Киднеппинг по-русски - Николай Стародымов

— Ай-ай-ай, как же это я так доверие уголовки потерял… — всплеснул руками задержанный. — Надо же, три ночи теперь спать не смогу… Так чем же это я тебе не угодил, начальник?

— Ну как же? К любому человеку, когда он поступается принципами, относиться начинаешь… как бы это сказать… с брезгливостью, что ли.

— Ой, мной уже даже брезгуют! Может, побрезгуете тогда меня и держать здесь? Я бы не против… Да за что ж такая немилость, а? Объясни толком, начальник, просвети, что же в моем поведении такого для тебя некрасивого? Может, оправдаюсь еще перед тобой, доверие твое верну… Как же жить мне без доверия твоего… Что тебе надо-то от меня, начальник?

— Мне надо? Да нет, ошибочка выходит. Мне, собственно, от тебя вообще ничего не надо. Просто не пойму я, Митрич, как же это ты решился пойти на похищение ребенка? С твоими-то принципами, а? Перед солдатом, который тебя охранял, извинился заранее, прежде чем его по голове это самое… звездануть. А здесь — ребенок… Ну, бери за жабры отца, раз уж считаешь, что его можно подоить… Но мальца… Некрасиво, Митрич, не по-мужски.

Сухостоев… покраснел. Это было так неожиданно, что Александр даже замолчал. А Сушеный полез в карман, хотел, очевидно, достать платок. Но так как его там не оказалось, вытер покрывшийся испариной лоб рукавом. Максимчук хотел было что-то сказать, но уловил движение Олега. Тот показал: молчи, мол.

Они и молчали. Долго молчали. Пока Сухостоев не попросил:

— Дайте закурить…

Александр молча бросил на стол пачку сигарет, достал зажигалку, щелкнул контактом. Кончик сигареты подрагивал в невидимом потоке раскаленной плазмы.

Максимчук не курил. Но курительные принадлежности всегда имел под рукой. Во-первых, по привычке. А во-вторых, иной раз именно это помогало установить контакт с людьми. Как вот сейчас.

— Да, начальник, здорово ты меня поддел… Это ж надо… Меня все больше в таких кабинетах или пугали, или всепрощение обещали, в случае, так сказать, «чистосердечного признания»… А ты самое больное место нашел.

— Митрич, знаешь, если прямо говорить, не очень-то нужно мне твое признание или больное место. Мы с тобой сейчас поговорим — и я пойду к себе домой, к телевизору, детям, к жене и вкусному ужину. А ты отправишься к себе в камеру, к параше и баланде. И очень может быть, что больше мы с тобой никогда в жизни не увидимся. Речь сейчас о другом. Понимаешь, Митрич, еще вчера я знал, что не все бандиты одинаковые… Да, все вы совершаете преступления ради денег. Это понятно, это естественно, это меня ничуть не удивляет. Но, понимаешь, до сих пор я считал, был уверен, что есть среди вашего брата какая-то духовная элита, люди, которые пусть даже у других воруют, пусть даже кого-то убивают, но совесть свою все-таки не продают. А теперь увидел, на тебе лично убедился, что нет таких. Да наверное, и быть не может. Потому что самый, пусть даже на словах, самый принципиальный среди вас все равно совесть свою может продать, заложить или напрокат отдать, если только ему выгодно будет.

— Других судить легко.

— А я и не собираюсь тебя судить, Митрич. Я не суд. И даже не прокуратура. Я просто пытаюсь сейчас с тобой разговаривать как с человеком, который потерял в моих глазах уважение. Просто оперирую фактами. Факты же говорят, что ты, человек, который до сих пор считался, как в вашей среде, так и у нас, эталоном преступника, придерживающегося своих принципов, — что ты отошел от этих своих принципов.

— И в чем же это проявилось?

— Как это в чем? Проявилось это в том, что ты, в сговоре с чеченской группировкой, а именно персонально с неким Шапти Галаевым по кличке Аргун, пошел на то, чтобы похитить семнадцатилетнего парня, Леню Губермана. Причем выкуп заломили вы явно неподъемный для этого более чем посредственного дельца…

— Это еще доказать надо.

— Митрич, повторяю, я ничего и никому доказывать не буду. Это пусть прокуратура, следствие суду что-то доказывают. Я оперативник, сыщик, сыскарь. Мое дело вас ловить, а не на противоречиях ущучивать. Поэтому тебе я скажу попросту, по-мужски, безо всяких выкрутасов: ты не мне, а собственной совести доказывай свою правоту. Ты вор авторитетный, известный в ваших, да и в наших кругах по всей эсэнговии своими правилами поведения, своим кодексом чести. А теперь повсюду пойдет слух о твоем поступке. У нас есть термин: «развенчание авторитетов». Это когда мы запускаем какую-нибудь информацию, правдивую или дезу, в результате которой в вашей среде авторитет того или иного «авторитета» падает. По поводу тебя теперь и придумывать ничего не надо — только организовать утечку следственной информации. Так что считай, что ты уже развенчан.

— Ты и без того под «вышкой» ходишь, — вмешался Олег. — А тут еще и имя свое воровское замарал.

— Ну и что же я такое сделал, что мое имя теперь замаранным оказалось? Я наших законов не нарушил.

— Формально да. Но с точки зрения морали… Похищение детей даже в вашей среде не пользуется особой популярностью. Особенно если ориентироваться на взгляды «воров в законе» старой закваски. И уж подавно, если сделать поправку на то, что ты, русский, помогаешь в похищении москвича залетным чеченцам. Не случайно же в русском языке даже термина такого нет, который обозначает киднеппинг — потому что не было этого у нас раньше.

— Да чего вы ко мне прицепились? — вспылил Сухостоев. — Не знаю я, о чем вы говорите!

— Ну, не знаете, гражданин Сухостоев, так не знаете, — легко согласился Максимчук. — Отправляйтесь тогда в камеру. Мы с вами больше не увидимся. Жаль, что разговор у нас не получился.

— Он и не мог у нас получиться. — Сухостоев сидел угрюмый, поникший. — Вы же знаете, я своих никогда не сдаю.

— А кто произносил слово «сдать»? Я об этом вас и не просил, — прикинувшись простачком, возразил Александр. — У меня и в мыслях такого не было. Неужели вы думаете, Алексей Дмитриевич, что я мог преследовать подобную цель, зная вас, пусть даже понаслышке? Меня интересует совершенно иное. Почему в качестве жертвы вы выбрали именно Губермана? Отпустят ли похитители его сына Леонида после внесения выкупа или же убьют? В частности, если выкуп внесен будет неполный? Где его содержат? Как охраняют? Можно ли его освободить?.. Ну, и так далее. На мой взгляд, ни один из этих вопросов не нарушает законов воровского этикета.

Сухостоев задумался.

— А мне какая выгода от откровенности?

— О вашем участии в подготовке похищения еврейского мальчика чеченцами никто не узнает.

— Ну а все остальное? Поможете скостить?

Александр на мгновение задумался. Очень соблазнительно сейчас что-нибудь пообещать. Но ведь невыполнимо будет такое обещание. Слово, по глубокому убеждению Максимчука, необходимо держать всегда. Даже если оно дано преступнику в интересах дела.

— Митрич, я не привык разбрасываться подобными обещаниями. Не могу я тебе ничего обещать. Как суд решит. Единственное, в чем слово тебе даю, — что прокуратура узнает о твоем добровольном содействии в поиске похищенного ребенка. В этом случае, надеюсь, прокурор на суде не потребует «вышку».

Сушеный изучающе посмотрел в глаза Александру. Тот взгляд выдержал. Тогда Сухостоев кивнул:

— Ладно, мне в этом мире нечего терять. С другой стороны, и на тот свет особенно спешить не хочется. Так почему бы и не попытаться приобрести еще кусочек жизни? Так и быть, спрашивай, начальник.

Москва. СИЗО.

12.00

Сухостоев извлек из пачки еще одну сигарету, прикурил от зажигалки, которую вновь поднес ему Максимчук. Выжидательно взглянул на оперативника.

— Так о чем говорить будем?

— Повторяю вопросы, Митрич. Почему выбор пал именно на Губермана? Что намечается сделать с Леонидом, когда будет внесен выкуп? И что — если выкуп внесен не будет? Где сейчас находится юноша?..

— Погоди, не спеши так. Понимаешь, начальник, мы ведь просто так очень редко на кого «наезжаем». Этот ваш Губерман вовсе не так прост, как вы думаете. В лагере мне о нем рассказал… В общем, я узнал о некоторых делах этого Губермана, о его связях и доходах. У него есть чем поживиться. И только потому я об этом вам roворю, что он своих корешей через хрен пробросил — они сейчас срок мотают, а он тут по-прежнему дела крутит… У нас такие вещи не прощаются, они выйдут — сами с ним рассчитаются. Если он к тому времени сам за границу не слиняет…

Ну так вот. В «зоне» я свел знакомство с некоторыми чеченцами. Они мне и предложили: у нас, говорят, в Грозном, для таких людей, как ты, раздолье. Рабочие русские пусть на нас вкалывают, русскую да и свою интеллигенцию, говорят, мы оттуда поганой метлой, чтобы о дружбе народов и о подчинении Москве некому было вякать, а такие ребята, как ты, нам нужны. Армию свою создаем, милицию… Там, говорят, мы на национальности не смотрим, главное, чтобы интересы Чечни отстаивал… Деньги хорошие будешь получать. Причем в валюте. А когда мы, говорят, окончательно отделимся, а отделимся мы обязательно, в нашей разведке, например, внешней или экономической, какой-нибудь отдел вполне сможешь возглавить…