Суть Времени 2013 № 18 (6 марта 2013) - Сергей Кургинян

Но о каких «отживших и пустых иллюзиях» идет речь? Рабле в своем романе, безусловно, имеет в виду христианство. Иначе зачем он «последовательно подвергает пародийному травестированию все моменты средневекового вероучения и таинств»? Бахтин прямо указывает, что «своеобразная травестия страстей господних и таинств причастия («тайной вечери»)… проходит красной нитью через весь роман Рабле».

Взять хотя бы эпизод с воскрешением Эпистемона (который в буквальном смысле слова потерял голову), пародирующий евангельские чудеса: воскрешение Лазаря и воскрешение дочери Иаира. Пробуждение воскрешенного Эпистемона к жизни Рабле описывает так: «Вдруг Эпистемон вздохнул, потом открыл глаза, потом зевнул, потом чихнул, потом изо всех сил трахнул». Решающим, окончательным признаком воскрешения становится «испускание ветров». Бахтин констатирует: «В эпизоде с подтирками с задом было связано вечное загробное блаженство, а здесь — воскрешение».

Примеры такого рода можно продолжить, но и сказанного достаточно, чтобы убедиться: монах-францисканец Рабле объявил Церкви самую настоящую войну. Правда, Бахтин пытается убедить нас, что речь идет вовсе не о войне, а о «веселой и свободной игре с вещами и понятиями». Однако тут же признает, что эта игра, затеянная Рабле, имеет «далеко идущую цель». Какую? «Развеять атмосферу мрачной и лживой серьезности, окружающую мир и все его явления, сделать так, чтобы мир выглядел бы по-иному — материальнее, ближе к человеку и его телу, телесно-понятнее, доступнее, легче и чтобы слово о нем звучало по-иному — фамильярно-весело и бесстрашно» (выделено мною — А.К.).

Но ведь это же просто лозунги эпохи перестройки и гласности — один в один! Может ли такое совпадение быть случайным? Правомочна ли гипотеза, согласно которой Бахтин, описывая, как Франсуа Рабле вел войну с католической церковью, «между строк» давал своим современникам рецепты ведения войны с Красной Церковью — коммунизмом?

Эти вопросы мы обсудим в следующей статье.

Классическая война

Доктрина Великой войны. Перед началом

Понятно, что «стратегия измора» является традиционной для русской армии. М.Фрунзе был убежденным сторонником этой стратегии

Юрий Бардахчиев

Великая Отечественная война — огромное событие не только в нашей, но и в мировой истории XX века. Огромное по масштабам сражений, по вовлеченным в войну ресурсам, по напряжению сил страны, по уровню сопротивления армии и народа захватчикам, наконец, по трагизму и жертвенности. Такое гигантское событие невозможно всесторонне описать в газетной статье. Поневоле приходится сужать область рассмотрения, выбирать тот ракурс, который позволит увидеть суть проблемы.

Такой ракурс мы уже задали, начав обсуждать роль Фрунзе в создании советской военной доктрины. Его особая роль, на наш взгляд, заключается в том, что именно он предложил концепцию, которую сегодня назвали бы концепцией многомерной оптимизации. Что это такое?

Любая военно-стратегическая доктрина может быть представлена в виде отдельных блоков. Первый блок — это армия как таковая. Еще это можно назвать «фронтом».

Второй блок — тыл. Фронт и тыл связывает между собой военно-промышленный комплекс. Одна из его задач — обеспечить создание военной машины, позволяющей вступить в войну. Другая задача — обеспечить поддержку, воспроизводство, компенсацию нанесенного в войне урона и восстановление военной машины. Соответственно, чем более затяжной характер носит война, тем важнее, чтобы военно-промышленный комплекс и связанный с ним тыл могли восстанавливать истребляемую фронтовую военную машину.

С другой стороны — если предполагается блицкриг, то военную машину достаточно лишь поддерживать на имеющемся уровне. Но она должна быть супермощной на начало войны, чтобы победить в решающих сражениях.

Отечественная военная наука в 30-е годы активно обсуждала эту проблему стратегической концепции. Речь шла о выборе между стратегией «сокрушения» и стратегией «измора».

Стратегия сокрушения предполагала достижение решающего результата войны в ходе одной масштабной операции. Соответственно, и план войны практически сводился к плану одной гигантской операции. Советский военный стратег А. А. Свечин писал, что для ее успеха была необходима экстраординарная победа: «сотни тысяч пленных, поголовное уничтожение целых армий, захват тысяч пушек, складов, обозов». Но добиться решительной победы в ходе одной такой гигантской операции крайне сложно.

«Стратегия измора» предполагала ряд последовательных крупных операций, каждая из которых не означает достижения победы в войне, но позволяет укреплять позиции армии до момента нанесения окончательного удара.

При этом, утверждал Свечин, «сама стратегия измора вовсе не означает… пассивного ожидания развала неприятельского базиса. Она видит, прежде всего, невозможность достигнуть одним броском конечной цели и расчленяет путь к ней на несколько самостоятельных этапов. Достижение каждого этапа должно означать известный выигрыш в мощи над противником».

Понятно, что «стратегия измора» является традиционной для русской армии. Опыт войны 1812 года, позволивший измотать и обессилить постоянными боями лучшую армию мира того времени, был повторен и в ходе Великой войны 1941–1945 годов.

М. Фрунзе был убежденным сторонником этой стратегии. В 1925 году в статье «Фронт и тыл в войне будущего» он писал: «При столкновении первоклассных противников решение не может быть достигнуто одним ударом. Война будет принимать характер длительного и жестокого состязания, подвергающего испытанию все экономические и политические устои воюющих сторон. Выражаясь языком стратегии, это означает переход от стратегии молниеносных, решающих ударов к стратегии истощения».

Что касается выбора между блицкригом и его альтернативой, то этот выбор был сделан быстро и не в пользу блицкрига. Разговоры о том, что ставка делалась на быструю победу на чужой территории и на блицкриг, надо оставить в прошлом. Уже есть достаточный массив доказательств того, что второй и третий эшелон ВПК строились заблаговременно, с расчетом на существенную потерю территории.

Итак, советское руководство приняло именно «стратегию измора», тогда как в основе германского военного планирования лежала концепция блицкрига, т. е. стратегия сокрушения. Это наглядный пример ошибки в определении стратегического характера войны. Когда после поражения под Москвой стало ясно, что стратегия блицкрига провалилась, Германия уже не смогла перестроиться на рельсы долгой и изнурительной войны.

Но вернемся к описанию блоковой структуры военной доктрины. В ней всё не сводится только к указанным блокам. К фронту и тылу — и мостику из ВПК, соединяющему эти блоки, — нужно добавить еще и третий блок: мир. Мир — то есть мирная жизнь.

Советское общество было построено с ориентацией на определенный идеал. Выросшая на руинах гражданской войны и разрухи, утопия социалистического благоденствия требовала подкрепления делом. То есть хоть какого-то результата в том, что называется мирной жизнью. Речь шла не о потребительском благоденствии, но о том, что можно было назвать завоеваниями социализма. Сражаться по-настоящему люди могли только за эти завоевания.

Кстати, вопрос о «мире» возвращает нас к вопросу о духе армии. Мир, как ни странно, и есть дух. Это то, за что воины будут умирать. Как говорилось в «Василии Теркине», «смертный бой не ради славы — ради жизни на земле». Чтобы шел этот бой, чтобы он развернулся по-настоящему, нужен был баланс между танками и этим самым «миром», который воин должен защищать и в который он хочет вернуться. Нет этого мира, нет завоеваний социализма — какой дух?

А раз так, то часть скудных ресурсов страны надо было направить на обеспечение этих завоеваний, а не только на обеспечение военной машины. В начальный период советского военного строительства было много столкновений сторонников приоритета одних блоков над другими. И только Фрунзе предъявил неказистую, на первый взгляд, мысль о том, что нужно провести оптимизацию и гармонично распределить ресурсы между имеющимися блоками.

В этом смысле концепция военного строительства, созданная Фрунзе на основе принципа оптимизации, есть продолжение концепции государственного строительства, созданной Сталиным на основе того же принципа оптимизации.

Можно сколько угодно рассуждать об ошибках Сталина, но если бы не был внедрен в жизнь этот принцип, то имела бы место не система ошибок, которая существует в любой войне, а тотальный неисправимый провал. Мы либо увлеклись бы миром, завоеваниями социализма, как предлагал Бухарин. Либо превратили бы всю страну в один военный лагерь, как предлагал Троцкий. И этот военный лагерь не выдержал бы ни испытания длительной войной, ни необходимости длительной мобилизации.