Все хотят - Анастасия Благодарова

— Успокаивайся, сколько надо. Я подожду.

Золотое правило актёра: «Если всё идёт не по плану, сделай из этого план». И парень не сплошал. Красуясь, медленно облизал грязный нож. От такой картины подкашивались ноги. Губы в крови преподавательницы обнажили острые клыки.

Вместо молитвы Тася вспомнила школьные шутки. Времена, когда до их захудалого городишки таки доползла весть о сериале с интригующим названием «Сверхъестественное». И без вампиров сюжету хватало нечисти на любой вкус. В компании подруг, поклонниц Винчестеров, будучи девчонкой худой и хрупкой, но уже закомплексованной, Тася шутила, что она-то в безопасности. Потому что монстры себе на ужин выбирали костлявых и ухоженных. Приятельница напомнила про серию, где чудики «высасывали» из людей не кровь, не мозги, а жир. Тогда смех в дружном кругу стал громче. Теперь же девушка не плакала только благодаря парализующему действию шока.

Нечеловеческим, цепким взглядом Остап высматривал метаморфозы в том, что смертные обозвали аурой. С его природной художественной чуткостью впору тягаться профессиональному спектрометру. Но машине никогда не увидеть эти чарующие пульсации призрачных цветов. Не различить эмоциональных переливов, рождённых человеческой душой. Как и людям не различить. Как и психологам не вообразить карт чувств в реальном времени, во плоти.

Тася полыхала огненным заревом животного ужаса. Ослепительно, аппетитно… возбуждающе. Но в пожаре этом ветром скользили перемены сознательного. Зачем-то не к месту заалел стыд — любимый в её палитре. К нему примешалось немного тёмно-зелёного — скорбь. Это Остапу знакомо — дурашка, вероятно, прощается с жизнью. И вдруг совершенно внезапно капнул свежий голубой. Какой-то безгрешный порыв. Похоже на беспокойство, причём не за себя. Хозяйка своих эмоций смешно просипела:

— Господи…

Белоснежная вспышка. Это здравый смысл взял вверх, пришло некое озарение. Сбивчиво, полушёпотом, Тася выдала:

— Она там… истечёт кровью.

Помедлив, Остап коварно улыбнулся.

— Видимо, придётся!

Демонстрация клыков в очередной раз нанесла душевному здоровью девушки непоправимый вред. Тася отвернулась, обняла себя за плечи, да тут же обернулась обратно. Нельзя терять чудовище из виду. И в мучении своём находила нечто от успокоительного. Пусть этот оттенок озадачил кровопийцу, или, вернее сказать, ошеломил, для неё оно не стало сюрпризом. Появилась надежда, почти реальная перспектива — конкретно сойти с ума. Поехать «кукухой», слететь «с катушек»… волей несчастного случая, спастись от персональных упырей, что пьют её кровь каждый Божий день.

Корёжило сильно, но Тася не теряла рассудок. По привычке сохраняла лицо, хотя случайные слёзы чертили дорожки на круглых щеках. В смертельной опасности, чувствуя себя собой — жалкой и нелепой, обратилась с последней просьбой:

— Дай… дай ей помочь. Пожалуйста! — две горошины солёной воды капнули на грудь. — А потом — что хочешь.

Остап резко дёрнул шеей. Напомнило невротическую особенность, вполне человеческую, но в текущей ситуации она сделала из парня карикатурное демоническое отродье. Знай — сейчас вывернет наизнанку, крылья с рогами полезут. Потирая горло, дрожащим голосом он прокомментировал:

— Что хочу?!.. Провокаторша. — Сделал вид, якобы обдумывал. — И не сбежишь?

Отрицательно замотала головой. Оформить обещание в слова — выше её сил.

Остап глаз с неё не сводил. Умных, добрых глаз. Сложив руки на груди, шагнул в сторону. Тася, крадучись, подступила. Юркнула в коридор. Всё внутри кричало: «Беги!», а она не подчинялась. Упырь держался позади. Сохранял важный вид, якобы он — дорогой гость отеля, коего портье обязан проводить и с должным почтением «облизать» сверху донизу.

Действительно, изначально учебный корпус задумывался гостиницей. Во времена, когда во славу коммунизма строили всякого и много. И теперь Тася вела Остапа по коридору. Можно было бы спастись. Выиграть секунду — заорать на лестнице, чтоб кто-то, да услышал. Но здесь, за ближайшим поворотом, прямо сейчас одиноко умирал человек. Малое промедление вело к непоправимому. На ходу студентка дёргала рукав толстовки — оторвать. Крепкие швы не успели разойтись. Что-то мягкое и продолговатое ткнулось Тасе в плечо. Нехотя покосилась. Это Остап молча предлагал стерильный бинт. Обескураженная, так же молча приняла.

Порог аудитории переступила с грязной бранью. Вернуть бы две тысячи седьмой год и разослать бы фото мизансцены склонным романтизировать самоубийство — левую мыслишку отбило бы махом. Вена на запястье Груши резана поперёк, а крови натекло, как с бутыли вина. Сок жизни багровыми лентами струился по ногам, по передней стенке учительского стола. На продавленном линолеуме росла кривая лужа. Сама жертва горбилась, будто в лужу эту собиралась нырнуть «щучкой». Пьяные качания закончились неожиданно — преподавательницу по вышмату стошнило на пол.

— Помоги! — вырвалось у Таси.

На поддержку и не рассчитывала. В последний момент упёрла руки в женские плечи, чтоб Груша не рухнула и не разбила голову. Остап удивил — не размениваясь на деликатность, потянул несчастную за волосы, да так и уложил на бок. В этом положении не захлебнётся и язык не западёт.

Определив кровотечение как венозное, ослабевшими руками спасительница туго наматывала бинт. Растерянно, будто на каком-то уроке, по завершению робко резюмировала:

— Готово.

— Умница, — побаловал добрым словом Остап. — Чуть-чуть, и сдохла бы.

Умнице некогда принимать похвалу — прощупывала пульс на сонной артерии. У самой кровь отлила от лица, придав ему прежде недостижимую аристократическую бледность.

— Она… не просыпается.

— Дай ей время. Пьяная же.

— Какая пьяная? — Тасю затрясло и скрючило, — Чё ты несёшь?!

— Желание, малышка. Ты обещала, — напомнил душегуб. — Просто стой на месте, хорошо?

Выполнимая задача. Почти. Девушка опустилась на корточки, накрыла горло окровавленными руками. Желание плакать растаяло. Веко обманчиво пощипывало, а сердце качало с натугой. Тася припоминала уроки со школьных плакатов на случаи чрезвычайных ситуаций. Один из них учил, как вести себя в роли заложника. Настоятельно рекомендовал помалкивать, ни в коем случае не злить преступника. Маленькой девочке тогда думалось, мол, странное дело! Если вероятность спасения немногим выше, чем в падающем самолёте, отчего б не высказать обидчику напоследок пару ласковых? Поупражняться в сквернословии и проклятиях. А теперь, вся из себя остроумная, уже взрослая, сидела на полу тише воды, ниже травы.

Остап обошёл живой, дрожащий комочек, притворил распахнутую настежь дверь. Минута спокойствия затягивалась, и отвлечься от проблем Тасю позвало искреннее, печальное:

— Прости.

Не отнимая рук от своей шеи, наблюдала, как он приближается. Острые зубы показывались, когда говорил, пусть уже не столь явно. Словно… клыки заезжали обратно в дёсны.

— Прости, Тася. Я ведь тебя ждал. Но училка… сама виновата! Прошла бы мимо. Так нет, пристала. Полезла целоваться.

Остап не на шутку испугался — сокровище его отпугнёт смелое признание. Истина, что губы его вкушены другой. Однако не желал выстраивать доверительные отношения на