Я пожал плечами.

Она рассмеялась.

– Спасибо.

Несколькими месяцами раньше я нашел в Интернете фотографию летящего голубя. Расправив крылья, он то ли садился, то ли взлетал. Я связался с ювелиром в Джексонвилле, Хью Харби, делающим вещи на заказ. Когда-то в студенческие годы Хью занимался водными лыжами, но после окончания колледжа понял, что хотя его и привлекает все, что блестит, обрабатывать металл и камень ему нравится больше, чем резать воду. Оказалось, что первое получается у него не хуже второго. Мое предложение Хью воспринял как вызов, да и сама идея показалась ему заманчивой. Над подарком для Одри мы работали вместе, и результат даже превзошел наши ожидания элегантностью и точностью деталей.