Суть Времени 2013 № 18 (6 марта 2013) - Сергей Кургинян

Можно, конечно, сказать, что Царь был злым, а Иван — добрым, и каждый получил по заслугам. А еще можно сказать: «Что для русского хорошо — то для немца смерть». Нам сейчас неважно, кто тут «добрый», а кто «злой», кто «немец», а кто «русский». Нам важно, что снадобье, оказавшееся для одного больного целительным, для другого может стать смертельным ядом. Так бывает.

А теперь давайте посмотрим, какую именно процедуру осуществляет эскулап Рабле, дабы обновить значенье слов и предметов. К слову сказать, Рабле, уже будучи монахом, окончил медицинский факультет. Так что в ядах разбирался профессионально.

Рассмотрим эпизод, которому Бахтин придавал особое значение, полагая, что именно в нем наиболее ярко раскрывается смысл «движения в низ всех образов Рабле». Маленький Гаргантюа подробно рассказывает своему отцу, какие подтирки он испробовал, прежде чем найти оптимальный вариант. Начинается рассказ Гаргантюа так:

«Как-то раз я подтерся бархатной полумаской одной из ваших притворных, то бишь придворных, дам и нашел, что это недурно, — прикосновение мягкой материи к заднепроходному отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое. В другой раз — шапочкой одной из помянутых дам, — ощущение было то же самое. Затем шейным платком. Затем атласными наушниками, но к ним, оказывается, была прицеплена уйма этих поганых золотых шариков, и они мне все седалище ободрали. Антонов огонь ему в зад, этому ювелиру, который их сделал, заодно и придворной даме, которая их носила! Боль прошла только после того, как я подтерся шляпой пажа, украшенной перьями на швейцарский манер».

Бархатная полумаска, шапочка, шейный платок… — все перечисленные предметы связаны с лицом и головой, то есть тем, что у человека находится вверху. Перевертыш, когда место головы занимает зад (в который погружаются, так сказать, все эти предметы), — типичный прием смеховой народной культуры, поясняет Бахтин.

Далее следует длинный перечень смелых экспериментов Гаргантюа. С разной степенью успешности он подтирался: мартовской кошкой (кошка сопротивлялась); перчатками собственной матери, надушенными ладаном; огромным количеством растений — в ход были поочередно пущены шалфей, укроп, анис, майоран, розы, тыквенная и свекольная ботва, проскурняк и множество других представителей флоры, включая крапиву и жимолость. Освоив растительный мир, Гаргантюа перешел на простыни, одеяла, подушки, скатерти. Затем опробовал головную повязку, туфлю, охотничью сумку, корзинку («но это, доложу я вам, прескверная подтирка!»). Затем сконцентрировался на шляпах и опытным путем пришел к выводу, что «лучше других шерстистые — кишечные извержения отлично ими отчищаются». За шляпами пришел черед фауны: курицы, петуха, зайца, баклана. За животными и птицами последовали мешок, капюшон, чепец…

Стоп! Что всё это значит?

Вот какой анализ данного эпизода предлагает Михаил Бахтин. «Превращение вещи в подтирку есть прежде всего ее снижение, развенчание, уничтожение», — пишет он.

То есть, предположив, что, подвергая предмет этой самой травестии, Рабле выступает как киллер (ведь Бахтин сам говорит об «уничтожении»), мы были все-таки недалеки от истины? Не делайте поспешных выводов, — останавливает нас Бахтин. «Бранные выражения вроде «как подтирка», «в подтирку не годится» … весьма обычны и в современных языках, но в них сохранился лишь отрицательный, развенчивающий и уничтожающий момент. В разбираемом же эпизоде романа Рабле обновляющий момент не только жив, но даже доминирует».

Итак, Бахтин настаивает, что в соприкосновении бархатных полумасок, шапочек, растений, животных и прочих предметов с задом Гаргантюа доминирует не уничтожающий, а обновляющий эти предметы момент. В чем же обновление?

«Вещи буквально возрождаются в свете нового развенчивающего применения их; они как бы заново возрождаются для нашего восприятия их; мягкость шелка, атлас наушников, «уйма этих золотых поганых шариков» на них выступают во всей конкретности и ощутимости, осязательности. В новой сфере унижения прощупываются все особенности их материала и формы. Образ вещи обновляется».

Оригинальный способ освежения восприятия, не правда ли? Для того чтобы вы ощутили во всей первозданности восхитительную мягкость шелкового шейного платка или атласных наушников, эти предметы должны быть использованы не свойственным им образом: кто-то должен ими подтереться.

Бахтин настаивает, что когда Рабле предъявляет читателю в качестве очередной подтирки мартовскую кошку, то это совершенно неожиданное назначение кошки «делает чрезвычайно ощутительной ее кошачью природу, ее гибкость и когти».

По меньшей мере, спорный тезис. Думается, что первой реакцией читателя, которому сообщили о преимуществе шерстистых шляп перед всеми остальными шляпами в «подтирочном» контексте, будет, скорее, чувство омерзения, вызванного образом «кишечных извержений». А вовсе не обновленное восприятие свойств шерстистой поверхности: ее теплоты, мягкости, приятной колючести.

Выскажу гипотезу: когда Бахтин настаивает, что в описываемом «подтирочном» сюжете речь идет об обновлении через унижение, уже он сам (а не Рабле) травестирует — ни больше ни меньше — богословское представление о кенозисе, божественном самоуничижении Христа через вочеловечение. Ведь обретение человеческой плоти, принятие страдания и смерти — это самоумаление божества. Но через это свое самоумаление, самоуничижение Христос обновляет мир.

«Причем тут Христос и богословские представления?» — спросит читатель. Что ж, ознакомимся с описанием еще одной — самой важной — подтирки. Сразу станет яснее, причем.

«В заключение, однако же, я должен сказать следующее: лучшая в мире подтирка — это пушистый гусенок, уверяю вас, — только когда вы просовываете его себе между ног, то держите его за голову. Вашему отверстию в это время бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и это тепло через задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. И напрасно вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны асфоделям, амброзии и нектару, как тут у нас болтают старухи. По-моему, все дело в том, что они подтираются гусятами…»

Вот мы и добрались до главного. Для Бахтина, который, скажем так, сложно относился к христианству и, безусловно, ненавидел коммунизм как религиозную систему (на причинах этой ненависти мы остановимся отдельно), крайне важно, что в романе Рабле травестированию подвергаются не только те или иные предметы. Травестия (то есть снижение, осмеяние) распространяется и на религиозные учения. Ведь мы только что столкнулись с пародией на тему вечного блаженства — одного из ключевых учений христианства. В указанном фрагменте, пишет Бахтин, оказывается, что наслаждение, которое «рождается у заднего прохода от нежности пуха и теплоты гусенка», это и есть «то вечное загробное блаженство, которым наслаждаются, правда, не святые и праведники в христианском раю, но полубоги и герои в Елисейских полях».

Пусть вас не вводит в заблуждение оговорка насчет того, что в данном фрагменте речь идет о загробном блаженстве в Елисейских полях — то есть вроде как об античности. Сам же Бахтин спешит подтвердить, что здесь дана «очевидная пародийная травестия христианских учений о вечном блаженстве святых и праведников в раю». В этой травестии Рабле, возможно, «прямо имел в виду учение Фомы Аквинского о блаженстве. В эпизоде с подтиркой блаженство рождается не в верху, а в низу, у заднего прохода… Блаженство души здесь глубоко погружено в тело, в самый его низ».

Ни о каком «циническом нигилизме» тут и речи нет! — восклицает Бахтин. Погружение в низ — благодатно! Низ продуктивен. Он «рождает и обеспечивает этим относительное историческое бессмертие человечества. Умирают в нем все отжившие и пустые иллюзии, а рождается реальное будущее… Этот низ — реальное будущее человечества» (выделено мною — А.К.).

Ну, вот… Все-таки недаром мы вспомнили о Царе, которому купание в кипящем молоке не пошло впрок. Как следует из только что приведенной цитаты, не всякий предмет (слово, идея), подвергнутый пародийному снижению, возрождается к новой жизни. Для «всех отживших и пустых иллюзий» возрождение не предусмотрено. Низ становится для них могилой. И это замечательно, говорит Бахтин. Ведь пока отжившие и пустые иллюзии не похоронены, дорога в будущее (Бахтин называет его «реальным веселым будущим») закрыта. Иллюзии становятся затычкой, препятствием, тормозом. И с ними надо покончить!