Скворечник, в котором не жили скворцы - Камил Икрамов

- Так вот, огольцы, - сказал Петын, - если уж вам так про мою жизнь интересно, могу кое-что рассказать. - Петын закурил, как-то грустно усмехнулся и начал так: - Был Петын уркой, а стал честным человеком. Кровью смыл с себя позор.

Из кармана гимнастерки он вытащил какие-то бумаги и показал нам:

- Видали? Прибыл домой на поправку.

Мы заглянули в бумагу. Текст ее был напечатан на машинке, а какие-то слова вписаны чернилами.

- Глядите!

- "Проникающее ранение грудной клетки", - прочитал я.

- Навылет, - сказал Петын, - легкое пробили, гады! Но Петын еще даст им. Поправлюсь - и опять на передовую.

- А как ты на фронт попал? - спросил я.

- Как все, - сказал Петын. - Добровольцем. Сейчас идет борьба не на жизнь, а на смерть. Сейчас решается вопрос - быть всему нашему народу свободным или попасть в порабощение.

Я хотел спросить еще: а где же он был целый год до войны? - но не решился.

- Да вы садитесь, ребята! - пригласил Петын.

Мы сели на ступеньку пониже Петына.

- Я вам вот что, ребята, скажу. Был Петын уркой, а теперь честный человек, - повторил он свои же слова. - В один день моя жизнь переломилась раз и навсегда. Возврата к прошлому нет. Был я вор, ширмач - преступник, одним словом. Если бы не тот случай, может, моя жизнь и дальше текла бы в пропасть. Вот слушайте и запоминайте, как в жизни бывает...

Было это 10 июня сорокового года, как сейчас помню. От Киевского вокзала отходил экспресс Москва - Киев. В поезде разные командировочные. Лопатники грошами набиты. Пассажиры идут - на каждом лепень заграничный. Петын посмотрел на меня и объяснил: - Ну, лопатник - по-воровски это бумажник значит; лепень - костюм. А чемоданы кожаные. Но я по чемоданам не работал. Вижу - идет один. Задний карман оттопыривается. Чую - что-то есть. У него в одной руке чемодан, в другой портфель. Стал дверь на перрон открывать. Я вроде нечаянно о его чемодан споткнулся. "Извиняюсь, гражданин", - говорю. И дальше побежал - вроде тоже на поезд опаздываю. Захожу, значит, я в мужской туалет, кабинку на задвижку, открываю я этот лопатник, ну бумажник, а там... Ну вот ты скажи: что там могло быть? спросил Петын меня.

- План секретного завода! - выпалил я.

Шурка посмотрел на меня с удивлением:

- Чего?!

И Петын вроде бы запнулся. А потом спросил:

- Ты книгу "Они просчитаются вновь" читал?

Я говорю:

- Читал.

И тут же понял, как я догадался, что было в бумажнике. Ведь про историю, которую рассказывал Петын, я знал из этой книжки.

- Ну вот... - сказал Петын. - Если ты эту книжку читал, значит, ты и историю эту правильно понимаешь. Там же все про меня написано. Только фамилия изменена. И поезд там другой назван. Для конспирации.

Шурка эту книжку не читал и поэтому смотрел на нас с Петыном с завистью.

- Ну, и дальше было все, как в книжке, - продолжал Петын. - Попал я в прокуратуру. Долго меня не пускали. Кто, зачем, откуда - спрашивают. Ну, я там этим мелким объяснять ничего не стал.

Провели они меня в кабинет. Кабинет, ребята, я вам скажу!.. Панели дубовые и двери двойные, чтоб ничего оттуда слышно не было. Вышел мне навстречу этот самый, который книжку написал. Высокий из себя, красивый, волосы светлые. "Я вас слушаю", - говорит. А глаза у него проницательные! Ну, думаю, спекся Петын! Этому надо всю правду выкладывать. Я сначала думал - скажу, на улице нашел. С этим, вижу, не пройдет.

"Явился, говорю, к вам Петр Петрович Грибков, по кличке "Петын". Не с повинной пришел, а просто другого пути у меня нет". Рассказал я ему эту историю, положил на стол бумажник. Посмотрел он план и говорит: "Это же есть наш самый секретный завод!" Стал спрашивать, какой из себя этот мужик, в чем одет. Я ему рассказал. Он к телефону. В Киев позвонил, чтобы задержали. А потом сел, открыл пачку "Казбека" и говорит мне: "Курите, Петр Петрович". С одного раза мое имя-отчество запомнил. Ну, думаю, если курить предлагает, значит, сейчас меня заметут. Так положено: как на допрос вызывают, говорят: "Закуривайте". Это поначалу так.

Я закурил. Он тоже закурил. Смотрит он на меня. А я уставился в ковер и думаю: "Отбегал, Петын, отбегал. Но не жалко. Пусть я в тюрьме посижу, но зато этого шпиона на чистую воду вывел". Случайно, конечно. А он мне говорит: "Положено вам, Петр Петрович, за воровство по статье сто шестьдесят второй Уголовного кодекса РСФСР как минимум год тюрьмы, а как максимум - пять. Это если иметь в виду ваше прошлое. Но, учитывая вашу сознательность, скажу я вам спасибо, Петр Петрович, большое государственное дело сделали..."

Я слушал Петына и не верил своим глазам. Неужели передо мной человек, о котором написано в книге? Да, рассказ Петына полностью совпадал с тем, что я прочитал в книжке.

- А шпиона поймали? - спросил Шурка.

- Нет, - сказал Петын. - Шпиона не поймали.

- А в книжке написано, что поймали, - сказал я.

- Написано, что поймали, однако на самом деле не поймали, вполголоса пояснил Петын. - Вы, ребята, должны понимать. Враг хитер. Он не стал до Киева ехать, где-то на полдороге сошел.

Нам всегда нравилось, как Петын курит. Он затягивался глубоко и резко, папиросу держал между большим и указательным пальцами, а затянувшись, сразу отрывал папиросу от губ.

Вот и сейчас, кончив рассказывать, он затянулся так, что вдохнул в себя последние табачинки и закашлялся. Шурка смотрел на него с восхищением. Я тоже.

- Голубей гоняешь, Шурик?

- Куда... - вздохнул Шурка. - Не до голубей. Говорят, на чердаке ничего лишнего быть не должно.

- Хотя, конечно, - согласился Петын, - нынче всем не до голубей... Что нового в переулке? В эвакуацию многие драпанули?

Мы никогда так не говорили об эвакуированных хотя бы потому, что мы им не завидовали. Многие завидовали нам, оставшимся в Москве.

- Никто не драпанул, - сказал я. - Драпают только фашисты. Наши уехали в организованном порядке. Самые ценные учреждения, многосемейные с детьми.

Петын пропустил мои слова мимо ушей. Он умел так слушать, что я, например, смущался.

Из кармана своих военных штанов Петын достал пачку "Беломора" и протянул нам. Я вообще-то не курил, но, чтобы не унижаться, взял папиросу и стал дымить. Я боялся закашляться. Шурка закурил по-настоящему, он вообще покуривал - Петын его раньше выучил.

- Ну, из вашего дома кто уехал? - спросил Петын Шурку.

- Из нашего? Стремоуховы. Яворские. Сальковы.

- Яворские - это из какой квартиры?

- Из семнадцатой, где Гавриловы, - объяснил Шурка.

- А Барыня? - еще спросил Петын.

- Матишина? Она здесь. Собирается только, - сказал я.

- А этот изобретатель?

- Здесь, - сказал Шурка. - Сам-то на работу поступил. Галя в госпиталь ходит медсестрам помогать.

Я хотел сказал, что у Андрея Глебовича сгорела дача, но промолчал. Что это - никому не говорил, а теперь скажу! Кстати, я вспомнил, что книжка про шпионов "Они просчитаются вновь" сгорела вместе с дачей.