Слепая кара - Сергей Рокотов

Вера Александровна откусила крохотный кусочек холодного блина и сразу же подавилась. Запила большим глотком чая.

— Ну так что? Во сколько он пришел? Чего слышали? Рассказывайте.

— Он-то? Да почти сразу после вашего ухода. Люба.

Позвонил, я открыла. Потом он долго стучал в вашу комнату, дверь-то заперта была, а Николай, видно, заснул после вашего ухода. Он выходил еще в туалет, а потом дверь запер и, видно, заснул. Так что брату его долго пришлось стучать. Минут с пять в дверь долбил и руками, и ногами. Но потом тот все же проснулся, открыл.

— Ну, и дальше что? — спросила Люба.

— Шумели они за дверью сильно. А потом Иван этот вышел и пошел куда-то, видимо, в магазин, за водкой.

Вернулся через пятнадцать минут. Потом пили, наверное… Потом все затихло…

— Ну? Ну? — торопила Люба. — Ну? Шума, драки слышно не было? Ножом человека пырнуть — это не муху раздавить. Вы все должны были слышать. Вера Александровна. Вас и следователь спросит, вы должны все подробно рассказать, вы, можно сказать, главный у нас свидетель. Так что уж припоминайте все…

Вера Александровна как-то странно глядела на Любу. Было такое впечатление, что она что-то скрывает — знает, но рассказать не может. Выражение ее лица было испуганное, в ней происходила какая-то внутренняя борьба.

— Вы говорите, за такое убийство лет десять могут дать? — вдруг спросила Вера Александровна.

— Да вы не сомневайтесь, не меньше десяти. Упекут туда, куда Макар телят не гонял. За все ответит, гад. И нечего вам его жалеть, все говорите как на духу.

Нас вот пожалейте — меня. Толика, мы остались без кормильца.

— Так-то так, я все понимаю. Но я… ничего не слышала, никакой борьбы, возни, — бормотала Вера Александровна, но вдруг что-то преодолела в себе, вскочила с места и громко заявила:

— Люба, Люба, понимаете, вот что я должна вам рассказать. Я… мне трудно, но…

Телефонный звонок прервал ее речь. Люба бросилась к телефону. Звонили из школы. Только что Толик разбил мячом окно в кабинете директора школы. Ее срочно просили прийти.

— Господи! Господи! — плакала Люба навзрыд. — Да за что мне все это?! Господи! Страсть какая! Мало мне всего, да еще этот засранец стекла бьет. И нашел где бить — в кабинете директора. Я им говорю — горе у меня, мужа убили, а она, тетка эта, завхоз, говорит: знать ничего не знаю, приходите, и все! Люди какие пошли безжалостные, им стекло поганое дороже человеческой жизни. Побежалая, Вера Александровна, потом расскажете. Господи, за что же мне жизнь такая собачья! Вы идите к двенадцати к следователю, ему все расскажите, а вечерком ко мне зайдете. И не бойтесь, говорите все как есть. А что возни, борьбы не было, так это еще хуже — значит, спящего он его зарезал.

Напоил и зарезал, чтобы деньги взять. Если в драке, в пылу, это еще понять можно, но во сне… Это уж совсем западло. Зверь он лютый, этот Иван, вот что. Ну все, я побежала…

Люба одевалась прямо на глазах Веры Александровны, причесывалась, слегка подмазала лицо. «Эх, — вспомнила она, — еще и водки с утра выпила, что подумают? А и черт с ними, не понимают, что поминки у Меня?»

— Люба, — тихим голосом произнесла Вера Александровна. — Мне же надо было с вами поговорить.

Это очень важно.

— Да я понимаю, важно… Все понимаю. Но не могу же я разорваться? Если этого засранца из школы выгонят? Да я быстро, школа-то рядом. Может, еще успеем поговорить до вашего ухода… А не успеем, идите сразу к следователю. И не бойтесь — все ему и расскажите. Ну ладно, я побежала…

Она даже слегка стала подталкивать Веру Александровну к выходу. «Глупая какая старуха, ничего не понимает, боится этих Фомичевых, к следователю идти боится. А чего бояться? Чего ей вообще бояться в таком возрасте? Чего ей кто может сделать, дуре старой?»

Вера Александровна вышла из комнаты, но за порогом остановилась и посмотрела на Любу с такой укоризной, что та даже вздрогнула. Хотела было вернуть ее, но вспомнила про дела житейские и ринулась в школу.

Выслушала выговор завхоза, а потом директора.

Однако директор уже знал о том, что произошло в семье Фомичевых, и отпустил ее с миром, отделавшись замечаниями и советами. Люба влепила Толику звонкую оплеуху прямо в кабинете директора и, оставив его дальше грызть гранит науки, побежала домой.

Ей стало казаться, что Вера Александровна действительно не сказала что-то важное. Нужно было обязательно переговорить с ней до ее визита к следователю.

Люба ругала себя за то, что не дослушала ее, торопилась домой как могла. Однако когда она ворвалась в квартиру. Веры Александровны уже не было…

Глава 4

— Так, Поваляева Вера Александровна? — спросил, привставая с места, следователь Николаев.

— Да, я Поваляева Вера Александровна, — подтвердила старушка, входя в кабинет.

— Садитесь, пожалуйста. Я веду уголовное дело об убийстве вашего соседа Фомичева Николая Николаевича. Расскажите, пожалуйста, поподробнее обо всем, что происходило при вас девятого апреля этого года.

Я предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний.

Вера Александровна побледнела и вздрогнула.

— Как это? — тихо спросила она.

— Заведомо ложное показание свидетеля, согласно статье УК РФ, наказывается лишением свободы на срок до пяти лет, а укрывательство тяжких преступлений наказывается лишением свободы сроком до двух лет.

— Вы меня прямо пугаете, товарищ следователь.

— Меня зовут Павел Николаевич. Избави бог, Вера Александровна, мне вас пугать. Это моя обязанность — вас предупредить. А пугать нам есть кого и без вас. Я слушаю вас. Что происходило в квартире девятого апреля?

— Девятого апреля в начале одиннадцатого моя соседка Люба Фомичева пошла в магазин. Минут через пятнадцать после того раздался звонок в дверь.

Я открыла. Вижу — стоит брат Фомичева Иван. Потом он долго стучал в дверь Николая, тот не открывал, видимо, спал. Он стал стучать ногами, повернулся спиной и долго долбил в дверь. И кричал. Наконец тот открыл.

— Вы видели, что открывал именно Николай Фомичев?

— Нет, лица его я не видела.

— А в то утро вы видели Фомичева?

— Да. Сразу после ухода Любы он выходил в туалет. Я была на кухне видела его.

— Так. Ладно. Что потом происходило?

— Что потом? Потом этот брат вышел из комнаты и, видимо, пошел за водкой. Я опять ему открывала.

А потом они закрылись и пили, наверное. Что они могли еще делать?

— А потом?

— А потом хлопнула дверь. Входная дверь. Примерно через час. И все. Наверное, он ушел.

— А потом?

— А потом я ушла по своим делам. А вернулась уже, когда в доме была милиция.

— А вот капитану Гусеву вы сказали, что никто при вас к Фомичеву не приходил. И что вы ушли сразу же после Любови Фомичевой. Как же так?

— Я сейчас говорю так, как было. Мне очень не хочется разбираться во взаимоотношениях этой семьи.

А потом, этот Иван Фомичев угрожал мне на кухне, вам же говорила Люба. Я пожилой человек, я совершенно беззащитна, эти люди могут сделать со мной все, что угодно. — В голосе Веры Александровны появились агрессивные нотки. — Вот я и сказала, что не видела никого. Но я бы все равно сообщила вам об этом визите. Это мой долг.

— Понятно, Вера Александровна. Итак, вы не слышали за дверью Фомичевых никакого шума, возни, криков?

— Ничего не слышала. Когда выходила на кухню и в ванную, слышался негромкий разговор, звон стаканов. И все. Больше ничего.

— Ладно. С этим понятно. А теперь, что вы вообще можете сообщить о вашем убитом соседе Фомичеве Николае?

— Что я могу сообщить? — передернула головой старушка. — Соседство это было не из приятных.

Раньше у Любы был другой муж, отец Наташи, — так это совсем другой человек, вежливый, веселый. И Люба тогда совсем другая была. Они сначала в одной комнате жили, а потом соседи из маленькой комнаты выехали, так им дали вторую. А потом он погиб, разбился на грузовике. Наташе тогда лет семь-восемь было, она уже в школу ходила. Я помню, отмечали первое сентября вместе. Так было весело. Он такие песни хорошие пел и шутник был. С ними хорошо было жить, Павел Николаевич. У меня с сыном были неважные отношения, вернее, с его женой. Из-за этого и разменяли трехкомнатную квартиру, которую получал еще мой покойный муж, он был врач, фронтовик, в войну командовал санитарным поездом. Не поладили мы с женой сына, она меня возненавидела сразу же, неизвестно за что. Ну, ладно, это вам неинтересно. Так вот тогда я ни с сыном, ни с его женой не общалась, после этого размена. Ко мне уже позже стал внук Виталик приходить. А тогда я совершенно одна была, ну, я работала, понятно, приятельницы были, а родни — никого. И семья Павловых мне родной стала. Все праздники встречали вместе. Саша был замечательный человек, простой шофер, а многим ученым людям фору бы дал… И вот… такое несчастье. А потом этот появился… — В голосе Веры Александровны появились нотки ненависти. — Мясник… Жили они материально хорошо, мебель новую купили, оделись с ног до головы, а уж ели… лучше, чем в любом ресторане. Но мне стало с тех пор не по себе. Это был неприятный человек, угрюмый, злой, нетерпимый. Мы редко с ним разговаривали. Но с тех пор, как Люба вышла за него замуж, и она перестала со мной общаться. А я так нуждалась в общении. При Саше ко мне приятельницы приходили, а потом они перестали ко мне ходить.