История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц - Степан Козловский

Легко заметить, что процесс изучения развития социальной практики в отечественной науке только нарастает. Соответственно усиливается интерес к эпическому отражению социальной практики в работах по истории Древней Руси.

В настоящее время появилось еще одно направление исторической науки — «устная история»,[133] благодаря которому прошлое показывается через призму миропонимания рядовых, ничем не примечательных участников исторического процесса. За последние десятилетия это направление окрепло, приобрело опыт и стало развиваться не только как исследование «истории глазами очевидцев», но и «исторической памяти» в целом.[134] Теперь оно занимается проблемами изучения «коллективной исторической памяти» и «исторических преданий», к которым, кроме прочего, относится и эпос. Характеризуя положение в данной области, Е. А. Мельникова отметила следующее: «Понятие исторической памяти, равно как и её изучение в качестве одного из компонентов коллективной памяти в истории в целом, в последние десятилетия исследуются чрезвычайно широко и в теоретическом плане, и на материале отдельных культурных традиций. Не всегда однозначно понимаемое исследователями это понятие — если суммировать высказывавшиеся точки зрения — обозначает совокупность относительно устойчиво сохраняемых на протяжении двух и более поколений знаний и представлений о коллективном прошлом определенного социума».[135]

Методика, которая применяется в рамках этого направления, может быть применена и в отношении устной исторической традиции в комплексе с традиционными методами «исторической школы» Б. А. Рыбакова, при котором в СССР историческое изучение былин достигло апогея в своем развитии.

В настоящее время созрели предпосылки для нового витка исследований устной исторической традиции, но в изучении эпоса он возможен только после выявления причин, затормозивших развитие его исторического истолкования, выделения доводов в пользу употребления былин как исторического источника.

Историческое осмысление эпоса происходило постепенно, по мере накопления сведений о фольклоре, этнографии и быте народа, сохранявшего эпос, поэтому историография изучения устной исторической традиции (эпического отражения социальной практики Древней Руси) имеет комплексный характер.

Наибольшее доверие к былинам (в работах А. А. Шахматова, В. О. Ключевского и др.) совпадает по времени с появлением трудов фольклористов, допускающих историческое обоснование эпоса. Параллельно с историческим исследованием эпоса (и отраженной в нем социальной практики, соответственно) шло его изучение другими научными дисциплинами. Можно говорить о том, что «исторический» взгляд на эпические материалы был обусловлен развитием фольклористики и эпосоведения.

Все это показывает, насколько колоссальное значение для формирования исторического подхода к исследованиям эпоса имеют посвященные данной проблематике работы этнографов, филологов, лингвистов. Е. В. Аничков констатировал сложившееся в науке положение: «Фольклор, как новая область знания, потребовал новых приемов исследования. В фактах его нуждаются и историки права, и экономисты, и антропологи, и на все их разнообразные вопросы старались ответить фольклористы» … «Фольклор был признан частью филологии».[136] Однако Аничков выразил недоумение этим фактом и предложил изучать эпос при помощи методики, применяемой при изучении истории религии.[137] Его научная работа по историческому изучению фольклора во многом была реакцией на «мифологическое» истолкование былин.

Таким образом, развитие исторических взглядов на значение и пути изучения социальной практики, отраженной эпическими материалами, тесно связано с теориями его истолкования, появлявшимися в недрах других научных дисциплин.

Историографию изучения эпического отражения социальной практики невозможно представить без учета специальных трудов о бытовании, трансляции, сохранности, форме, структуре, составе и вариативности эпических произведений.

Вместе с тем, специальных исследований, посвященных изучению именно эпического отражения социальной практики, а не «быта» и не «истории» Киевской Руси, очень мало. Ее отражение так или иначе затрагивалось в каждой научной работе об эпосе или русской истории вообще, но при этом имело обрывочный характер и обосновывалось с различных точек зрения. Зачастую использовалось то «объяснение» отраженной эпосом социальной практики (с точки зрения положений теории заимствования, исторической, мифологической и т. д.), которое было удобнее в отношении каждого сюжета в отдельности. Поэтому выделение текста о социальной практике из сложного переплетения теорий, примененных в контексте исследований (для подтверждения которых он, как правило, и приводился), часто изменяет смысл самого фрагмента.

Социальная практика, отраженная эпосом, изучалась лишь попутно, как общий «фон», на котором разыгрывались «основные» события, поэтому отделить ее историографию от историографии изучения эпоса без потери большой доли смыслового содержания фрагментов не представляется возможным. Таким образом, показать историю изучения эпического отражения социальной практики также можно лишь попутно, соответственно историографии эпоса вообще.

1.1.2 Дореволюционное эпосоведение

Впервые упомянул о «прошедшей истории», которую «поют на голосу», процитировав несколько былинных строк, В. Н. Татищев,[138] но изучение эпоса и, соответственно, социальной практики, которая в нем отражена, началось позже, после издания «Сборника Кирши Данилова» с предисловием К. Ф. Калайдовича в 1818 г. Это предисловие считается первым исследованием о русском эпосе.[139] Отдельные записи былин и их фрагменты были известны ранее, но форма их записи, а также стиль изложения сильно отличались от бытовавшего (в центре России) фольклора. И. Н. Болтин, в частности, считал «старинные песни» (суть подлые) результатом деятельности не народа, а «людей безграмотных, бродяг и черни».[140] Они не составляли единого комплекса и не воспринимались большинством читателей как эпические песни.[141]

Появилась необходимость каким-то образом объяснить, подтвердить или опровергнуть факт наличия у русского населения эпических преданий. Оказалось, что история в устах крестьян звучит иначе, чем в летописях, хотя упоминаются знакомые по летописным сведениям имена и названия.[142]

Сборник Кирши Данилова был скомпрометирован появлением имитаций («Рукопись купца Бельского» и другие, менее известные[143]). В XIX в. было много подделок под памятники европейского (Макферсон, Мериме) и славянского эпоса («Зеленогорская» и «Краледворская» рукописи[144]), которые Ф. И. Буслаев и многие его современники полагали достоверными[145] и ссылались на них в своих работах.[146]

Неустойчивое положение, вызванное спорным характером существования национального эпоса, было исправлено в 1860-х гг. после вхождения в научный оборот сборника эпических песен, собранных П. Н. Рыбниковым. После этого эпос и, соответственно, социальная практика, которая им отражена, были признаны достоверно народными.

В течение всего XIX и начала XX вв. количество записей эпической поэзии неуклонно увеличивалось. В этом особенно преуспели П. Н. Рыбников,[147] А. Ф. Гильфердинг,[148] А. В. Марков,[149] А. Д. Григорьев,[150] Н. Е. Ончуков,[151] С. И. Гуляев,[152] которые не только записали сюжеты, но и описали процесс, условия записи, отношение к эпосу, повседневную социальную практику сказителей. Былины, думы, исторические песни, комментарии к ним и статьи о былинах стали печататься в периодических изданиях («Этнографическое обозрение», «Живая старина» и т. д.).

В связи с этим появилась необходимость научной систематизации и анализа эпических материалов. Проблемами изучения былин занимались многие русские историки конца XIX и начала XX вв. Наиболее известны работы Л. Н. Майкова, А. Н. Веселовского, Ф. И. Буслаева, А. Н. Афанасьева, В. Ф. Миллера, О. Ф. Миллера, В. В. Стасова, А. М. Лободы, Н. П. Дашкевича, М. Г. Халанского, А. В. Маркова, Г. Н. Потанина, И. Н. Жданова, М. Н. Сперанского.

В XIX в. наиболее часто использовались следующие подходы к трактовке отражаемой эпосом социальной практики:

1) «Мифологической школы»

2) «Школы заимствований»

3) «Исторической школы»

Вести речь о том, какой из них является первым, трудно, поскольку на тот момент ни одна из точек зрения не была однозначно отвергнута учеными. Многие из них успели поработать в рамках двух, а то и всех трех основных подходов, истолковывая с позиции «школы заимствований» (миграционной) то, что сложно было объяснить с точки зрения «мифологической школы». При этом можно говорить о существовании «модных» исследовательских направлений, вызывавших серьезный общественный резонанс.